Противники вступления России в ВТО прекратили свое существование как класс три года назад - после того, как на площади сожгли чучело Германа Грефа. Теперь, кажется, все пришли к выводу, что без ВТО нам не выжить, что этот вопрос для страны стратегический. Но некоторое непонимание у людей осталось. Итак, зачем России вступать в ВТО? На этот вопрос отвечает заместитель министра экономического развития и торговли РФ, глава российской делегации на переговорах о вступлении России в ВТО Максим Юрьевич Медведков.

Сегодня более трети валового продукта России реализуется на внешних рынках. Таким образом, треть нашей экономики связана с тем, как российские компании работают за рубежом, покупают и продают товары и услуги. Исходя из этого для нас принципиально участвовать в выработке правил международной торговли. Сейчас мы не участвуем в выработке правил и несем от этого ощутимые потери нескольких категорий.

Во-первых, это прямые потери, ограничения деятельности российских компаний на внешних рынках. Известно, что Россия теряет от дискриминации 2,5 млрд. долларов. Это те товары, которые российские компании не могут продать за границу в связи с тем, что против них введены ограничительные антидемпинговые меры.

Россия - крупнейший производитель стали, производящий 10% от мирового производства. Сейчас это наиболее дискриминируемая отрасль в нашей экономике. Против металлургов действует почти 80 ограничительных мер в 40 странах. И в результате российские металлурги теряют 1,5 млрд. долларов ежегодно _ это примерно 5% занятых, 11% доходов, которые они могли бы получать. ВТО сможет помочь решению этой проблемы, потому что все эти меры принимаются в нарушение правил ВТО. Нас дискриминируют, потому что мы сильные конкуренты.

Есть и другие ограничения. Самое любопытное - ограничение по шумности самолетов. В 2002 году европейское сообщество признало некоторые самолеты шумными. Шумными, как нетрудно догадаться, стали почти все российские самолеты, а американские "Боинги" и европейские "Аэробусы" попали в другую категорию. Эти меры были ведены потому, что самолеты мешали спать мирным жителям европейских городов. Но когда мы начали изучать ситуацию, оказалось речь идет только о тех городах, где есть крупные и хорошо загруженные аэропорты. А вот в маленьких городах, где аэропорты маленькие, где большой приток туристов, наши самолеты оказались не шумными. Мы до них можем летать на наших якобы шумных самолетах, например, во французский Лион в течение всего горнолыжного сезона, потому что тысячи россиян хотят покататься там на лыжах. И в некоторые города Испании и другие города Европы мы летаем по-прежнему.

Эти меры были введены для того, чтобы ограничить российских перевозчиков в использовании российской авиатехники. Бескровная форма протекционизма. Изменилась бы ситуация, если бы Россия состояла в ВТО? Мы надеемся, что да. Потому что любые технические барьеры в торговле должны быть оправданы, они должны соответствовать определенным критериям. Здесь же таких четких критериев нет. Шумный самолет может заходить на посадку с того угла, который не наносит существенного ущерба очень чувствительным жителям европейских стран. И этот ряд примеров достаточно длинный. Нам нужно бороться с этими прямыми потерями, которые несут наши операторы и производители. Вступление в ВТО даст России такую возможность.

Вторая категория - потери скрытые. И они исчисляются миллиардами. Пример - расширение европейского сообщества, которое произойдет с 1 мая 2004 года. В ЕЭС пока входит пятнадцать стран, к ним присоединятся еще десять: страны Прибалтики, Кипр, Чехия, Словакия и другие наши бывшие партнеры по социалистическому лагерю. Что произойдет от этого расширения? Изменятся условия торговли и на основные товары российского экспорта будут повышены пошлины. Почему? Потому что все страны, которые присоединяются к сообществу, должны взять за основу единый таможенный тариф ЕЭС. Соответственно, прямые потери российских предприятий при неблагоприятном стечении обстоятельств достигнут 700-800 млн. долларов в год. Косвенные же потери будут выше, потому что в ряде случаев наши предприятия просто уйдут с этих рынков, поскольку их товар в связи с более высоким уровнем таможенного обложения будет вне конкуренции.

Наконец, есть и третий уровень - системный. Помните, что было для советского человека слово "портвейн"? Портвейн был в СССР национальной валютой. И портвейн ни когда не ассоциировался с провинцией в Португалии. Таких аналогий нет и сейчас: когда мы пьем шампанское, мы не думаем о том, что Шампань - это регион во Франции. В ВТО же сейчас ведутся переговоры о том, чтобы защитить географические наименования в названиях вин. Когда переговоры завершатся, слова "портвейн", "шампанское", "коньяк" исчезнут из нашего лексикона. "Бренди" - так будет называться коньяк, шампанское будет "игристым".

Хорошо ли это для России? С одной стороны, Россия только проигрывает, потому что для производителей портвейна, коньяка, шампанского - это огромные деньги, которых мы, безусловно, лишимся. И мы не можем на это повлиять, поскольку мы в этих переговорах не участвуем. Это один из многих примеров, где формируются правила мировой торговли, а мы никак не можем на них повлиять. Поэтому мы стремимся вступить в ВТО для того, чтобы участвовать в выработке правил мировой торговли и защищать наши интересы.

У России большой интерес в сфере торговли услугами. Например, Россия имеет совершенно уникальную технологию обогащения урана, которая позволяет производить топливо для ядерных электростанций, дешево и в больших количествах продавать на внешний рынок. А продавать его мы не можем, поскольку там есть существенные ограничения. Тем самым мы теряем сотни миллиардов рублей. Другой пример: один космический коммерческий запуск стоит 60 млн. долларов. У нас есть возможности по запуску 15-20 раз в год, но мы не можем это предлагать.

Другими словами, ВТО - это деньги.

Когда мы ведем переговоры по вступлению в ВТО, мы ведем переговоры о том, как будут делиться деньги и между кем. Абсолютно цинично, но там нет никакой политики, есть сплошной прагматичный интерес. Для того чтобы присоединиться к ВТО, нам нужно заплатить. Вход в этот клуб платный для всех. Плата одноразовая, вот мы заплатим и станем членами ВТО. Потом мы будем платить членские взносы - меньше миллиона долларов в год, это не деньги для бюджета.

Самое главное требование - это фиксация на определенном уровне импортных пошлин. Сейчас мы можем делать с ними все что захотим. Наши интересы защищены, а интересы наших партнеров не защищаются, поскольку нет предсказуемости доступа на рынок. Наш импортный тариф, начиная с даты присоединения, не сможет повышаться выше тех уровней, о которых мы договариваемся в Женеве. Мы ведем переговоры по 10 тысячам товарных позиций. На некоторые товары мы будем повышать пошлину, на некоторые снижать, но в целом будет снижение.

Например, киви мы не производим, а Новая Зеландия производит. У нас сейчас есть пошлина на киви 10%, она будет уменьшена до 5%, потому что киви не конкурирует ни с яблоками, ни со сливами. Или есть товар, где мы и так конкурентоспособны и где не нужен высокий уровень таможенной пошлины. Например, металл. У нас сейчас рынок стали достаточно конкурентоспособен.

По сельскому хозяйству наш средний тариф вырастет с 22% до 23% после присоединения России к ВТО. Именно по сельскохозяйственной группе нам придется конкурировать с основными производителями ЕЭС, которым субсидируют производство. Пример - в цене европейской говядины 50% субсидий. Если мы хотим конкурировать по цене говядины с ЕЭС, то нашему производителю мяса нужно доплачивать 50%. Мы себе этого позволить не можем. Поэтому мы защищаем рынок говядины высокой пошлиной, тарифной квотой и тем самым создаем для наших товаропроизводителей разумную нишу, которая одновременно не дает пропасть и потребителю. Любая ограничительная мера в торговле наносит ущерб потребителю.

Кроме сельского хозяйства очень трудно идут переговоры по промышленным товарам, по автомобилям и самолетам. По автомобилям я вынужден всех вас огорчить: хороших машин в ближайшие 7-8 лет не будет. Мы будем с вами ездить на том, что будет. У нас, конечно, будут хорошие машины, но они будут дорогими. Та пошлина, которую мы защищаем на переговорах - это 35% в течение восьми лет. С одной стороны, это ужасно. Если мы введем эту пошлину, то, по нашим расчетам, цена на автомобиль ВАЗ-21010 сразу улетит за 8 тыс. долларов. С другой стороны, если этого не сделать, то наших автомобилей больше не будет никогда.

В автопроме у нас заняты сейчас 1 млн. 100 тыс. человек - это 1/150 часть населения. Мы даем жесткий переходный период, мы говорим владельцу, акционеру, вот вам 7-8 лет и в течение этого времени вы имеете шанс на осуществление капиталовложений, на подготовку и выпуск конкурентоспособного автомобиля. Если вы этого не сможете сделать, то через 8 лет пошлина резко снизится.

Через 8 лет либо российский АВТОВАЗ или ГАЗ начнет выпускать машину, на которой можно ездить, либо он умрет. Это правило рынка. Если владельцы и акционеры нашего автопрома - умные люди, они не допустят краха их ведомства. Если и через 8 лет там будут производить то, что называется автомобиль ВАЗ-21010, то никто его не купит. Купят цеха.

На самом деле альтернативы у нас нет, и вопрос о том, нужно ли нам ВТО или не нужно, уже не обсуждается. Оно нужно. Вопрос только в том - когда и на каких условиях нам засунуть голову в этот империалистический хомут: завтра, через год или через 5 лет? Переговоры о вступлении России в ВТО продолжаются.  

Сергей КУЗНЕЦОВ, Тюмень. "Вечерняя Тюмень", № 8, февраль 2004.