"Мы там пересадили всех по существу. Но меньше, чем хотелось бы".

Юрий Скуратов

Генри Резник, Генрих Падва, Михаил Барщевский, Павел Астахов…Фамилии этих известных российских адвокатов мелькают нынче в новостных сообщениях едва ли не чаще чем имена их известных подзащитных. Быть адвокатом сейчас модно и престижно. Но, оказывается, были и иные времена.

Юрий Маркович Шмидт входит в десятку самых известных российских адвокатов. При этом сам он сторонится "адвокатской тусовки" и не так часто появляется на телеэкране, как его коллеги по цеху Резник или Падва. Но и у Шмидта немало громких дел, одно из которых - суд по делу об убийстве депутата Госдумы Сергея Юшенкова.

На процессе Юрий Шмидт представлял интересы потерпевшей стороны. Не без его усилий главный заказчик и организатор убийства Михаил Коданев получил 20-летний срок заключения. А еще было участие на стороне потерпевших в процессах по убийствам Галины Старовойтовой и Михаила Меня. Юрий Маркович согласился дать интервью "Центру".

Даже уборщица в суде была большим начальником, чем адвокат

-Юрий Маркович, чем можно объяснить тот факт, что известные адвокаты стали частыми гостями новостных выпусков, различных ток-шоу? Ведь раньше этого не было. Работа адвоката хотя и считается публичной, но, тем не менее, раньше не прорывалась на экраны телевидения и на газетные страницы.

- Известный адвокат и хороший профессионал, хороший специалист - это не всегда совпадает. Я не буду называть конкретные фамилии, думаю, вы знаете, что есть такое понятие как корпоративная этика. Подавляющее большинство известных адвокатов, о ком вы говорите, - москвичи. А Москва сегодня - это государство в государстве. Даже я с каждым годом все больше ощущаю себя провинциалом.

Жизнь московской элиты или московской тусовки, она царит на всех телеканалах, во всех изданиях, и москвичи, чем дальше, тем больше, интересуются исключительно самими собой. Где происходят громкие дела? В Москве. Не в первой, так во второй инстанции, но они попадают сюда обязательно.

Кто из адвокатов попадает в обойму? С одной стороны, это зависит от громкости дела. И от личности адвоката. Есть люди, и их в нашей среде большинство, которые очень любят, когда их показывают по телевизору. Не все такие красивые, между прочим, но почему-то красоваться в телевизоре любят.

-Ваша адвокатская карьера насчитывает уже не одно десятилетие. Престижна ли была профессия адвоката в советские годы?

-Когда я начинал 43 года назад, все было совершенно иначе, и наш общественный и социальный статус, не говоря уже про судебную иерархию, был совершенно иным. Помню, я приехал к своим друзьям в Грузию, в далекие 60-ые годы, и рассказываю, что закончил юридический факультет, работаю адвокатом. На меня смотрят так, очень по-доброму, но с таким сочувствием, и говорят: "А судьей не получилось? А прокурором не получилось?".

Раньше, приходя в суд, я знал, что судья в процессе будет хамить, что прокурор в лучшем случае на твое приветствие ответит холодным кивком, что уборщица не применит сделать замечание, потому что она более высокий начальник в этом здании, чем ты, адвокат.

Сейчас быть адвокатом, конечно, престижно и модно. Но я, знакомясь с людьми, представляюсь "юрист", мне не хочется через запятую слышать свою фамилию со многими фамилиями адвокатов, которые на слуху, и я стараюсь от них дистанцироваться.

Люди приходили в суды, чтобы послушать выдающихся ораторов

-Считается, что одним из главных слагаемых успеха в работе адвоката является ораторское искусство. Вы с этим согласны?

-Когда-то я говорил, что работа адвоката заканчивается до начала прерия сторон в судебном следствии. Если ты сумел подготовить речь, продумал всё, что может тебе противопоставить, и уже противопоставило обвинение, наметил чёткую линию, правильно настроил людей, не подстрекая их, в суде можешь речь больше не произносить.

Когда-то ораторское искусство существовало как самостоятельный вид, люди приходили в суды, чтобы слушать великих ораторов. Великий оратор - это уместно. Но в нашем советском суде это играло малую роль. Мне когда-то приходилось от судей слышать похвалы по поводу произнесённой мной речи. А когда я задавал вопрос, почему же эта речь не произвела никакого впечатления как на судью, он мне отвечал, что это совсем другое дело. Но в суде присяжных, конечно, ораторское искусство играет большую роль.

-А еще адвокату надо выглядеть с иголочки…

-Я конечно за всю свою жизнь ни разу не позволил себе прийти в суд без нормальной адвокатской формы - костюма. Считаю, что неуважение к суду проявляется даже во внешнем виде, но вот в остальном, прошу прощения, я человек джинсовый.

Я учился в Ленинградском университете вместе с Анатолием Собчаком. Он юрист, я юрист, мы хорошо друг друга знали, были на "ты". Когда его избрали сначала депутатом, а потом и председателем Ленсовета, я еще иногда питая определенные иллюзии в отношении нашей власти и демократов, забегал к нему. Помню, однажды мы встречаемся на лестнице в Ленсовете, я в свитере, джинсах, он, конечно, в костюме, при галстуке, в белой рубашке, и говорит: "А ты все в джинсах?". На что я отвечаю: "Да, я себе это могу позволить, а ты уже нет".

Бандиты меня уважают, но за помощью не обращаются

-У вас не бывает угрызений совести по поводу того, что вы можете защищать человека, который действительно совершил преступление, который вводит вас в заблуждение, заявляя о своей невиновности?

-Я всегда специально рвался в трудные процессы, не боялся работы, и, в общем-то, работой своей жил, дышал, это вообще среда моего обитания. И я хорошо знал, что если даже я защищаю человека виновного, убийцу, несомненно, суд меня поправит, суд не допустит, чтобы был оправдан виновный человек. В каком бы преступлении его не обвиняли, и какое бы преступление он реально ни совершил, но я знал, что я защищаю человека, маленького человека от бездушной огромной страшной государственной машины.

Но когда осуждался невиновный человек - таких случаев у нас сколько угодно. Ведь советское же следствие не может ошибиться, советский прокурор, утверждая обвинительное заключение, не может ошибиться. Я когда-то сформулировал, что вообще адвокатура в Советском Союзе была чем-то вроде уступки общественному мнению загнивающего запада. Вот нас терпели.

Я иногда, выступая перед молодежью, цитирую разговор одного следователя с обвиняемым на Лубянке. Когда обвиняемый, пытаясь собрать в кулак остатки человеческого достоинства, говорит: "Почему вы так обращаетесь со мной, я ведь, в крайнем случае, только обвиняемый, но не осужденный". Следователь подводит его к окну и говорит: "Вот посмотри, видишь, там ходят люди, вот они обвиняемые, а ты здесь, ты уже осужденный". Практически в нашей жизни так и было.

-Говорят, некоторое время назад вы публично заявили, что ни при каких условиях не будете защищать представителей, так называемых, преступных бригад. Это так?

-Я действительно лет десять назад заявил, что я не защищаю никого, относящегося к оргприступности, то есть всех этих "солнцевских", "ореховских", "тамбовских", "казанских". Однажды я в стадии предварительного расследования объяснился со своим клиентом, как раз из их числа, и сказал, то, что от меня требуют, я сделать не могу. Давай расстанемся по-хорошему, я защищал тебя честно до того времени, пока мог защищать честно. Теперь вы от меня требуете другого, найдите другого адвоката. В общем, бандиты по старой памяти ко мне относятся достаточно уважительно, питерские, по крайней мере, но ко мне, как к адвокату, уже не обращаются.

Меня пригласили в противовес Резнику

-Почему вы решили принимать участие в процессе по делу Сергея Юшенкова?

- Главного обвиняемого защищала команда во главе с Генри Резником. Мои друзья и друзья Юшенкова попросили меня вступить в это дело в противовес Резнику. Я посмеялся. Они считают, что этого достаточно для уравновешивания сил. А как быть, если вполне невиновного, вполне правого человека, попавшего в какую-то ситуацию, где всё как-то против него сошлось, защищает не очень хороший адвокат? Что же тогда происходит? Очень хороших адвокатов, надо сказать, к сожалению, очень мало.

-Несмотря на то, что вы блестящий адвокат, у вас, наверняка, были серьезные поражения в судах. С каким чувством вы их воспринимали?

-Конечно, у меня бывали тяжелые поражения. В советское время их и не могло не быть, о многих я уже забыл, сколько я их провел за 40 с лишним лет… Из этих дел я выходил убитый, раздавленный, уничтоженный и не мог спать, боролся до последнего, до последней инстанции, какой было только можно, и, тем не менее ничего сделать не мог. Адвокат не всегда вообще знает, виновен человек или нет. В советское время я прикрывался иногда тем, что ну вот власть такая, время такое, сделать ничего не можешь. Сегодня такого прикрытия, в общем-то, нет.

Бывают ситуации, в которых понимаешь, что человек виновен, а он отрицает, и ты обязан его защищать и проводить его линию. И когда ты понимаешь, что человек не виновен, но против него все так сошлось, а ты не смог ему помочь, вот от этого бывает очень страшно…   

Константин ТРУФАНОВ, Ижевск, газета "Центр", 15.04.2004.