Валовой внутренний продукт, темпы экономического роста - от этих без конца звучащих с телеэкранов слов мы все уже устали. И мало кто верит заверениям о том, что от этого зависит качество жизни рядового россиянина. Мнений, отличных от официального, мы не слышим - оппозиция изгнана из эфира. Наш сегодняшний собеседник - личность неоднозначная, многими непринимаемая, но имеющая свое понимание стратегических задач развития нашей страны. Итак, об экономической ситуации в России рассказывает директор института экономики переходного периода Егор ГАЙДАР.

- Остановлюсь на трех ключевых проблемах, которые сегодня всерьез обсуждаются в экономико-политической элите, в правительстве, в министерствах финансов и экономики, в центральном банке и вокруг которых вертится сегодня все, что связано с выработкой практической экономико-политической линии в России. Первая из них - это проблема темпов экономического роста. Перед страной поставлена задача удвоения валового внутреннего продукта. Правда, сроки называются нечетко: то ли за десять лет, то ли к 2010-му году. Второе - это проблематика, связанная с денежной и финансовой политикой. На бытовом уровне она сводится к деятельности стабилизационных фондов: что делать с валютными резервами, с внешним долгом. И третье: что делать со структурными реформами, почему они остановились, есть ли у них шанс продолжиться и каковы приоритеты?

Экономический рост в России начался шесть лет назад и нет никаких оснований полагать, что он закончится через год или два. Важно понять, что это за рост и откуда он взялся. Есть две распространенные и, на мой взгляд, неверные гипотезы. Первая связана с ценами на нефть: цены выросли - начался экономический рост, цены упадут - экономический рост прекратится. Однако высокие цены на нефть не уберегли нас от девальвации рубля 1998-го года. Суть второй гипотезы в следующем: пришел новый президент, появилось больше порядка и стабильности, предсказуемости, начались реформы и отсюда - экономический рост. На самом деле ни одна из этих гипотез не выдерживает проверки на достоверность. Нефть - очень важный параметр для российского платежного баланса, для российских финансов и денежной ситуации. Но влияние нефтяного рынка обеспечивает лишь от двадцати пяти до тридцати процентов темпов экономического роста. Что касается президентских реформ, то подъем экономики начался прежде, чем к власти пришел Владимир Путин. Мы привыкли, обсуждая российскую экономику, рассматривать ее без учета того, что происходит на постсоциалистическом пространстве. А там тоже последние пять лет наблюдается подъем экономики. И президенты там - другие. И нигде не начинались реформы по образцу наших.

В процессе постсоциалистического перехода можно выделить три этапа: падение экономики, потом неустойчивый рост, потом везде - подъем. Это некий общий процесс, по-научному он называется трансформационная рецессия. То, что происходило в Польше начиная с 1990 года, а у нас чуть позже и происходит до последнего времени - это механизм входа в переходную, трансформационную, рецессию и выхода из нее. Если говорить проще, то в условиях индустриального общества у постсоциалистической рецессии - две фундаментальные причины, которые действуют на всем постсоциалистическом пространстве, где развалился социализм. Первая причина - это первоначальная дезорганизация, когда разваливается старая система, а новой еще нет. Перестают работать госплан с госснабом, потому что никто не выполняет их указаний, а в условиях рынка работать еще никто не привык: директора не умеют этого делать, нет необходимой информации, необходимых институтов, нужно время для того, чтобы они сформировались. Вторая причина менее понятна даже тем, кто исследует трансформационную рецессию. Если кто-нибудь из вас разведется с мужем или, соответственно, с женой, и при этом продолжает стирать ему носки, но за деньги, то ВВП растет. А если он или она снова поженятся, то ВВП сокращается. Эта штука называется парадокс Пигу. Это маленькая комическая иллюстрация того, сколько всего сложного стоит за этой концепцией. Концепция ВВП - валового внутреннего продукта - это концепция, которая выработана для рыночных экономик с относительно ограниченным государственным сектором и с государственным сектором, который регулируется демократией налогоплательщиков. Если за товар, за услугу кто-то платит как потребитель, как налогоплательщик, то этот товар или услуга являются благом, имеющим смысл. И тогда мы имеем основания включить его в оценку того, что происходит с экономикой. Теперь представим себе, как все это накладывается на условия социалистической экономики. Это экономика дефицита с большим государственным сектором: никто реально ничего не покупает, у налогоплательщиков никто ни о чем не спрашивает. В этой ситуации экономическая деятельность не имеет хоть какого-нибудь смысла и не является благом. Приведу несколько примеров. Два года назад у нас горели торфяники под Москвой. Зашла речь о том, что надо вложить деньги в то, чтобы их затопить. Я напомню, что в советские времена были вложены огромные деньги в то, чтобы их осушить. А ведь мы тогда создавали ВВП и сейчас снова создаем ВВП. Или история с Каспием, в котором уровень воды колеблется. Когда уровень воды в Каспии начал падать, мы вложили большие деньги в то, чтобы отгородить залив Карабогазгол от Каспия, сократить площадь отражения и стабилизировать воду в Каспии. Потом уровень воды в Каспии начал неуправляемо повышаться, начало затапливать прибрежные города. И мы начали проектировать канал Волга-Чаграй, чтобы отвести часть воды. И все это время страна создавала валовой продукт. А теперь представьте: в условиях рынка, в условиях хоть какой-то демократии, гласности можно заставить людей за все это платить? Нельзя или очень трудно. То есть большая часть экономической деятельности, которая формально является валовым внутренним продуктом - это то, за что никто никогда вам не заплатит. Задача в том, чтобы перераспределить ресурсы, занятые в тех видах деятельности, за которые никто и никогда не платил, в те виды деятельности, за которые налогоплательщик или покупатель готов платить. Вот в предельно простом виде вся проблематика, связанная с трансформационной рецессией. То есть сначала идет сокращение производства, опережающее создание новых рыночно ориентированных технологий и производств. Потом из рыночно непродаваемых отраслей высвобождаются ресурсы и перераспределяются в те, которые работают на рынок, но уже в меньших объемах. В Восточной Европе средняя протяженность постсоциалистической рецессии исчисляется тремя-четырьмя годами, а на постсоветском пространстве растягивается до шести лет. Почему? У нас социализм был семьдесят пять лет, а у них - сорок. У них еще живы массы людей, которые жили в условиях рынка. У них ниже уровень милитаризации и уровень подавления гражданского общества, чем у нас. В Польше, Венгрии и ГДР были частные крестьянские хозяйства, частный сектор. То есть протяженность постсоциалистической рецессии зависит от протяженности социализма.

Далее следует восстановительный рост. То, что началось в Польше с середины 1992-го, а в России - реально с 1997-го с перерывом на кризис, который радикально сломал тенденции и продолжился в 1999-м,- все это называется восстановительным ростом. Он впервые был подробно изучен в начале и середине двадцатых годов, когда Россия выходила из тяжелейшего кризиса, связанного с крахом старой экономики, дезорганизацией хозяйственных связей и гражданской войной. Сейчас процесс сходный. Как только заработали восстановленные связи, произошла стабилизация. Приятная черта восстановительного роста в том, что он приходит неожиданно, когда все думают о полной катастрофе. И носит он неожиданно динамичный характер. Когда в двадцатые годы в России после стабилизации связей и введения золотого червонца начался восстановительный рост, никто не представлял, каких темпов достигнет рост объема производства. Это взрывной рост, который в нормальных стабильных экономических условиях не получить. В стабильных условиях в индустриальных экономиках девяти-десятипроцентного роста не бывает. Это приятная сторона. Неприятная - такой рост носит затухающий характер. У нас небезграничный объем созданных ранее мощностей и небезграничный объем ранее созданной рабочей силы. Поэтому сначала мы получаем огромное ускорение темпов роста, а потом они начинают замедляться. И это становится серьезнейшей проблемой.

Все это достаточно понятно, но трудно объяснить обществу, политикам. Они как считают: мы пришли, начали всякие реформы, а где результат? Темпы роста-то падают. Видимо, что-то мы делаем неправильно. А давайте ослабим бюджетную политику, как сделали в двадцатых годах. В последнее время такая мера активно обсуждается, а ведь этим можно снова сорвать экономику с нарезки. Ускорить рост экономики на год совсем несложно: нужно завтра же вложить десять миллиардов долларов из валютных резервов в инвестиционные проекты. А чем это закончится через три года? Существует качественно разный подъем экономики. То, что делало правительство в 2000-2002 годах, с моей точки зрения, было правильно и эффективно для того, чтобы перейти от одного качества роста к другому. Вся программа структурных реформ 2000-2002 годов была выработана и воплощена блестяще для того, чтобы улучшить инвестиционный климат в России.

Итак, мы наблюдаем четкую тенденцию: реформы начала девяностых начали давать результат к самому концу девяностых, реформы начала двухтысячных начали давать результат к 2003 году. С этого года страна перешла от восстановительного роста, элементы которого еще остаются, к инвестиционному. По каким показателям это видно? Первое: резкий перелом динамики инвестиций - их объем вырастает примерно на двенадцать процентов в год, что по любым международным стандартам очень много. Второе: перелом в динамике производства машиностроительной продукции - машиностроение становится самым динамичным сектором российской экономики и самым динамично растущим сектором российского экспорта. Довольно характерное свидетельство перехода к стадии инвестиционного роста - рост машиностроительного импорта. Таковы плоды реформ начала 90-х и самого начала 2000-х годов. Однако в последние полтора года, на мой взгляд, Россия снова становится непредсказуемой. Делается то, что не способствует инвестиционному росту. Возьмем денежную и бюджетную политику. Приходится часто слышать: глупо накапливать валютные резервы, содержать стабилизационный фонд, было бы здорово направить его на что-нибудь полезное - повышение пенсий или зарплат бюджетникам. Но тут перед глазами сразу рисуется картина развала Советского Союза, когда цены на нефть упали в шесть раз, заработал механизм разбазаривания резервов, краха потребительского рынка, банкротства страны. Мы наступим на те же грабли, если не будем содержать стабилизационный фонд. И пока экономисты держат железную оборону. Но тут возникает вопрос приоритетов - что главнее: содержание резервного фонда или выплата внешнего долга. С экономической точки зрения оценить, что важнее, невозможно: политические интересы экономической теорией не рассчитываются. Сегодня политики склоняются к выплате внешнего долга и сокращению в этой связи непроцентных расходов бюджета, и это не так уж плохо. Во всяком случае, это позволит без риска направлять средства хоть на пенсии, хоть на увеличение денежного содержания военнослужащих - на что угодно. Теперь о структурных реформах. Реформы 2000-2002 годов были крайне важными и довольно успешными, хоть и не без ошибок. Они были вовремя подготовлены и реализованы. То, что мы сделали в рамках налоговой политики, может служить предметом подражания. Наш опыт пытаются повторить в Польше и Словакии, он подробно обсуждается в других странах. Налоговая реформа работает, наши региональные бюджеты не развалились только благодаря приемлемой ставке подоходного налога.

- Тем не менее, Егор Тимурович, сегодняшняя стабильность в стране - объективный процесс, а не итог того, что к власти пришел хороший президент?

- Увы. И подтверждение этому то, что в 2003 году реформы замедлились. И это было предсказуемо: предвыборный год - не лучшее время для серьезного реформирования. Новые возможности должны были открыться после выборов президента и назначения нового кабинета министров. И они начали открываться: были выбраны приоритеты, подготовлены базовые документы, небезупречные, но вполне приличные. А потом все остановилось. Если бы я писал учебник о том, как надо проводить экономические реформы, для наглядности взял бы сто дней первого президентства Путина. Если бы говорил о том, как не надо проводить реформы, я бы анализировал сто дней второго срока президента Путина. Вспомним последние законы. Закон о монетизации льгот - пример того, как реформы не делаются. Цель этой важнейшей реформы загублена способом ее проведения. Другой пример: сейчас правительство готовится к рассмотрению экономических реформ, рассчитанных до 2008 года. Проект практически блестящий и с высокой степенью вероятности он будет принят. Однако крайне сомнительно, что он будет воплощен в жизнь. Почему? У меня есть два ответа, две гипотезы: оптимистическая и пессимистическая. Первое. Проводимая сейчас административная реформа - уже достаточная причина для того, чтобы парализовать работу любого правительства, любых органов исполнительной власти. Никто из чиновников не станет заниматься никакими реформами, не зная, что его ожидает завтра. Это мы уже наблюдали, когда работа правительства была парализована на полгода после выборов президента. Остается надежда на то, что экономические реформы возобновятся, когда после административной перетряски все снова прочно усядутся в свои руководящие кресла. На это уйдет время, но эту причину я считаю оптимистической. Потому что есть и пессимистическая. Это когда торможение и практическая остановка реформ связаны с чистой политикой. И такие примеры политического подхода к решению экономических вопросов мы знаем. Президенту было непросто работать с относительно независимым правительством, каким, я считаю, был кабинет Касьянова. Правительство было лояльным, но имеющим смелость не согласиться с президентом в каких-то вопросах. Теперь у нас правительство, готовое согласиться на все предложения президента. С таким, с одной стороны, легче, но с такого не спросишь за все происходящее в стране. И президенту приходится брать всю ответственность на себя. Но даже самый лучший президент не может быть специалистом во всех вопросах, да и принимать самостоятельные решения публичному политику непросто. Отсюда - мой пессимизм: превращение правительства в техническую структуру плюс концентрация всей власти в кремле - это то, что ведет к параличу структурного реформирования.

- Егор Тимурович, а как вы относитесь к так называемому укреплению регионов, вылившемуся в укрепление вертикальной власти и назначение губернаторов?

- Идея понятна мне как человеку, который работал в российском правительстве: раз я за все отвечаю, почему не могу назначать своих людей? Но на самом деле это ошибка и к тому же стратегическая. В России уже было время, когда назначали губернаторов и секретарей обкомов. Это не помогло преодолеть коррупцию, предотвратить две революции, справиться с террором. При всем несовершенстве российской системы выборов избиратели выбирали губернатора не как ходока в кремль, а как человека, от которого зависит, будут ли тепло и бесперебойное электроснабжение в их домах, вывезут вовремя мусор с улиц или нет. Из кремля едва ли проследишь за состоянием дел в Уссурийске. Слишком большая у нас страна. И единственно верный путь ее развития - вырастить ее как работающую, организованную федерацию, где губернаторов выбирают жители регионов, а губернаторы контролируют федеральные службы в своем регионе.

- Сегодня много говорят о поддержке малого и среднего бизнеса. Что конкретно может сделать государство, чтобы дать ему подняться, или уже все сделано, чтобы его опустить?

- Главная проблема малого и среднего бизнеса - не налоги, не доступ к кредитным ресурсам, как принято считать. Главная проблема - коррупция в органах государственной власти и государственное вымогательство. Главное, что может сделать государство для бизнеса, - осуществить комплекс мер, которые приведут к тому, чтобы взяток брали меньше, чтобы не строили административных преград. Если государство не сделает больше вообще ничего, этого окажется достаточно для развития малого и среднего бизнеса. Проводимая сейчас административная реформа в теории могла бы создать более благоприятные условия для развития малого бизнеса. Но беда в том, что надо разработать тысячи страниц программных документов о том, что нужно делать пожарной, санитарной и прочим инспекциям. Нужно выработать такие инструкции, которые заставят организации, тормозящие сейчас малый бизнес, работать для развития этого бизнеса. К тому же эти организации никак не заинтересованы в снятии административных барьеров, без которых они взяток не возьмут или возьмут меньше. И это серьезная проблема. Вывод из всего сказанного следует один: реформы нужны не ради реформ, как это делается сейчас. Они нужны для того, чтобы в России каждому жилось лучше, чтобы экономика развивалась устойчиво, чтобы социальные программы были ориентированы на социально уязвимые группы населения, чтобы не разбазаривались бюджетные деньги.  

Ольга ХМЕЛЕНКО, г. Ломоносов, Ленинградская область. Газета "Балтийский луч", № 1, 07 января 2005 г.