Георгий Васильев.

Размышления после трагедии

У заложников «Норд-Оста» была единственная возможность защитить себя: кричать по сотовым наружу, взывать к своим родственникам, к друзьям-журналистам, политикам или просто влиятельным людям с одной целью - обратить внимание общественности на то, что восемьсот человек сидят в зале и это живые люди. Только так они могли поднять ценность своих жизней и тем самым хоть как-то повлиять на решение, которое принималось в оперативном штабе.

Эта встреча с генеральным продюсером «Норд-Оста» произошла в день, когда 148 актеров, музыкантов и технических работников мюзикла получили уведомления об увольнении. Еще 170 человек, работавших по контрактам, оказались на улице 2 ноября. Георгий Васильев принял тяжёлое решение под давлением обстоятельств. Несмотря на то, что московские власти полным ходом восстанавливают здание ДК подшипникового завода, денег на возрождение мюзикла в нём нет. Много численные обещания государственных и коммерческих структур, ежечасно звучавшие с телеэкрана, пока разворачивалась трагедия в театральном центре на Дубровке, так пока и остались словами. А требуется, по разным оценкам, - от полумиллиона до миллиона долларов.

Но даже если деньги не будут найдены, мюзикл будет жить - в историю уйдет только его стационарная версия. На создание гастрольной версии два миллиона долларов выделила Региональная общественная организация «Открытая Россия». Беседа же с Георгием Леонардовичем проходила на семинаре Клуба региональной журналистики «Из первых уст» - другого проекта «Открытой России».

Этим объясняется и формат встречи - вступительное слово Васильева, а затем вопросы журналистов со всех концов России - от Брянска и Мурманска до Барнаула и Владивостока. Не случайной была и общая направленность беседы: в этот период общественность и журналисты горячо обсуждали «16 заповедей четвертой власти» -рекомендации по освещению в СМИ чрезвычайных ситуаций, угрожающих безопасности людей.

ГЕОРГИЙ ВАСИЛЬЕВ:

- Как одному из авторов, мне неловко оценивать художественные качества мюзикла, но как социальное явление «Норд-Ост», безусловно, состоялся к 19-му октября, когда мы праздновали год ежедневных показов. После этой даты прошло совсем немного времени, наступило 23 октября, и «Норд-Оста» не стало.

Средства массовой информации - мощнейшая сила, от которой зависит не просто успех или неуспех, а жизнь театральных постановок и вообще любых начинаний в шоу-бизнесе. Поэтому шоумены всегда очень трепетно относятся к мнению критиков и журналистов, стараются установить контакты. Я не буду распространяться о годичной истории наших взаимоотношений со СМИ, остановлюсь только на тех его моментах, которые случились буквально в последние две - три недели.

Начнем с самого захвата, с трех фактов. Я не с самого начала находился в зале, а вошел в него и сел с краю уже после того, как заложники были заперты в четырех стенах. В первые полчаса, пока никто ничего толком не понимал, у меня не было возможности воспользоваться сотовым телефоном. Я находился рядом с женщиной в чадре, в одной руке у которой был пистолет, а в другой - граната. Единственное, что я мог делать - это отвечать на звонки, переключив телефон в виброрежим. Мне звонили практически беспрерывно, и каждый раз я просто нажимал кнопку и поднимал микрофон с тем, чтобы звонивший мог сам услышать, что происходит в зале. Я не мог разговаривать и поэтому даже не знал, кто мне звонит.

Через десять-пятнадцать минут у террористов что-то не заладилось за сценой. Они не знали, как выключить дым-машины, и попросили подняться того, кто знает, что нужно делать. Я, естественно, вызвался и разобрался с дым-машинами и потом уже отсел от охранницы. Появилась возможность смотреть, кто звонит, произносить какие-то слова. В первые минуты, когда я еще не знал, кто звонит, среди них совершенно случайно оказались люди, связанные с журналистикой. И вот через двадцать минут кто-то из террористов сказал по-русски (между собой они общались по-чеченски): «Значит, так. Из зала проходят сотовые звонки. Мы знаем, кто звонит, и пока просто предупреждаем…» Я понял, что у них нет прослушивающих устройств, и позже сам слышал запись передачи по «Эху Москвы», где от лица моего хорошего знакомого, который в тот момент сам просто не сориентировался, идет примерно такой текст: «Я звонил Георгию Васильеву. Он не отвечал. Он включил микрофон, и я слышал только говор на чеченском языке. Кроме того, Васильев сообщил нам...» И - дальше перечень, что я сообщил: что у них на поясах, что у них в руках. Все это пошло прямиком в эфир после того, как удалось, «огласитесь, с риском для жизни, передать сообщение из зала. К тому же с указанием источника сообщения, который в этот момент сидел там под дулом автомата. Тем более что я был известен террористам: они знали меня по фамилии, обращались «директор театра» и, безусловно, знали, что человек, передающий информацию из зала по сотовому телефону и я - это одно лицо. Я никак не комментирую этот факт, просто привожу как пример взаимодействия со СМИ в критической ситуации.

Слава Богу, в этот момент у террористов изменились планы. Они сказали: доставайте свои сотовые телефоны, звоните. Естественно, все бросились звонить. При этом Бараев прокомментировал, как нужно звонить: «рассказывайте всё, что вы здесь видите, передайте, что мы вооружены, что у нас столько-то гранат, автоматов, гранатометов, пластиковых бомб. Требуйте у своих родственников, чтобы состоялась антивоенная демонстрация против войны в Чечне». Люди начали звонить, сообщать эту информацию, просить, чтобы состоялась демонстрация.

Какова же была реакция СМИ? Не знаю, была она подсказанной или это была патриотическая реакция, но она была такой: «У заложников развился «стокгольмский синдром», они полюбили своих мучителей и теперь с ними заодно!» Мол, не слушайте этих тронувшихся умом заложников. И такая реакция СМИ была почти массовой. ..

Я прекрасно понимаю, вокруг чего шла игра. Из этого неопределенного положения можно было выйти разными способами: чем меньше риск для людей, которые сидели внутри, тем больше ущерб для государства, для имиджа политиков, для величия России, других ценностей. И наоборот. Фактически, все эти ценности лежали на противоположной чаше весов с ценностью восьми сот человеческих жизней. У заложников была единственная возможность защитить себя: кричать по сотовым наружу, взывать к своим родственникам, к друзьям-журналистам, политикам или просто влиятельным людям с одной целью - обратить внимание общественности на то, что восемьсот человек сидят в зале и это живые люди. Было нужно поднять ценность этих жизней и тем самым хоть как-то повлиять на решение, которое принималось в оперативном штабе. Это второй факт.

Третий факт. Чеченцы говорили между собой на чеченском языке и иногда переходили на русский, чтобы стравить какую-то информацию тем заложникам, что сидели рядышком. Очень редко они обращались к залу в целом. В основном это был Бараев. Я вынужден был по долгу службы с ним и контактировать в связи с пожаро-опасностью, организацией туалета и так далее. В основном отношение было «встал-пошел, принеси-погаси», но я мог перебрасываться какими-то фразами с их руководителями. В одной из таких коротких бесед Бараев сказал следующее: «Вы здесь в театры ходите, а в Чечне в это время кровь льется. Даже если правительство пойдет на уступки и наши требования будут выполнены, мы отсюда уже не выйдем. Нас живыми не выпустят, и мы это понимаем. Мы бы могли поступить проще. Зайти в метро и без всяких ультиматумов взорвать себя там. Но мы этой акцией стараемся, привлечь внимание общественности к тому, что в стране идет война».

Как это ни странно, основным требованием террористов был даже не вывод войск: я думаю, они прекрасно понимали, что за несколько дней это не возможно чисто технически. Для них было важно, чтобы СМИ заговорили о том, что в Чечне идет война. В ответ по радио я слышу комментарий такого содержания: «Террористы сами не знают, чего хотят. Требуют помимо вывода войск еще какой-то ерунды. Вы представляете, - говорит комментатор, - до чего они дошли? Требуют антивоенной демонстрации на Красной площади! Ну, это уже совсем за пределами добра и разума!» Либо СМИ не понимали, либо не хотели понять, да и не осознали до сих пор, что цель этой акции состояла в том, что бы привлечь внимание к проблеме Чечни, к тому, что в России идет война.

Давайте я ограничусь этими тремя фактами. Пожалуйста, задавайте вопросы.

- Не кажется ли вам, что федеральные власти решили использовать трагедию в противоположных целях: не попытаться конструктивно решить чеченскую проблему, а просто в очередной раз активизировать военные действия в Чечне?

- Я сначала приведу еще один маленький смешной факт. После того, как все закончилось, мне пришлось дать десятки интервью. На одной из очень известных центральных радиостанций ко мне подошли ведущие программы и сказали: «Вы же понимаете, нам не всё можно говорить, но вы-то всё можете сказать. Мы вам вопросов задавать не будем, но вы-то можете говорить, всё что хотите...» Это было на одной из московских очень уважаемых радиостанций, причем они понижали голос, хотя были не перед микрофоном.

Теперь к вопросу. Я не политический деятель и не хочу давать политических оценок. У меня есть собственное мнение. Я как был против войны в Чечне до захвата, так и сейчас против. Это моё личное мнение как гражданина. Ещё раз подчеркиваю: террористы считали, что должны привлечь внимание к тому, что идет война в Чечне. Задача властей изначально была в том, чтобы убедить общественность: никакой войны нет.

Здесь у любого здравомыслящего человека сразу возникает масса вопросов: если войны в Чечне нет, почему нет судов? Почему нет следственных процедур? Почему, в конце концов, там просто пропадают люди? И почему добиты все террористы, ни одного не взяли живым? По чему не осталось ни одного террориста, которого можно было бы допросить или, скажем, судить? Возникает элементарный вопрос: почему террористов не включают в число погибших? Да, это бандиты, убийцы. Но они граждане России, коль скоро мы стремимся удержать Чечню в составе России. Это идеологическая война, противостояние. Я не могу сказать, кто прав, кто не прав.

- Ваше мнение: может быть, надо было пойти на переговоры с террористами, и тогда было бы спасено гораздо больше жизней? - Не мне судить, правильным или неправильным было решение о штурме именно в этот момент и именно этими средствами. Для этого, как минимум, надо обладать той же информацией, что была в распоряжении людей, принимавших это решение. Но надо сказать, что сам факт спасения шестисот человек - эта крупная удача людей, с которые организовывали штурм. Удача и в прямом, и в переносном смысле.

Удача в том смысле, что освобождение действительно было хорошо спланировано, спецслужбы хорошо сработали. Честь и хвала людям, которые принимали участие в освобождении заложников. Шестьсот человек удалось спасти, и при этом не было потеряно лицо государства. Проблема была разрешена способом, все-таки удачным для России.

С другой стороны, в прямом смысле это было просто счастливое стечение обстоятельств. Я лично знаю несколько человек, на которых наркоз просто не подействовал. У нас это ассистент хореографа Галя Делитицкая или один из актёров, Марат Ибрагимов. Думаю, в зале было несколько десятков тех, на кого он либо вообще не подействовал, либо подействовал в меньшей степени. Это говорит о том, что среди террористов, которые сидели в зале и держали руку на взведенной кнопке, тоже могли оказаться такие люди, хотя бы один. И любой из них мог взорвать весь зал. Это чистое везение, этого нельзя объяснить другим способом. И что было бы тогда? Мы бы говорили об успешной операции?

Уместнее было бы говорить не о количестве жертв, которое реально случилось, а об уменьшении риска. Потому что на самом деле, мне кажется, риск, что погибнут все, при таком плане операции был более пятидесяти процентов. Поэтому давайте говорить о снижении риска потерь больше тысячи жизней, если считать тех, кто шел на штурм, находился в оцеплении, в конце концов, самих террористов и так далее. Да, возможность снижения риска была. Террористы сами подсказывали такую возможность, тонким, но постоянным ручейком отпуская детей, иностранцев, больных. Ручеек спасенных душ постоянно тек из зала. Если бы нашлась возможность как-то затянуть процесс, пойти на какие-то уступки или псевдоуступки, но при этом вывести из-под удара еще какое-то количество людей , думаю, всем от этого было бы только лучше.

- 9 ноября в Москве прошел концерт с символическим названием «Норд-Ост, мы с тобой!». Звёзд эстрады, общественных деятелей, политиков, состоятельных людей в зале было очень мало. Их как-то приглашали? Или они просто не пришли?

- Если честно, нам было не до приглашений в ситуации, когда нам нужно было за три дня переделать все, что до этого готовилось полгода. Кого-то приглашали, кто-то обещал, но не пришел. И потом, есть такой момент во взаимоотношениях «Норд-Оста» и прессы. Он про слеживался даже в течение первых часов после захвата заложников, когда все эти глупости должны были отпасть, как шелуха. Мы - коммерческий проект и отношение к нам как к дойной корове. Рядом с нами работает, например, такое же коммерческое предприятие, как театр «Ленком». Более того, «Ленком» получает государственную дотацию. Но его репертуар опубликуют бесплатно, а с нас постараются содрать деньги, специально не поместят в перечень спектаклей, чтобы простимулировать. Так вот в первый момент, когда я слышал радио у женщин-смертниц, у меня внутри все клокотало. Был захвачен "Норд-Ост" и восемьсот зрите лей? Нет. Было захвачено здание ДК подшипникового завода! Инерция противостояния коммерческим проектам работала в течение суток! Потом это уже стало здание театрального центра на Дубровке, потом - театрального центра "Норд-Ост", и потом ухе стали говорить "захватили мюзикл "Норд-Ост", как оно и было на самом деле.

- Когда, по-вашему, люди узнают правду о трагедии?

- Я убежден, что абсолютной правды нет, у каждого правда своя. Надеюсь, никто превратно не истолкует мои слова. Пример: я выступал на «Эхе Москвы» и на «Маяке-24» и получил принципиально разные реакции. На «Эхе» люди понимали, о чем я говорю. На «Маяке -24» было несколько звонков типа «хватит ухе порочить блестяще проведенную операцию по освобождению заложников». Что при этом я говорил? Хорошо, блестяще дали газ. Но потом не было людей, которые бы просто оперативно вытащили тела. Добровольцы вытаскивали, люди, почти случайно оказавшиеся там. Тела раскладывали на мокром асфальте и не знали, что делать дальше, потому что никто не разъяснил, что нужно колоть антидоты. А потом, когда раздали шприцы, никак не помечали, кого укололи, а кого не укололи - кого-то могли уколоть дважды, а кого-то вообще пропустить. Сколько было потеряно на этом жизней? Первая партия заложников, 12 человек, которых привезли в институт Склифосовского, все были мертвыми. Потому что никто не объяснил людям, занимавшимся перевозкой, элементарного - что действует наркоз, что при выводе человека из него нужно хотя бы вытащить запавший язык. И после того, как я это в эфире рассказываю, звонит человек и говорит: «хватит порочить!»

- Меня абсолютно поразил рассказ Георгия о том, что погибли грузные мужчины, - комментирует руководитель Клуба региональной журналистики Ирина Ясина. – Потому что женщину может вынести один человек, а такого мужчину нужно нести вдвоем. Их оставляли на потом, и они умирали. Очень простая причина – тебя оставили потому, что ты толстый. Говорят: судьба слепа. Но когда ТАК слепа…

- Согласитесь, когда речь идет о ценности человеческой жизни как таковой, каждый подобный эпизод уже не кажется одним в ряду многих.

- Для многих слова «чеченец», «бандит», «террорист» стали синонимами. А для Вас?

- Для меня это просто живые люди. Мне не приходилось работать с чеченцами. Я общался с чеченцами в зале. Это люди, которые пришли умереть за идею. Женщины, которые были обвязаны в эти пояса, раньше остались без мужей, сыновей. Это женщины, которые мыслят по-своему, но благородно. Вот эпизод общения с одной из террористок, которая сидела на детонаторе возле главной бомбы. Я с ней довольно долго общался, потому что преследовал меркантильную, утилитарную цель - хотел подобраться к этому детонатору, - чтобы посмотреть, как устроен механизм взрыва - на всякий случаи, вдруг понадобится. Постепенно я с ней разговорился. Оказывается, она смотрела «Норд-Ост», полтора раза. Религия ей усиленно не рекомендует слушать светскую музыку. Тем не менее, она первый раз по смотрела «Норд-Ост» целиком, и, судя по тому, как она ко мне относилась (она идентифицировала меня как одного из соавторов), ей спектакль понравился. Я говорю: как же вы слушали мюзикл, если религия вам запрещает это? Отвечает: понимаете, там ведь главное не музыка, а сюжет, человеческие судьбы. Я пыталась сосредоточиться на содержании спектакля.

Она прониклась ко мне чисто человеческой приязнью. Она по-своему хотела облегчить мою участь, написала на клочке бумаги фразу, которую я должен был сказать перед смертью. Якобы если бы я произнес её от чистого сердца, должен был попасть в рай как мусульманин. Я ей говорю: посмотрите, вы ходите в награбленных майках «Норд-Оста», пьете напитки из нашего буфета. Отвечает: это трофеи. Я говорю: хорошо, вот сейчас нам из Красного Креста пришлют воду, вы что, не будете её пить? Нет, говорит. Понимаете, они просто другие, но они люди - со своей моралью и своими принципами. Они пришли на этот захват, не имея плана здания, специальных средств связи, хотя наверняка имели деньги и возможность тщательнее подготовиться к захвату. Человеку с нашим менталитетом многое трудно понять.

Хочу обратить ваше внимание на более сложную проблему. Хотим мы того или нет, мы чувствуем принадлежность к своему этносу, своему государству. И мы должны нести ответственность за то, что делает наше государство и наш народ в целом. Неважно, делается это демократическим или недемократическим способом, мы все в этом принимали участие. В том, что чеченцы в 1944 году были выселены советскими властями, есть часть нашей вины. Я считаю, что в этом есть часть нашей вины и мы, известные люди, должны эту вину распространить. Это должны почувствовать все россияне. Как был решен страшный конфликт психологический после второй войны, когда весь мир ненавидел немцев. Не фашистов, а немцев, среди которых были и антифашисты? Но комплекс вины был у всех немцев абсолютно, он до сих пор у них остался. А мы не проходим через это очищение. Мы не чувствуем своей вины перед чеченцами. Я сидел в зале и ко мне подсели дети, так получилось. Я начал с ними говорить, мол, понимаете ли вы, что вы здесь делаете, кто такие чеченцы. Мало того, что они не слышали о присоединении Кавказа и о том, какими средствами это достигалось, мало того, что они ничего не знают о выселении чеченцев и ингушей их и возвращении, так они просто не знали, что война идет в Чечне, что там воюют и гибнут люди. Дети МТВ смотрят, их это просто не интересует, понимаете?

- Как вы считаете, создаваемый образ врага помогает в формировании национальной идеи или мешает ей?

- Я слышал две версии освобождения. Одну версию от высокого официального чиновника (первого замминистра МВД) о том, как происходило убийство террористов. А вторую версию от Тали Делитицкой, которая не заснула и видела все своими глазами.

Первый рассказ звучал примерно так: и вот взорвали стену в зале неожиданно для террористов. Туда ворвался спецназ, который стреляет лучше всех в мире, и снайперы прямо от обрушившейся стены расстреляли всех террористов, причем попадали в глаз. А одну террористку на сцене успели подстрелить, когда она уже протянула руку к взрывателю.

Сам я только что был в этом здании, приехал оттуда на пресс-конференцию. Извините, никакой обрушившейся стены там нет. Мне этого даже проверять не нужно, потому что я знаю, что в зал нельзя обрушить стену и войти с улицы - ни одна стена зала не граничит с улицей. Рассказ о том, что террористов поражали в глаз из снайперских винтовок, абсолютно не соответствует действительности. Как свидетельствуют очевидцы, когда все заснули. в зал вошли спепназовцы, побежали по ручкам кресел и добивали террористов, но уже совсем с другого расстояния. Я не знаю, какое изложение событий больше способствует формированию образа врага.

Понятно, что нации требуется консолидация. Если нет ничего позитивного, приходится использовать негатив, формировать этот образ. Это древнейшая истина. Я, со своей стороны, всю жизнь пытался создать некий консолидирующий позитив. «Норд-Ост». 95% людей, выходившие после спектаклей, говорили, что у них возникает чувство единения, гордости за свою страну, хотя там никаких патриотических слов и особого пафоса нет. Если бы в результате всех этих событий возникло единение не на основе ненависти к чеченцам, а на основе любви к этому разрушенному спектаклю, я посчитал бы, что все мы получили полную компенсацию, вышли из этой ситуации очищенными и победившими. А если все это закончится погромами на национальной почве, то в этом случае, я считаю, террористы добились своего.

Подготовил Александр Ирдуллин

Справка

Мюзикл «Норд-Ост», созданный по мотивам романа Вениамина Каверина «Два капитана», был запущен в октябре 2001 года. На его базе впервые в России была реализована модель театра одного спектакля. Специально реконструированный ДК подшипникового завода превратился в театральный центр «Норд-Ост» и был оборудован по последнему слову техники только ради того, чтобы спектакль игрался ЕЖЕДНЕВНО. До сих пор в русском театре существовали только две модели – антрепризный и репертуарный театр, которые не могли сконцентрировать организационные, творческие и финансовые ресурсы на создание крупного шоу бродвейского типа. На удивление критикам, СМИ, экономистам и театральным деятелям, эксперимент ежедневного показа удался. За год мюзикл посмотрели более трехсот тысяч человек, было дано более трехсот двадцати спектаклей.  

Александр Ирдуллин, г. Самара «Волжский комсомолец сегодня», № 55, 22.11.02 «Волжская коммуна», № 217-218, 22-23.11.2002