Август — пора традиционных педагогических педсоветов. Завтра на него соберутся руководители системы образования нашей области.

Накануне 1 сентября преподаватели определяют ориентиры, размышляя, какой же будет школа в новом учебном году. Впрочем, этот вопрос волнует не только учителей. Реформу образования обсуждают все. Каждый считает своим долгом выразить отношение к ЕГЭ или вступить в полемику о современных учебниках по истории и литературе. Тем интереснее узнать мнение компетентного специалиста. На семинаре клуба региональных журналистов "Из первых уст" корреспонденту "ЛГ" довелось побеседовать с научным руководителем Института развития образования Высшей школы экономики, доктором экономических наук, профессором Евгением САБУРОВЫМ.

— Евгений Федорович, почему, на ваш взгляд, общественность так болезненно реагирует на любые попытки реформирования системы образования? Что стоит за этим — здоровый консерватизм, боязнь преобразований, проводимых по принципу: «Хотим как лучше, получается как всегда»?

— Думаю, большинство населения не очень ясно представляет, что происходит в нашем образовании, но инстинктивно боится реформы. Ситуация с ЕГЭ мне чем-то напоминает вступление в ВТО. Все знают, что есть что-то на три буквы, но этим в основном информация и исчерпывается. Вот все и начинают опасаться. А коли непонятно, что это, зачем, то надо бороться против.

Правильно написано в Европейской хартии: в проблемах образования виновато общество. Если что-то не так в системе обучения, то что-то не ладно в обществе. С чего начинается сама эта система образования? С дошкольного, допервичного — по международной классификации — образования. Самое обидное, что по международным стандартам у нас его просто... нет. Из-за чего Россия попадает в третью группу стран по развитию образования. Оказывается, наши чиновники не сумели подать документы в соответствующие международные органы и пройти сертификацию.

Далее идет начальное школьное образование. Как свидетельствуют исследователи, это наиболее эффективный — с точки зрения экономики — этап. До 30 процентов сверхбюджетного финансирования доплачивают родители, причем охотно, заботясь о развитии способностей ребенка. Знаете, в какие только кружки сейчас не таскают мою внучку! А вот следующая ступень — с пятого по девятый класс — для многих совершенно непонятна. Педагоги делают много чего интересного, а родители платить не хотят. Здесь нет цели и нет сигнала о ее достижении. Ну, вот человек закончил девять классов — и что? Куда ему идти — в начальное профучилище? Многие рассматривают такой поход как более легкий вариант подготовки к поступлению в вуз. Учитывает ли НПО потребности рынка труда — неведомо. По крайней мере, и оборудование, и зарплата преподавателей НПО вызывают огромные вопросы. Человек работает мастером на заводе, у него возникают проблемы, и он уходит в училище. Может ли, способен ли он чему-то научить детей?

Далее — старшая школа. Вот сюда опять начинают идти деньги родителей. Меньше, чем в начальную школу, но все равно приличные — нужно готовить ребенка в вуз. Возникает сразу три института: белый — подготовительные курсы в вуз, серый — репетиторство и черный — взятки приемной комиссии и социальные связи. Все это поглощает огромные средства и является абсолютно ненормальным явлением.

— Сторонники Единого государственного экзамена убеждены, что он должен обеспечить равные возможности доступа к высшему образованию способным выпускникам из любых слоев общества. А как вы относитесь к этому эксперименту?

— То, что происходит сейчас — конкурс родительских кошельков и прочие неприятные для страны вещи, необходимо ликвидировать. ЕГЭ — вполне подходящий для этого инструмент. В нашей Высшей школе экономики, очень престижном, элитном вузе, после введения ЕГЭ сразу изменилось соотношение студентов — москвичей и немосквичей, поступили многие талантливые ребята из провинции. Правда, примерно каждый пятый из поступивших немосквичей впоследствии отказался от обучения — слишком неподъемными для их семей оказались затраты на проживание в столице. Мы тут же стали строить свое общежитие, к сентябрю оно должно открыться. ЕГЭ дает большую возможность провинциалам учиться в лучших вузах столицы. Я, как человек, родившийся в маленьком городке, приветствую это. Конечно, нарекания по поводу ЕГЭ колоссальные. Связаны они в основном с качеством контрольно-измерительных материалов. Один знакомый учитель литературы полушутя говорил, что среди вопросов был и такой: «На каком плече была родинка у Элен?» и варианты ответов (имеется в виду одна из героинь «Войны и мира» — С.М.): на левом, на правом, на обоих, на обеих». Претензии в большинстве случаев справедливые. Однако массовую кампанию против ЕГЭ организовали не из-за этого. Против выступили ректоры. Когда стало очевидно, что вузовским взяточникам дадут по рукам, они сплотились и устроили обструкцию. Но есть еще одна сторона, которая боится ЕГЭ, — школа. Экзамен — это ведь еще и проверка состоятельности учителей. Вот директора и всполошились: а вдруг мои напишут плохо? Ну и соответствующим образом настраивают родителей. Да, ЕГЭ нуждается в доработке. Но принцип, заложенный в основе единого госэкзамена, — правильный.

— По замыслу сторонников ЕГЭ, он сделает ненужным репетиторство. Однако репетиторы по-прежнему зарабатывают неплохие деньги. Выходит, ЕГЭ здесь не сработал?

— Подготовка к экзаменам с помощью репетитора — практика вечная. Совсем избавиться от нее никогда не удастся. Всегда будут родители, которые хотят, чтобы их дитятя лучше подготовился. При ЕГЭ деньги от преподавателей вузов попадают к учителям. Это, естественно, беспокоит первых. Они ведь получают мало, зачастую меньше школьного учителя. Проблема такая существует. Вдобавок ко всему у нас слишком много вузов. Демографическая ситуация такова, что сейчас мест в вузах примерно столько же, сколько выпускников школ, а скоро будет еще больше.

— Еще одна тема, долго будоражившая общественность, — содержание государственных стандартов образования. Вспомните, с какой горячностью обсуждалось, какие литературные произведения преподавать старшеклассникам...

— Я был на российском общественном совете по развитию образования, когда на обсуждение вынесли стандарт по литературе. Уверяю вас, то, что было в нем предусмотрено, либо истощит нервную систему ребенка, либо, что более вероятно, он наплюет на это дело, не станет читать поэмы и романы классиков, а оттарабанит по учебнику все, что хочет от него услышать учительница. Один замечательный директор школы Рачевский сказал мне гениальную фразу: «Школа живет веселым отрицанием программ». Как можно привить любовь к чтению, если тебя «прибили» сначала «Войной и миром», а затем «Тихим Доном»? Кому из школьников под силу освоить такой объем? Вот и не читают. Когда я пытался объяснить это на совете, меня не поняли. Сначала составили чисто советский список с «Песней о буревестнике». Затем пошла идейная борьба: «Ах, вы «Тихий Дон», ну тогда мы «Доктора Живаго»! Нужен компромисс: включают и то, и то. Ну и, конечно, «Мастера и Маргариту». Когда очередь дошла до «Котлована» Платонова, я почувствовал, что мозги мои потихоньку начинают закипать. Гениальное произведение, но пожалейте детей! Почему итальянцы преподают в школах только Данте, Боккаччо и Петрарку, хотя их литература не менее богата, чем наша? Если они включат в программу все, то возмущенные родители разнесут министерство просвещения. И будут правы. Это не облегченная программа. Если это список святых, то давайте спорить, кого включать туда. Если же стоит задача привить вкус к чтению, то давайте делать это интересно, а не бить пыльными томами по головам. Я ни в коей мере не отрицаю эпохальность Толстого и Шолохова, я говорю, что дети в школе их не будут читать. Ну не готовы они для понимания этих романов. А мне в ответ: если это не включать в школьную программу, то никто вообще читать не будет. Вот в стандарты мы и напихиваем все, что только можно, обманывая себя.

Не так давно качество нашего образования было проверено международным тестированием в девятых классах. С прискорбием отмечаю: среди 32 стран мы заняли 27 место. Германия, занявшая 17 место, погрузилась в состояние национального траура, полетели министры образования. Тысячи публикаций, неумолкаемые дискуссии. А у нас? Результаты тестов вывешены в Интернете, но никого это не интересует. После нас Мексика, Бразилия, Португалия. Финны уже второй раз проходят тестирование. После первого результаты у них тоже были не ахти. Так они выявили плохие школы и дали деньги туда, победив в итоге за счет высокого среднего уровня, обойдя корейцев и японцев. У нас ведь с американцами какая манера? Находим лучших и их финансируем. А финны пошли по другому пути и выиграли. Кстати, с элитой у нас все в порядке: есть около трех процентов суперталантов. Такая же картина и в других странах. А вот средний уровень подвел.

— Раньше было принято считать отечественную высшую школу одной из лучших в мире. Как вы думаете, сегодня качество российского высшего образования соответствует мировому уровню и требованиям рынка труда?

— Знаете, сколько выпускников педвузов остается в школе? Семь процентов после третьего года работы. Только тридцать процентов выпускников медвузов становятся врачами — это том, что поступить в такой вуз учиться в нем довольно тяжело. Говорят, из них хорошие менеджеры получаются. Но ведь на их обучение потрачены время и малые деньги. А сколько журналистов имеет профессиональное образование? Меньше половины. — Что же тогда-то такое — высшее образование? Сейчас оно в большей степени выполняет функции общего образования. Работодатели говорят: если человек с серьезной базой приходит к нам, то достаточно трех месяцев, чтобы всему научиться. Вот и получается, что на последних курсах мальчика обучают на специалиста по холодному прессованию, которого уже нет, преподают ему технологию пятнадцатилетней давности. Дальше выходит он на работу и, чтобы повысить свой уровень, начинает пользоваться услугами различных внесистемных учреждений — курсов языка, менеджмента и так далее. Это и есть профессиональное образование, которое, по сути, находится вне системы. И это нужно менять. Конечно, услуги, которые оказывает образование населению, должны контролироваться самим населением, а не тем, кто эти услуги оказывает. В других странах этим занимаются не государственные органы, а ассоциации выпускников. И, как показывает практика — вполне эффективно.

— Сколько, по-вашему, потребуется времени на проведение образовательной реформы при благоприятном развитии событий? И если в школах остается лишь семь процентов выпускников педвузов, кто же будет заниматься реализацией этой реформы на местах?

— Сколько я себя помню, столько и проводилась реформа образования. И это, наверное, правильно. Если школа застывает и в ней не происходит перемен, то это значит, что общество перестает развиваться. Я думаю, новации будут активнее возникать сначала во внесистемных формах — система еще плохо приспособлена к переменам. Постепенно она будет переваривать их и интегрировать. Реформа нужна. Но главное, чтобы она шла, как говорится, не через колено. А проблема кадров, как я называю ее — «проблема Марьи Ивановны», есть, она очень серьезна. Вот «Марья Ивановна» компьютер не знает, она то, она се, у нее пенсионный возраст и все такое. А что будет, если «Марья Ивановна» уйдет? Она, по крайней мере, к ученикам хорошо относится, любит их. А кто придет ей на смену? Много вопросов. Я думаю, хорошо бы начать реформу с системы педагогического образования. Как-то присутствовал на одном серьезном совещании. Рядом сидят два великих директора, очень известные люди, у каждого своя школа, школа воспитания. Спрашиваю: что делать с педобразованием? Те двое, не сговариваясь, заявляют: ломать! И тот, и другой своих будущих учителей воспитывают у себя — из учеников, после второго, третьего курса те уже у них преподают. Но получается-то, что мы переходим на средневековую систему подготовки подмастерий. Хорошая система, но она не тиражируется. Воспитали таким образом человек десять, а что делать с огромной массой? Ответа пока нет. Но ясно, что переименованием пединститутов в университеты дело не должно ограничиться.

  

Сергей МАЛЮКОВ, г. Липецк. Газета «Липецкая газета», № 161 (22289), 19 августа 2004 г.