Последние соцопросы свидетельствуют, что россияне не ждут больше серьезного прорыва в экономике, а более половины наших сограждан вообще уверены, что страна развивается в неверном направлении. Такие настроения объяснимы: былого роста нет, инфляция постепенно выходит из-под контроля, а "говорящие головы", рапортующие с телеэкранов об очередных успехах, на этом фоне уже выглядят неубедительно. О том, что же происходит с российской экономикой и каковы перспективы ее развития, наш корреспондент побеседовал с научным руководителем ГУ - Высшая Школа Экономики профессором Евгением Ясиным, принимавшим участие в работе Клуба региональной журналистики "Из первых уст" МОО "Открытая Россия".

- Евгений Григорьевич, в последнее время многие СМИ предвещают России экономический кризис. Насколько, по вашему мнению, обоснованны такие прогнозы или речь идет о вечном журналистском стремлении к сенсации?

- Российскому сознанию всегда были свойственны апокалиптичность и катастрофичность, а в последние 15 лет эта черта еще более усугубилась. Чуть что - начинается паника. Никаких оснований ждать кризиса у нас сейчас нет. Меня часто спрашивают, не похожа ли складывающаяся в экономике ситуация на ту, что была у нас в 1996-1997 годах. В качестве аргументов обычно приводят высокую инфляцию и падение производства. Но разница очень серьезная. Сейчас не производство падает, а снижаются темпы экономического роста. Самый минимальный прогноз на этот год - 5,2 процента - дан Европейским Банком Реконструкции и Развития. Думаю, что будет меньше, но в любом случае это не такие уж плохие темпы.

Да, это не столько, сколько ожидал Президент Путин, и не столько, сколько нужно, чтобы в установленные сроки удвоить ВВП. Но в жизни не всегда все получается так, как хочешь. Пять процентов - это совсем неплохой показатель. Главная проблема не в этом, главная проблема в том, что мы, учитывая благоприятные внешние обстоятельства, могли бы иметь и в два раза больше.

- Каким образом?

- С 1990 по 1998 год у нас был сильнейший трансформационный кризис - падение производства составляло 40 процентов.

В 1998 году мы достигли низшей точки кризиса, а в 1999 году - низшей точки благосостояния граждан. Снижение уровня жизни составило примерно 30 процентов по сравнению с 1990 годом. Хотя само сопоставление с 1990 или даже 1999 годом - это проблема, решения которой я не знаю. Речь идет о двух совершенно разных экономиках. Формально в 1990 году мы имели низкие цены, высокие зарплаты, крупные сбережения, но ничего не могли купить, хотя ресурсы потребления, казалось бы, были большими. В 1999 году ресурсов стало меньше, но в магазинах были товары...

Не буду сейчас подробно анализировать причины такого падения, отмечу лишь, что в 1998 году цена на российскую нефть составляла за баррель, а в отдельные месяцы опускалась до . Для сравнения: в 1983 году она достигла исторического максимума - за баррель, который превзойден только сейчас. Когда в 1986 году цена на нефть рухнула сразу на 30 процентов, из советских магазинов исчезли почти все импортные товары, но на работе промышленности в отличие от кризиса 1998 года это никак не сказалось. Она была вне конкурентных условий. В 1999 году все уже было иначе. Началось оживление в экономике, которое сначала было связано с девальвацией рубля в 4,5 раза. Конкурентные условия для российской промышленности резко улучшились, и появились возможности для получения результатов от тех рыночных реформ, которые проводились в 90-е годы - либерализации, приватизации, открытости экономики и т.д. Конечно, российские компании этим немедленно воспользовались. В этом-то и состоит разница с последними годами советской власти.

В стране уже были частные компании, стремившиеся к прибыли и укреплению своих позиций на рынке.

Чуть позже вновь начался рост цен на нефть, позволивший бюджету и государству в целом получать большие доходы. В 2000 году цены на нефть достигли величины, ранее казавшейся невероятной - ,9 за баррель. А в 2004 году цена на нефть марки Urals уже составляла ,1 за баррель.

В нынешнем году, думаю, будет примерно столько же, может быть, немного больше. Естественно, в Россию пошел огромный поток нефтяных доходов, который не только позволил решить проблему неплатежей, бартера и бюджетного дефицита, которые многим казались вечными, но и подхлестнул экономический рост. Если в 1997 году экспорт нефти составлял 114 млн. тонн, а выручка от него ,4 млрд., то даже в 2003 году, когда мировые цены были меньше, чем сейчас, Россия вывезла за рубеж 223 млн. тонн и получила ,8 млрд. выручки. К этому еще нужно прибавить экспорт нефтепродуктов и природного газа. В результате в 2003 году выручка от экспорта углеводородов составила ,9 млрд. против млрд. в 1997 году. А в России цены на нефть как градусник: если они растут - растет и экономика, падают - обратный эффект.

- Причины роста понятны. Но чем же все-таки объяснить его замедление, если цены на нефтяном рынке по-прежнему бьют все рекорды? Может быть, обострением "голландской болезни"?

- Любопытно, что, несмотря на свалившееся на нас нефтяное благополучие, никакой "голландской болезни" почти четыре года не было. Что такое "голландская болезнь"? Это ситуация, при которой страна имеет три-четыре экспортных товара, доходы от которых так велики, что устанавливается высокий курс национальной валюты по отношению к денежным единицам других стран. Из-за этого во всех остальных отраслях повышаются относительные издержки, и падает конкурентоспособность. Но с 2000 по 2003 год ничего подобного не было. Экономика откликалась на динамику нефтяных цен очень оперативно и довольно быстро росла, причем не только в экспортных отраслях. У нас очень приличные результаты в пищевой промышленности. Даже в таком, казалось бы, отсталом секторе, как производство бытовой электротехники, мы успешно насыщаем внутренний рынок, хотя и производим лицензионные товары. Две трети рынка компьютеров составляют машины отечественной сборки. В торговле и строительстве дела тоже пошли на лад.

Так вот, основой этого роста стала монетизация. Есть в экономике такой показатель - "уровень монетизации", обозначающий отношение денежной массы к валовому внутреннему продукту. В норме он составляет от 80 до 100 процентов. В 1998 году он составлял у нас 14 процентов, а к концу 2003 года вырос до 25. 2003 год вообще можно считать каноническим с точки зрения объяснения основных факторов и возможностей роста в российской экономике. Инфляция падала, начиная с 1998 года, когда она составляла 84 процента.

В 1999 году это уже 36 процентов, в 2000-м - 20, в 2001-м - 18, 2002-м - 16,5 и, наконец, в 2003 году - 12 процентов. При этом денежная масса выросла на 52 процента, из которых 40 было впитано экономикой. Рост достиг 7,3 процента, и если бы мы и дальше шли с такими показателями, то удвоение ВВП в намеченные сроки было бы обеспечено.

Я, кстати, думаю, что у нас имелись и более высокие возможности роста, потому что граница насыщения экономики деньгами находилась еще довольно далеко. Эти успехи обеспечивались активностью российского бизнеса, постоянно открывавшего для себя все новые ниши и возможности. В отличие от прошлых лет стало реальным вкладывать, получать доход, снова инвестировать, создавать рабочие места.

- То есть удвоение ВВП - это не маниловщина?

- Совсем нет. Другой вопрос, надо ли ставить эту цель во главу угла или лучше сделать акцент на что-то другое. Некоторое время назад я спорил с советником президента РФ господином Илларионовым, автором идеи удвоения, относительно того, нужно оно нам вообще или нет. Я исхожу из того, что нужно не удвоение как таковое, а структурные реформы, которые постоянно откладываются. В принципе, реформы в России остановились в 2002 году. Видимо, президент решил, что перед выборами нельзя рисковать и лучше всего пока просто ничего не делать. Правда, я согласен с Андреем Илларионовым в том плане, что если бы у бизнеса не возникли дополнительные риски, негативно повлиявшие на инвестиционный климат, поставленная цель была бы достижима. Но локомотив роста - бизнес оказался в неблагоприятном положении, и в результате сегодня мы имеем то, что имеем. Темпы экономического роста снижаются, хотя цены на нефть в прошлом году выросли еще на 30 процентов. Инфляция же, наоборот, - снижаться перестала. В 2004 году она составила 11,7 процента против 12 процентов в 2003 году, а за первые пять месяцев этого года уже достигла 7,3 процента. И хотя в бюджет заложена годовая инфляция в 8,5 процента, после такого начала, очевидно, меньше 12 процентов не будет.

С точки зрения экономики это легко объяснимо. Если деловая активность падает, то автоматически сокращается денежный спрос и инфляция начинает расти. Тогда-то отдельные симптомы "голландской болезни" переходят в реальную болезнь. У нас все шло благополучно примерно до середины 2003 года. По моим оценкам, эта модель роста - я называю ее "этапом монетизации" - могла продолжаться еще три-четыре года, а темпы роста в этот период могли достигать 10-12 процентов. Что произошло дальше, мы знаем.

- Вы имеете в виду ЮКОС?

- Я имею в виду возросшее давление государства на бизнес. ЮКОС - это лишь самый яркий пример. Недавно государство купило 10,7 процента акций Газпрома, потратив на это свыше млрд. Причем не на рынке купило, а приобрело акции, принадлежащие "дочкам" газовой компании. По сути, это была операция перекладывания денег из кармана в карман, но важно даже не это, а то, что доля государства в Газпроме увеличилась с 38,7 до 51 процента. Перед этим был национализирован "Юганскнефтегаз", на кону "Самаранефтегаз" и "Томскнефть". Доля государственного сектора в экономике растет, а все попытки частных российских или зарубежных компаний получить лицензию на добычу нефти и газа отбиваются. И недрами дело не ограничивается. На июньском экономическом форуме в Санкт-Петербурге я встретился с представителями норвежской телекоммуникационной компании "Теленор", которая является совладельцем "Вымпелкома". Они рассказали, что все их попытки приобрести дополнительные пакеты акций натолкнулись на сопротивление российских чиновников, которые заявили, что телекоммуникации теперь - тоже стратегическая отрасль. Отказ "Интерросу" в продаже акций "Силовых машин" немецкому концерну Siemens из этой же серии.

Ссылки на некие стратегические соображения звучат всегда, но мы должны понимать, что на самом деле речь идет о том, что чиновничество открыло для себя дополнительные кормушки. Достаточно сказать, что величина "отката" за последние пять лет возросла примерно в два раза. Такой уровень коррупции мало где найдешь.

- Происходило ли нечто подобное в других странах, - чтобы спрогнозировать, что нас ждет?

- Господин Илларионов не случайно назвал эту ситуацию процессом венесуэлизации. Дело в том, что до определенного времени в Венесуэле, очень богатой нефтью стране, активно действовали частные компании, и темпы роста венесуэльской экономики были одними из самых высоких в мире. Потом нашлись "умники", решившие, что доходы должно получать государство, и начали национализацию. Темпы роста, естественно, упали, и Венесуэла выпала из разряда стран с высоким уровнем ВВП на душу населения. Поэтому, хотя я и сказал, что опасности кризиса для нас пока не существует, перспектива дальнейшего развития нашей страны и повышения ВВП до уровня развитых государств ставится под удар.

- Тогда возникает извечный вопрос: что делать?

- Мы должны наконец провести те реформы, которые давно числятся в повестке дня, и изменить кое-что в нашем национальном менталитете. У нас есть весьма неприятные черты, усвоенные за 500-600 лет господства в России деспотического государства. Сначала это было самодержавие, потом диктатура пролетариата. В результате наиболее характерным национальным типом стали рабские натуры, которые вместо публичного отстаивания своих прав предпочитают втихаря красть и также втихаря ругать начальство. Крайне неприятный "букетик". В особенности для страны, которая должна вступить в постиндустриальную экономику. Постиндустриальная экономика требует свободы творчества, только так можно создать инновации. А ведь другая черта русского национального характера - это как раз склонность к творческой работе, изобретательность, стремление жить не только ради денег, а для того, чтобы получать удовлетворение, то есть именно то, что называют творчеством. Но пока получается так, что это творчество единиц, на которое не находится спроса. Давняя история... Так вот та политика, которая сегодня проводится властью - сворачивание реформ, усиление государственного давления на бизнес и подначивание, провоцирование против него широких масс, использование негативных черт национального характера - это подрыв потенциала развития нашей страны. По-другому расценивать ситуацию я не могу.

- А сколько, на ваш взгляд, нужно времени, чтобы изменился национальный менталитет?

- На этот счет существуют две точки зрения. Некоторые считают, что это не произойдет в принципе, но я с ними не согласен. Это вполне реально. Что же касается сроков, то в разных странах они были разные. Например, в Португалии, уровня которой мы так стремились достичь, на это ушло четыре десятилетия. Однако для решения такой сложной задачи нужен консенсус элит - правых, социалистов, бизнеса.

- Евгений Григорьевич, для каких целей, по-вашему, создавался Стабилизационный фонд? Среди обывателей бытует мнение, что средства следует потратить на социальные программы.

- Чаще всего про Стабфонд нам говорят, что он нужен на тот случай, если упадут цены на нефть. Мол, имея такие запасы, мы гарантированы от повторения кризиса 1998 года. Но на самом деле это мощный стерилизатор избыточных денег, то есть способ борьбы с инфляцией. Я уже говорил, что деньги, которые приходят к нам и не находят спроса со стороны бизнеса, уходят в инфляцию. Есть еще один способ использования избыточных денег - отложить их или вывезти. Высокий вывоз капитала за рубеж является не только результатом страха бизнесменов, не доверяющих российскому государству, но и вывозом избыточных средств, которые они не в состоянии использовать в России. В результате складывается некий баланс. Кстати, досрочный возврат российских долгов - это тоже способ убрать из экономики "лишние" деньги.

- Как вы оцениваете инициативу по созданию особых экономических зон? Говорят, Президента Путина вдохновил итальянский опыт.

- Я, в принципе, поддерживаю эту инициативу. Причем логика у меня простая. В Китае это принесло какой-то успех? Принесло. В других местах это приносит пользу? Приносит. Почему не попробовать осуществить эту идею и у нас? Прежде всего в том, что касается технопарков. Технопарки - довольно локальные образования, там нет столь существенных льгот, вернее, льготы даются в натуральной форме. Предоставляется доступ к Интернету, из бюджета оплачиваются вода и электроэнергия. В общем, это резонно. Когда разрабатывался этот закон, я какое-то время работал в комиссии, которая его готовила, и предложил: "Давайте, в таких зонах, как Калининград, Сахалин или в крупных технопарках введем администрацию инвесторов. То есть орган самоуправления, в котором представлены те, кто инвестирует основные суммы". На это не пошли. Почему? Ответ простой: "А как тогда влиять?" Так вот пока люди, принимающие решения, мыслят такими категориями, толку от этих начинаний не будет. Хотя сама идея создания особых экономических зон, на мой взгляд, неплохая.

  

Галина КИРИЛЛОВИЧ, г. Казань. Газета "Время и Деньги", № 130 (2091), 19 июля 2005 г.