«Наш учительский корпус перегружен миссионерством и недогружен профессионализмом», — считает директор российского Центра экономики непрерывного образования Татьяна КЛЯЧКО.

Можно спорить, можно не соглашаться с этим весьма резким заявлением экономиста от образования, однако разобраться, что сегодня реально происходит в российском образовании, необходимо. Накануне Дня учителя участники проекта «Из первых уст» клуба региональной журналистики встретились в Москве с Татьяной Клячко и задали ей ряд вопросов.

— Сегодня бюджетные расходы на образование, а они составляют более 800 млрд. руб., превышает расходы и на оборону, и на здравоохранение. При этом зарплата у учителей по-прежнему одна из самых низких по стране…

— По данным Госкомстата, в прошлом году половина работников образования имела заработную плату ниже 3 тыс. руб. Для меня самой тревожной является ситуация в средней школе, где доходы учителей ниже доходов в семьях учащихся. Это означает, что наших детей учит достаточно неблагополучный в материальном плане слой людей. Хотим мы того или нет, но учителя переносят на подрастающее поколение свою социальную неустроенность, собственные проблемы. Это обстоятельство нуждается в быстром и радикальном изменении. Сейчас, кстати, с введением Единого государственного экзамена (ЕГЭ) возможности подработать у школьных учителей в сфере репетиторства прибавилось.

— Вас не беспокоит то, что выпускники педвузов весьма неохотно идут работать в школу?

— На самом деле средний возраст работников системы образования сейчас составляет 40 лет, 21 процент среди них составляют педагоги в возрасте до 30 лет. Приток молодых кадров в систему образования идет достаточно стремительно.

Теперь развеем еще один миф о том, что нам надо готовить больше учителей, что выпускники вузов очень неохотно идут работать в школу. Я занимаюсь экономикой образования с 1986 года. Все это время я слышу о катастрофе с нашим учительским корпусом. В 2002 году прием в государственные вузы по специальности «Образование» составил 431 тысячу человек. Сейчас у нас в системе образования работает 1 миллион 600 тысяч учителей. Если бы все оканчивающие высшее учебное заведение по направлению «Образование» шли работать в школы, то наш преподавательский корпус менялся бы раз в четыре года. Такого ни одна система образования не выдержит! Я считаю, что примерно 80% из тех, кто кончает педагогические вузы, не должны доходить до школы. Поэтому, когда говорят, что не доходит 50 — 60%, — это очень хорошо! Было бы значительно хуже, если бы доходили, потому что система образования просто бы не знала, что с ними делать.

— Кому же идти в школу, а кому идти торговать на рынок, переучиваться?

— К примеру, преподаватели истории в школе имеются в избытке, если они не доходят — то слава богу. А в основном до школы не доходят математики, преподаватели иностранного языка. Именно они закладывает базовые навыки (математика), и необходимые коммуникативные навыки (иностранный язык). С другой стороны, лучше бы наших детей иностранному языку в школе не учили. Это катастрофический перевод денег и человеческих ресурсов. Перегруз детей идет колоссальный. Я как экономист не понимаю, как при чудовищном недофинансировании нашей школы можно детей мучить таким количеством знаний? Если денег не хватает, то суп обычно варят жидким, а у нас суп становится все более и более густым. Дети уже стонут от переизбытка образования, причем образования не очень хорошего.

— Вы ставите под сомнение качество педагогических кадров?

— По моему глубокому убеждению, всю действующую систему педагогического образования надо основательно почистить. Или надо перевести ее на принципиально другие рельсы. Потому что система нашего педагогического образования отстает от мирового уровня примерно на три педагогических революции.

Недавно учителя-новаторы заявили, что не пошли бы работать в школу, поскольку образование все больше рассматривается исключительно как образовательная услуга, а они пришли в школу творить счастье детей! Наш учительский корпус занят мыслями о миссионерстве и очень недогружен профессионализмом. Это будет продолжаться до тех пор, пока мы не изменим ситуацию с заработной платой и с характером педагогического образования, чтобы учителя-предметники нормально готовились в университетах, как это делается в большинстве стран мира.

— В последнее время появились даже уборщицы с дипломом — они называются менеджеры по клинингу. Это свидетельствует о престижности высшего образования или о его падении?

— Высшее образование перестает быть элитным. В этом году в высшей школе зафиксировано 6,8 миллиона студентов. В 1991 году у нас было 2,7 миллиона студентов. То есть студенческий контингент вырос более чем в 2,4 раза, а число вузов выросло более чем в 5 раз.

Высшее образование становится обыденным. Не иметь высшего образования станет примерно так же неприлично, как выйти на улицу с немытой шеей.

В 2000 году мы перешли рубеж, когда число принятых в вузы превысило число выпускников средних школ. В 2002 году этот разрыв составил 200 тысяч, в 2003-м он составил уже 260 тысяч человек. Кого мы берем в высшую школу, если у нас уже нет человеческого материала? Мне иногда кажется, что по улице бегают представители высшей школы и отлавливают всех, кого они могут отловить и кто еще хоть что-нибудь соображает. Туда идут вернувшиеся из армии, выпускники колледжей и техникумов. Очень многие не учатся, а получают диплом.

— Ведет ли подобное увеличение количества студентов к потере качества образования?

— Конечно, это закон. Нагрузка на одного преподавателя вуза за последние десять лет выросла в 2 раза по числу студентов — было 1 к 10, стало 1 к 20.

На мой взгляд, произошел переход к принципиально иному, нежели ранее, высшему образованию. Его можно назвать общим высшим образованием. Весьма мало вузов дают реальную профессию, компетенцию, которая востребована работодателем.

— Кто выиграет от перехода к двенадцатилетке?

— Переход к двенадцатилетке не оправдан, в том числе и экономически. За рубежом эта система вводилась в ситуации, когда в высшую школу шло примерно 30 процентов выпускников школ. Когда в России почти сто процентов оканчивающих школу идет в вузы, то вводить двенадцатилетку бессмысленно. Единственным ее обоснованием является вопрос: можно ли выпускать человека во взрослую жизнь раньше определенного возраста? Успевает ли он социализироваться в быстро меняющемся мире? Вообще говоря, вопрос стоит так: школа — это институт социализации или нас еще чему-нибудь там и учат?

— Считаете ли вы наше образование лучшим в мире или оно уже таковым не является?

— Россия по экспорту образовательных услуг, или по доле на мировом образовательном рынке, занимает одно из последних мест — 0,3 процента мирового образовательного рынка. При этом Соединенные Штаты держат 30 процентов рынка, Европа — 30 процентов, Австралия — 30 процентов. Начал формироваться азиатский образовательный центр — Китай и Япония быстро наращивают экспорт образования. Два года тому назад в Шанхае был составлен и обнародован рейтинг мировых университетов. В него попали только два российских университета, один из них — МГУ. После этого правительство Китая перестало поддерживать китайских студентов, уехавших получать образование в Россию. Я думаю, что мы столь же стремительно утрачиваем сейчас позиции в странах СНГ.

— До сих пор есть сельские школы, где три ученика и один преподаватель преподает абсолютно все предметы. Как к этому относиться?

— Это очень дорогая школа, очень дорогое образование. Поэтому в программе реструктуризации сети сельских школ говорится о том, что нужно бы этих детей возить в так называемую «большую базовую школу». Если школы не начальные, то надо превращать их либо в филиалы больших базовых школ, либо просто перебазировать туда детей. В Чувашии, в Самарской области, в Ярославле появляются школьные автобусы, которые начинают осуществлять этот подвоз. Школа на селе должна стать большой, хорошо оснащенной. Когда один учитель мастер на все руки, это плохо, потому что ребенок получает одну точку зрения по всем вопросам. А в современном мире он должен быть готов жить в ситуации очень разных точек зрения, разных требований, разных людей, разных характеров, уметь к ним приспосабливаться.

— Сейчас много говорят об объединении вузов. Может быть, лучше сократить количество вузов, а не объединять их насильно?

— У нас только 12 вузов страны имеют по 12 тысяч студентов и выше на очных отделениях. Если мы хотим создать реальную конкуренцию западным вузам, где среднее число учащихся в хороших университетах достигает 40 тысяч человек, то нам придется объединять вузы. Я считаю, что необходимо выделение национальных университетов с четкими критериями, с четкими требованиями. Они должны повысить нашу долю на мировом рынке образования хотя бы до 5 процентов, должны привлекать сюда иностранных студентов, учить их, чтобы слава про российское образование шла по миру.

Когда я получаю отчеты о научной работе из многих наших вузов, у меня есть одна мысль: наукой там давно не пахнет! Создание национальных университетов — это еще и попытка как-то реанимировать нашу науку.

Когда Китай откатегорировал свои вузы, то профессор китайского университета стал получать более 1,5 тыс. долларов. Сколько получает наш профессор? Официально 5,5 тыс. рублей. Если мы категорируем вузы, то среднюю зарплату профессора можно будет поднять до 2 тыс. долларов. Мы все время норовим все уравнять, вместо того чтобы делать прорывные вещи — вкладывать средства в образование, а взамен требовать качество.

  

Павел СЕДАКОВ, г. Пенза. Еженедельник «Вестник-НП», № 41, 07 октября 2005 г.