После известных событий на канале НТВ и закрытия ТВС сатирик и знаменитый политический кукловод Виктор Шендерович оказался в свободном плавании. Сам он этот период своей жизни называет «творческим спуском». Мыслями о своем сегодняшнем существовании и о ситуации на телевидении в целом Виктор Анатольевич поделился с региональными журналистами на встрече Клуба региональной журналистики «Из первых уст» (Москва).

— Виктор Анатольевич, если учесть, что сегодня на центральном телевидении господствует цензура, вам туда путь заказан, где же сейчас можно увидеть и услышать Шендеровича?

— Да, восемь лет действовал мораторий на федеральные средства массовой информации (первый, второй каналы). Имелось мнение, что моего лица не надо. Однако недавно мне позвонили и пригласили в Сочи на фестиваль юмора для Первого канала. Я спрашиваю: «А вы знаете, кому звоните?». Говорят: «Да, у нас принято решение повышать уровень юмора…Только у нас же Первый канал, у нас специфика. Вы понимаете?». Я отвечаю: «В смысле репертуара? Знаете, у меня тоже есть специфика. Как будем совмещать наши специфики?». Договорились так: я выступлю, а потом они что-то из этого, может быть, дадут в эфир. Там было три эксперимента. Первый эксперимент – надо мной: я вышел на трехтысячный зал, по залу ходят дети и животные, за окном плещется море, идет своя жизнь. Публика, разморенная жарой, услышав слово «Путин», даже потеть перестала. Это уже был мой эксперимент над публикой. И посмотрим, чем закончится эксперимент на Первом канале, потому что они все это снимали. Покажут ли? Пока же я размещаю свои тексты в Интернете, веду программу на радио Эхо Москвы»…

— Согласны ли вы с тем, что уровень юмора в стране необходимо повышать?

— Юмора нет, с моей точки зрения. Это такой мочеполовой юмор, о котором даже говорить смешно. И мне кажется, что это политика. Интересно, что против «Аншлага» однажды выступал министр обороны. Для меня это было удивительно, потому что они рубят сук, на котором сидят. Люди, голосующие кнопками телевизоров за «новых русских бабок», Петросяна, Степаненко, потом голосуют за Жириновского, Рогозина, Путина. Это одни люди, одна страна. Публика, которая слушает Жванецкого, Карцева, Ильченко, Райкина… будет голосовать по-другому. В этом смысле мне кажется, что «Аншлаг», «Кривое зеркало» – это фактор государственной стабильности. Пока они будут существовать, люди, которые их смотрят, будут голосовать за то, что им скажут. Здесь ловушка. Сначала воспитывается такой вкус, выдается за норму, потом людей подсаживают на эту «иглу», после чего говорят: «Но они же этого хотят!».

Вопрос даже не в том, чтобы изменить вкус. Вопрос в том, чтобы общество осознало опасность такой игры на понижение. Опасность, рискну сказать, на генетическом уровне: если еще пара поколений вырастет на подобном материале, произойдет обыкновенная, нормальная дебилизация. Общество должно это понять.

— Кто же будет противостоять этому потоку г…, простите? Возлагать надежды на интеллигенцию?.. Но интеллигентов меньшинство, на которое давно никто «наверху» не обращает внимание…

— Если под «интеллигенцией» понимать формально человека с высшим образованием, то у нас ее довольно много. Но с моей точки зрения, это не интеллигенция. В оксфордском словаре есть одно из значений слова «интеллигенция». Оно дается как русское слово и переводится как «интеллектуал, находящийся в оппозиции к правительству». Оксфордский словарь. Судите сами, сколько у нас интеллигенции в этом смысле. Это русское слово, его нет в других языках, и в русской традиции оно, прежде всего, ассоциируется со словом «совесть». Чехов, Короленко, Вернадский, Вавилов и так далее – вот интеллигенция. Но таких людей действительно мало. А сегодняшний персонал, обслуживающий власть, давно вполне материально вросший во власть, получающий и кушающий с руки – это не интеллигенция, и никакое высшее образование отношения к этим людям, разумеется, не изменит. Паскаль сказал: «Если из Франции уедут 80 человек, Франция станет страной идиотов». С учетом демографии и территории, можно сказать: вот 8 тысяч уедет из России, и ее можно назвать страной идиотов. Все материальные ценности создает меньшинство. Интеллектуальные ценности создает меньшинство. А большинство переводит этот продукт. Это нормально. Так везде.

В Америке 4% населения создают национальный валовой продукт. 4% платят налоги и обеспечивают весь социальный спектр. Если Америка не будет притягивать со всего мира мозги, а будет их выбрасывать – она перестанет быть сверхдержавой лет за 20. Мне кажется, что самая большая опасность для страны – это презрительный взгляд на меньшинство. Мы это уже проходили при советской власти.

— Ваши «Куклы» ушли в небытие и вряд ли когда-нибудь вернутся… И произошло это не без вмешательства президента. Вы знали мнение Путина о «Куклах»?

— Однажды Владимиру Владимировичу при нашей первой и, надеюсь, последней встрече, когда речь шла о куклах, я сказал, что власть нам должна доплачивать за кукол, потому что мировой опыт заключается в том, что с Миттерана, с Тэтчер «не слезали» карикатуристы. То, что перенесла Тетчэр за время своего премьерминистерства, не снилось даже Борису Николаевичу. Как только она стала частным лицом, как только она перестала быть фактически главой исполнительной власти, все прекратилось. Потому что она частное лицо. Ее критиковали как функцию, как человека, которого они избрали, стало быть, имеют право с нее требовать. То же самое Миттеран, который был в тамошних куклах лягушкой. Я и сказал Владимиру Владимировичу, что тут существует обратная пропорция. Чем терпимей ты, чем больше позволено средствам массовой информации в отношении тебя у власти, тем гарантированней твоя жизнь после ухода от власти. Это и есть демократическое равновесие. Не знаю, по-моему, он не внял.

В нормальной демократической стране глава государства получает карикатуру на себя в качестве «комплексного обеда». Он получает «ядерную кнопку», кабинет, охрану, спецсвязь и тут же, в нагрузку к этому, он получает карикатуру на первую полосу – «пинок» от журналиста. Это нормально. В демократической стране начальство, проснувшись, должно получить пинок, чтобы оно помнило, что оно – наемная рабочая сила, а не Царь-батюшка. Чтобы оно помнило, что его на наши деньги избрали, оно ездит на нашей машине, спит на нашем диване и есть наш хлеб. И в любую секунду должно показать по нашему требованию руки, что к ним ничего не прилипло. И под лупой будет рассматриваться каждое его слово, каждый жест. И не дай Бог, какая-нибудь недвижимость в Сардинии! Это просто уже тюрьма. Это демократическая норма. Поэтому у меня не было никаких заданий критиковать Путина. Это норма. Как магнит, я тупо лечу на железо. Кто глава государства – по тому утренний пинок. Обязательно.

— Наверное, плохие времена не слишком располагают к творчеству. Что вы сейчас чувствуете: творческий подъем или, напротив, творческий спуск?

— Скорее творческий спуск… Хотя сатира — она по определению существует на преодолении. Чем чернее времена, тем лучше сатира, тем она мощнее. Поэтому материала накопилось много. Только я не думаю, что при этом президенте появлюсь на телевидении в своем сатирическом качестве. Может быть, они позволят себе гомеопатию – две минутки моих шуток среди прочего «петросяна». Но никаких 20-минутных политических программ – это исключено. Хотя им хочется. Но «мамка не велит».

У меня наступает антракт. Два месяца я не буду ничего писать про Путина Владимира Владимировича, а напишу какую-нибудь пьеску или рассказик, или книжечку. Я же литератор, и мне нравится это занятие. Мне нравится марать бумагу, нравится выдумывать. Публицистика стала моей судьбой. Это как Довлатов в «Заповеднике» про его семейную жизнь сказал: «Это уже не любовь. Это судьба». В какой-то момент я пришел в «Куклы», но это была поденщина, это был способ заработать денег, потому что на телевидении платят, а писатель зарабатывает копейки. Потом в этой работе появился общественный смысл. Потом перекос пошел в публицистическую работу. И сложилось так, что я этим занимаюсь уже лет десять. В этом жанре никого почти не осталось кроме меня и моей команды. Мы не можем все бросить. Мы приучили какое-то количество людей – худо-бедно 2-3 миллиона людей нас слушают и читают. Я, при всей моей любви к литературе, к чистой беллетристике, не могу этим людям сказать: «Мне все надоело, я поехал писать повесть, а вы тут сами как-нибудь». Я не могу им это сказать.

Вообще, за меня мою судьбу решали. Вот закроют в очередной раз мою программу, тогда освобожусь. А пока что буду работать. Ведь смех — это, может быть, последнее демократическое оружие. Как анекдот в сталинские времена. Когда идет абсолютное тотальное подавление, анекдот живет. Вода дырочку найдет. Юмор найдет дырки. Если нет программы «Куклы», нет Хрюна со Степаном, возвращаются анекдоты. Причем возвращаются анекдоты тридцатилетней давности. Удивительно, какие витки делает юмор. Я уже слышал про Путина анекдот, который, я помню, рассказывали про Андропова. Водка «Андроповка», которая вяжет не только язык, но и руки. Это был анекдот 1983 года. Прошло 20 лет, и я слышу про новый сорт яблонь — Путинка. С тем же выходом. В этом смысле юмор — довольно мощная вещь.

— В тех регионах, городах, деревнях, поселках, которых достигло «тлетворное» влияние ваших кукол и «бесплатного сыра», Шендерович является именем нарицательным. Говорят, «тоже, вот, Шендерович выискался». Вы на себе ощущаете ответственность за то, что вы — национальное достояние?

— Понимаете, какая штука, если не кокетничать, я могу сказать, что для меня это удивительно. Я к этому не привык. Так и не смог привыкнуть к тому, что существую за пределами круга моих друзей, что меня знает кто-то, кого не знаю я. Что касается ответственности — очень важный вопрос. В какой-то момент я понял, что это просто так получилось. Это в значительной степени судьба, в значительной степени лотерея. В какой-то момент я понимаю, что моя судьба — это не только мое личное дело. Скажем, если 15 лет назад, когда мои друзья в большом количестве, пол телефонной книжки, съехали в эмиграцию, этот же вопрос стоял передо мной, были варианты. В бытовом смысле варианты довольно неплохие. Я счастлив, что тогда не поддался стадному чувству, не рванул. Сейчас я понимаю, что это не является моим личным выбором. Так получилось, что я стал каким-то значком. Я точно понимаю, что не могу просто уехать. Потому что знаю: это сорвет с места какое-то количество людей. Потому что это будет какой-то знак. Потом многие из них могут об этом импульсе страшно пожалеть. Я понимаю ответственность за свое слово. Надеюсь, что пользуюсь им довольно точно.

P.S. Благодарим за помощь в подготовке материала РОО «Открытая Россия» и Клуб региональной журналистики «Из первых уст» (г. Москва).

  

Регина КРАШЕНИННИКОВА, г. Магнитогорск. Газета «Открытая газета», № 31, 18 августа 2005 г.