Он - один из самых харизматичных людей на российском TВ, экс-ведущий популярной информационно-аналитической передачи "Намедни", ныне - главный редактор журнала. "Русский Newsweek".

В реальном общении известный журналист ни внешне, ни манерой держаться и разговаривать не отличается от своего телевизионного образа: умен, контактен, профессионален. Вот только очень не любит оценивать работу бывших коллег.

- Вы уже больше года не работаете на телевидении, если не считать документалистики, которую вы делаете по заказам Первого канала. Между тем, все больше заметно, что на телевидении информационные выпуски похожи один на другой: все начинаются с президента и заканчиваются международными событиями. Кроме того, на всех каналах, а более всего на НТВ, появился ряд аналитических передач, которые, скорее, не анализируют, а доводят идею инфотейтмента (информации через развлечение) до абсурда. Как вы оцениваете работу своих бывших коллег?

- Что касается моих коллег с НТВ, ребят, с которыми я работал, то они работают в тех рамках, в тех возможностях, которые у них есть. Это не их вина, это, скорее, беда, что они оказались в этой ситуации. Оценивать мне их не хочется, потому что они не свободны, нет условий, в которых люди могут свободно и честно заниматься своей профессией. То, что они сохраняют, по крайней мере, какие-то интонационные отличия от других, по крайней мере, технически и на уровне форм, ну и то, наверное, слава богу, по нынешним временам.

Есть, конечно, некоторая досада по поводу того, что я вижу, какая панорама новостная на телевидении. Делать такое телевидение, как сегодня, я бы не хотел.

Сегодня каждый канал считает своим долгом иметь еженедельную программу. Они до какой-то степени выполняют функцию инвентаризации событий недели. В принципе, даже если идти по сугубо информационной канве, у человека есть потребность пережить, переосмыслить события еще раз, если, конечно, это правильно сделать, если рассказывать и показывать еще что-то, кроме того, что про эту новость ты и так знаешь.

При советской власти мы все так любили заниматься комментариями, так не ценили информацию, что рассуждать о времени и о себе - это мы мастера, а просто добыть факт - с этим у нас не очень. Я никогда не работал в формате "реальная политика", поэтому даже программа с таким названием на НТВ у меня ничего, кроме хохота, не вызывает, особенно, когда ведущий сообщает, что это - "реальная политика". Мне как-то тошно. На телевидение массово пошли люди, просто технически не подходящие для выполнения этой профессии. Ампутированный же не пойдет работать в балет?! А здесь можно все: "Ящик - это же скопище идиотов! Придем мы, умные люди...". Мы вернулись к той "умной голове", которая была в программе "Ленинский университет миллионов".

Я никогда не забуду, когда я хорошо понял, что советской власти каюк: в Вологодском обкоме партии, когда я что-то такое объяснял, что "должно быть серьезно, но интересно", секретарь обкома по идеологии сказал фразу, от которой я просто замолк: "Скучно или не скучно - для пропаганды не критерий". И я понял, что они всерьез считают, что важность темы может искупить все, даже выключенный телевизор. Им очень важно, что они серьезно вещают, а то, что не смотрят, уже не имеет значения. В значительной степени, это происходит сейчас: самая массовая аудитория телесмотрения федеральных каналов, это женщины "55+". "Сегодня Президент Российской Федерации встретился с министром здравоохранения Михаилом Зурабовым. Речь шла о реформировании", - когда это выдается за журналистику, мне смешно.

- В последнее время все чаще, особенно из уст депутатов Госдумы, звучат слова об этике телевидения, о введении запретов на показ терактов и катастроф, показ интервью с террористами или членами их семей. Если бы у вас была возможность повернуть время вспять, вы бы показали снова интервью с вдовой Зелимхана Яндарбиева? Или, более общий вопрос, что можно и чего нельзя показывать в информационных программах?

- Я, вы знаете, не то что привык ни о чем не жалеть, мне кажется, что я поступил так, как нужно было поступить: я не понимаю новостей, которые "белое-черное не берите, "да" и "нет" не говорите". Если человека убили, интервью берется у его вдовы, это такое журналистское правило. Все остальное от лукавого.

Я считаю, что можно говорить и показывать все, если это нужно, потому что иначе непонятно, что произошло. Главный критерий - нужность этой информации для точной передачи сути происходящего. Если человека убили, я не призываю этот труп смаковать, но то, что он должен быть, для меня очевидно. Я полагаю, что правда о событиях, она важнее, чем больший или меньший шок. Если правда шокирующая, пусть она шокирует. Мне кажется, что если ничего не показывать, не давать, то это приводит к тому, что люди не имеют представления о подлинном масштабе происходящего. Ужас должен быть ужасом, а страх должен быть страхом. Потому что начинается смещение: ужас становится только страхом, страх - только испугом, испуг становится только "Ой!". А про "ай" уже можно и вообще не писать. Мне непонятно, почему журналист должен все время думать, что он - какое-то отдельное существо, которое может все это воспринимать, а зритель - другое существо, которое все это воспринимать не может?! От того, что что-то ужасно, это не перестает быть информацией. Это все чушь собачья, эти разговоры: "Пойми, старик, ты должен знать, в какое время мы живем. На чью мельницу льешь воду?". Есть информация, она самоценна. Что, кто-то не знал, что ингуши захватили Беслан, и сколько там было заложников? Или иностранцев в Воронеже убивают, потому что читают газеты или смотрят телевизор?! Солженицына называли антисемитом за то, что он написал фамилии руководителей ГУЛАГа, которые были выложены дерном на склонах Беломорканала. Он их просто переписал из книжки под редакцией Максима Горького. И что делать, если начальником ГУЛАГа вначале был Берман, а потом Фельдман?

- Ваша последняя работа на телевидении - потрясающий фильм о Крымской войне, показанный Первым каналом. Будет ли этот фильм выпущен на DVD, и почему темой была именно Крымская война?

- Насчет DVD - вопрос к Первому каналу: я продал его каналу, и на этом мои взаимоотношения с этим произведением закончились. Точно так же у меня нет авторских прав ни на "Пушкина", ни на "Российскую империю", ни на "Намедни". Я - "пролетарий" умственного труда: сделал - получил за это деньги.

Что касается выбора темы, то в нашей истории войны - это самые яркие события, в них и мир, и война - все вместе у нас соединяется. Официальное название этого 4-х серийного фильма "Война в Крыму". Было 150-летие этой войны, которая продолжалась год. И к 150-ти летней годовщине французы и англичане приезжали, привозили кавалерию, устраивали повторение атак. А потом мне знакомые из Крыма сказали, что из наших никто не снимает. И я сначала стал снимать просто как уходящую натуру, потому что было бы обидно, если ничего не останется, а потом договорился о фильме с Константином Эрнстом.

- В фильме очень много аналогий с современностью, вплоть до словосочетания "вертикаль власти". Вы таким образом пытаетесь разговаривать в обход цензуры через исторические события?

- Это не совсем так: я просто использую в описании XIX века (мы так поступали всегда) формулировки сегодняшние. Есть определение Ключевского, что "история - это то, что не проходит, как вечный урок". Если действительно есть ситуации, которые снова и снова проживаемы и не изжиты до сих пор - вот оно, собственно, необходимое условие для того, чтобы история была живой. И тогда, и сейчас есть исполнительная вертикаль, и тогда, и сейчас есть администрация главы государства, есть просто созвучные идеи. Это просто правильный прием не то чтобы осовременивания, а просто подчеркивания того, что все то же самое, просто тогда немножко по-другому называлось, но чуть-чуть измени терминологию, чуть-чуть докрути ее, и ты поймешь, что это - про сегодня. В фильме действительно очень много объяснений про то, как против нас весь Евросоюз, про николаевскую "исполнительную вертикаль", про рейтинг на крови своих сограждан. Это была формулировка, с которой уволили Йордана с НТВ, а в фильме - применительно к "Times" во время Крымской войны. И создается очень важное ощущение: 150 лет прошло, а вот оно, близко.

- В фильме много потомков участников тех событий. И очень примечательно, что в большинстве своем они даже внешне похожи на своих предков...

- Отчасти, конечно, похожи - там просто сильная порода, род, который столетиями накапливал в себе генетический код. Фамильные черты они сохранили, но мы подбирали планы, подбирали ракурсы. Среди этих потомков - прапраправнук лорда Раглана, двоюродный прапраправнук лорда Кардигана, праправнук Льва Толстого, директор яснополянского музея Владимир Ильич Толстой, праправнук русского царя Николай Романович Романов. В них еще очень важно, в особенности в Реглане и в Николае Романовиче Романове, что чем бы они ни занимались, они еще и профессиональные наследники по прямой линии. Они кого-то консультируют, пишут книги, выступают. Николай Романович Романов для всего мира - один из важнейших толкователей николаевской России. В маленькой комнатке он сидит под портретом своего прапрадеда, вооруженный, как он говорит, "электронической почтой". "Слушайте, - говорит он, - мы живем, когда есть век электронической почты". И вот, по "электронической почте" праправнук Николая I объясняет остальному миру эпоху своего предка, судя его, кстати, достаточно строго.

- В вашем фильме есть фрагмент, когда вы читаете довольно длинное стихотворение об атаке легкой кавалерии...

- Атака легкой кавалерии - это ключевое сражение первого этапа войны, которое закончилось, вроде бы, ничьей. Но в ней, из-за ошибочного приказа лорда Реглана, бригада легкой кавалерии, состоявшая из высших аристократических отпрысков, вся погибла под огнем русской артиллерии, потому что в лоб атаковала две здоровенные батареи. Русские даже какое-то время думали, что они пьяны. В Англии 25 октября 1854 года был объявлен траур, и этот день до сих пор - официальный день траура. Альфред Тениссон, классик английской поэзии, сразу же написал стихотворение "Атака легкой кавалерии", которое потом распространялось в войсках, как листовка, как "Жди меня" в Отечественную войну у нас. Баллада Теннисона была "откопана" Владимиром Владимировичем Познером, которому я за это чрезвычайно признателен. Мы даже и не знали, что есть русский перевод "Атаки русской кавалерии".

Это была попытка реконструкции событий, следующий шаг в этом опыте после "Российской империи". Я делаю так, чтобы это было интересно, потому что иначе не удержишь просто публику у экрана. Делать новости или про Крымскую войну, но так, чтобы это смотрели - это и есть задача, это и есть часть профессии. Объяснять Крымскую войну как передел мира или обострение борьбы за рынки Южной Европы, невозможно. Это можно рассказывать только как человеческую историю. Телевидение - не наука, а значит должно быть интересным, иначе люди либо уйдут на другой канал, либо выключат телевизор. Надеюсь, что какие-то приемы ремесла и отчасти ведения, эти стихи, например, сцепление старой картинки с новой, позволили достигнуть каких-то результатов, сделать шаг вперед. Вот это и было для меня в этой работе самым важным - сделать что-то новое. Одно и то же мне просто не интересно, а денег я и так заработаю.

- Вот уже почти год вы - главный редактор журнала "Русский Newsweek". Насколько органично вы себя чувствуете в этом качестве? С какими трудностями вам пришлось столкнуться?

- Ситуация сегодня такова, что внятной качественной федеральной прессы у нас практически не существует. Главными общефедеральными изданиями являются таблоиды. Например, "Комсомольская правда", с заголовком на первой полосе: "От кого беременна Наташа Королева" или что-то подобное. Есть еще ряд хорошо продаваемых таблоидных изданий: газета "Жизнь", переродившиеся "Аргументы и Факты", "Экспресс-газета", "Московский комсомолец". Во Франции такая пресса называется "журналистикой для консьержек": тетки, заведомые социальные аутсайдеры, сидят и читают про то, что где-то в пьяном виде опять попался сын Депардье. У них нет своей жизни, они живут чужой. Человек, который гадает: от Игоря Николаева или от Тарзана беременна Наташа Королева - это не наша аудитория. Кроме таблоидов, вполне востребован "глянец". У нас есть некоторый успех "глянца". Порой, весьма впечатляющий успех. Так называемый большой номер "Космополитена" перед восьмым марта разошелся тиражом 1,5 млн. экземпляров и это - очень солидный тираж где угодно. Что касается качественной прессы, то тиражи мизерные и не растут. Из ежедневных изданий: "Коммерсант" - где-то 115-120 тыс. экземпляров, "Ведомости" - порядка 60 тыс. экземпляров. Мне кажется, что журналу в России раскручиваться тяжелее. Относительный успех "глянца" - в очень узком сегменте аудитории. Конечно, смешно называться "Newsweek" и не быть общефедеральным журналом, претендующим на первое место. Но сегодня у нас вообще нет конкурентов. У всех смешные тиражи: и у "Коммерсант-Власти", и у "Итогов", и у "Огонька", и у "Эксперта" - у кого угодно. Никто не научился работать на достаточно массовую аудиторию. Тираж 100 тысяч сейчас немыслим в России для изданий такого типа.

Это объясняется отсутствием привычки чтения прессы: советская традиция чтения газет и журналов кончилась, а российская не началась. А первопричина - невыстроенность русского капитализма: отсутствие среднего класса, стабильности, уверенной прослойки в обществе, которая живет достаточно спокойно, обеспеченно, понимая, что это их время.

У нас официальный порог бедности составляет , а в Польше - 320 евро. Большая славянская страна. Разумеется, в этих условиях работать можно только на тот сегмент аудитории, который чувствует это время своим, работать для тех, кто хочет реализовывать себя, кому нужна картина мира. Я пытался примерно тем же заниматься в "Намедни": стремился делать журналистику, чтобы она была интересна и собирала не только аудиторию, специально в ней заинтересованную. В принципе, задача "Newsweek" - смотреть, что меняется, и быстро реагировать на эти изменения.

- На ваш журнал когда-нибудь оказывалось давление из Кремля или других структур?

- Нет, это невозможно. Такого быть не может. Пока. Конечно, ни от чего не надо зарекаться. Мне когда-то казалось, что гимн Александрова - это невозможно: фарш невозможно провернуть назад, казалось мне. Но я совершенно убежден, что все эти рассказы о каком-то особом пути России - ерунда. Путь будет все равно европейским. Мучительно долго, не так, с закоулками, с оговорками, не прямой дорогой, с торможением. Но в Азию нам нечего соваться: там у нас точно никаких шансов нет. Если русскому человеку дать возможность куда-то плыть, он всегда плывет на Запад. Так происходит всегда, несмотря на все рассказы о том, как нам дороги сарафаны и кокошники.

Интервью организовано Клубом региональной журналистики фонда "Открытая Россия".

  

Елена СУРИКОВА, г. Кемерово. Газета «Наша газета», № 50, 11 ноября 2005 г.