Клуб региональной журналистики «Из первых уст» провёл очередной семинар для своего актива. Одним из наиболее ярких лекторов, пришедших пообщаться с журналистами из регионов, был популярный тележурналист Леонид Парфёнов.

Ему 45 лет, его программа «Намедни» и документальные сериалы не спутаешь ни с каким другим информационным продуктом.

Он открыто конфликтует с властью, несколько раз уходил с телевидения и в последний раз был уволен! Он предпочитает работать «свободно», главный критерий в его работе – профессионализм и никаких насаждённых критериев. Он противник идеологической линии в «новостях» и не выносит «надуманное» слово «духовность». Леонид востребован в нашей стране и своей работой доказывает, что не все газеты – жёлтые, не все журналы – глянцевые, и не всё телевидение – развлекательное.

Вот, чем делился Леонид Парфёнов с коллегами, представлявшими 50 российских регионов.

Советская традиция чтения газет закончилась

С февраля этого года я активно преступил к работе главного редактора журнала «Русский Ньюсуик».

У нас сегодня внятной качественной федеральной прессы практически не существует. Единственным общефедеральным изданием является таблоид. Я имею в виду «Комсомольскую правду» с первой полосой «От кого беременна Наташа Королева» или еще что-нибудь такое. Это не хорошо, и не плохо. Это так есть, это нужно понимать. Есть некоторые успехи еще ряда таблоидных изданий: газета «Жизнь», в значительной степени переродившиеся «Аргументы и Факты», «Экспресс газета», «Московский комсомолец» и так далее.

Отмечу некоторый успех глянца. Так называемый большой номер «Космополитена» перед восьмым мартом разошелся тиражом 1,5 млн. экземпляров, что много, где угодно. Что касается качественной прессы, то тиражи мизерные и не растут. Из ежедневных изданий я имею в виду, прежде всего, «Коммерсант» и «Ведомости». «Коммерсант» – где-то 115-120 тыс. экземпляров. «Ведомости» – порядка 60 тыс. экземпляров. Это в разы меньше, чем уровень Польши, в которой я недавно был.

Объясняется все это одним - отсутствием современной привычки чтения прессы. Советская традиция чтения газет и журналов кончилась, а российская не началась в массе своей. Первопричина – невыстроенность русского капитализма. Я затрудняюсь подобрать более точное определение, чем «невыстроенность». Отсутствие среднего класса, отсутствие стабильности, отсутствие уверенной прослойки в обществе, которая живет достаточно спокойно, обеспеченно, понимая, что это их время.

У нас официальный порог бедности составляет , а в той же Польше – 320 евро. Разумеется, у них не все так контрастно, поскольку это корректный пример из Восточной Европы. Большая славянская страна, 40 млн. человек. В Польше только три еженедельника, порядка 200 тыс. экземпляров. У нас очень хорошим считается 50 тыс. экземпляров. Польша в четыре раза меньше нас. Итого, коэффициент 1 к 16. Ну и вообще, они производят впечатление страны, давно все решившей, ставшей на рельсы. Они еще при нео-коммунистах подали заявку и в НАТО, и в ЕЭС. И при «левом» Квасьневском, они и туда, и туда были приняты. Поэтому, позавчерашняя победа Качиньского, которая у нас воспринимается, как какой-то реванш, для них – просто нормальные качели от «левых» к «правым». Ничего другого.

Думаю, в этих условиях прессе работать можно только на тот сегмент аудитории, который чувствует для себя это время своим, кто хочет реализовывать себя, кому нужна картина мира. Я пытался примерно тем же заниматься в «Намедни», программе, которая выходила последние три сезона на НТВ. Стремление делать с одной стороны журналистику, с другой стороны, чтобы она была интересна, и собирала не только аудиторию, специально в ней заинтересованную.

Не «в амплуа», а для себя

У меня счастливый случай: я большую часть времени проработал и продолжаю работать не «в амплуа», а для себя. Огромное количество людей работает «в амплуа». Леонид Аркадьевич Якубович на самом деле пожилой, интеллигентный человек. В гробу он видал соленые огурцы, которые ему везут со всей страны. Но, это амплуа. Олег Попов не такой в жизни, как его амплуа.

У нас в журнале была серьезная акция. Это была годовщина Беслана. Мы разыскали всех, кто на известных бесланских фотографиях. Сняли их в нынешней ситуации. Была, например, еще Клара Седакова – известная фотография. Известный символ – он был на обложке «Ньюсуик», и на обложке «Paris Match» из мировых изданий. Пожилая женщина несет маленького ребенка, это Клара Седакова. Она была вместе со всей семьей: папа, мама, бабушка, дети – все пошли первого сентября в школу, поскольку там был один первоклассник. Это она внучку свою несет. А это она уже сейчас сфотографирована. Здесь мы дали на пяти полосах фотографии всех погибших. Долго собирали. Даже у комитета «Матери Беслана» были не все снимки. Все равно, четырех карточек не хватает. Кто-то просто уехал из города, не выдержав.

Эльбрус Гогичаев несет Алену Цкаеву. Беслан, сентябрь 2004 и август 2005. Он выносил эту маленькую девочку, она была в числе освобожденных Аушевым. А мать осталась там с другим ребенком, она погибла.

В принципе, задача «Ньюсуик» – смотреть, что меняется, и быстро реагировать на то, что изменилось.

Журналистика для консьержек

У региональной прессы задачи в такой большой стране, как Россия, совсем другие, чем у федерального издания.

Мне кажется, что аудитория нашего журнала– та, которая просто не выбрала себе издание. Я очень много езжу по регионам. Я в основном выступаю в университетских аудиториях. Есть очень много людей, которые вообще не имеют привычки к чтению. Интернет. Может быть, иногда новости по телевизору. Я говорю о той аудитории, которая бы потенциально хотела бы читать, которой интересна картина мира.

Таблоиды – для нас это нереально. Во Франции это называется «журналистика для консьержек»: тетки, заведомые социальные аутсайдеры, сидят на вахте и читают про то, где в пьяном виде опять попался сын Депардье. У них нет своей жизни. Они живут чужой. Человек, который гадает – от Игоря Николаевы или от Тарзана беременна Наташа Королева… Нам нечего делать с этой аудиторией. Это не хорошо, и не плохо. Тут во мне никакого высокомерия по отношению к работе коллег. Ради бога. Каждая собачка лает тем голосом, каким хочет.

Конечно, смешно называться «Ньюсуик», и не быть общефедеральным журналом, претендующим на первое место. Но сегодня у нас вообще нет конкурентов. У всех смешные тиражи: и у «Коммерсант власти», и у «Итогов», и у «Огонька», и у «Эксперта» – у кого угодно. Кроме того, это издания, которые мечутся между массовым общественно-политическим изданием, и деловой прессой. Потому что там проще зарабатывать, легче идет реклама. Можно всегда сказать: «Да, у нас тираж 40 тысяч, но это прямым аудиториям, потому что нас читают бизнесмены. Поэтому у нас должна быть реклама «Ролекса», и стоить она должна соответственно». Никто не научился работать на достаточно массовую аудиторию.

Относительно элитарной аудитории и журналов для неё. Я «GQ» и «Эсквайер» не читаю. Мне как-то неинтересно, хотя в «GQ» я человек года. Я не так много времени трачу на стиль жизни.

Точно так же я не могу смотреть прямую линию президента по первому и второму каналам. Я нахожу это северокорейским телевидением. Но кому-то это не оскорбительно, кому-то это нормально. Ради бога. Смотрели же Доренко. Он же буквально «замочил» все шансы Лужкова стать президентом страны. Это вопрос аудитории в большей степени, чем лично позиции Доренко или тогдашнего владельца Первого канала, Бориса Березовского. Что имеем, то имеем. Бессмысленно на это сетовать.

Даже в формате желтой прессы, считаю, недоработок много. Просто, ремесло слабое. Просто, надо честно признать, что у нас не очень хорошая традиция в журналистике. При советской власти мы так все любили заниматься комментариями, так не ценили информацию, что рассуждать о времени и о себе – это мы мастера, а просто добытый факт – это у нас не очень.

«Реальная» политика и ампутированная балерина

Я никогда не работал в формате «реальная политика». Я не очень знаю, что это такое. Мне это напоминает следующее. В одном материале мне встретился фантастический оборот «махачкалинские политологи». А один репортаж начинался с фразы, которая была просто песней: «В элитных домах Сыктывкара». Дальше хотелось продлить: «Где золото моют в горах». Поэтому даже программа с таким названием на НТВ у меня ничего кроме хохота не вызывает, особенно, когда ведущий сообщает, что это «реальная политика». Мне как-то тошно. Люди, просто технически не подходящие для выполнения этой профессии. Ампутированный же не пойдет в балет. А здесь можно все, ящик: «Это же скопище идиотов! Придем мы, умные люди…». Главное, что говорится. Мы вернулись к той «умной голове», которая была в программе «Ленинский университет миллионов».

Я никогда не забуду, когда я хорошо понял, что советской власти каюк. В вологодском обкоме партии, где я чего-то такое объяснял, что «должно быть серьезно, но интересно», секретарь обкома по идеологии сказал фразу, от которой я просто замолк и все: «Скучно или не скучно – для пропаганды не критерий». Я понял. То есть, важность темы может искупать все, включая выключенный телевизор. Там очень важно, что они серьезно вещают. То, что не смотрят, уже не имеет значение.

В значительной степени, это происходит сейчас. Сейчас самая массовая аудитория телесмотрения федеральных каналов, это женщины «55+». Формулировка «Алло, вы нас потеряли», очень начинает относиться. «Сегодня Президент Российской Федерации встретился с министром здравоохранения Михаилом Зурабовым. Речь шла о реформировании», – когда это выдается за журналистику, это смешно.

«Крымскую войну» продал Первому каналу

Я продал фильм о Крымской войне Первому каналу. На этом мои взаимоотношения закончились с этим произведением. Так же как у меня нет авторских прав ни на «Пушкина», ни на «Российскую империю», ни на «Намедни». Я – «пролетарий» умственного труда. Я сделал, получил за это деньги. Все. Я же сам не финансировал.

Я ничем, кроме личных, очень давних допервоканальных отношений с Костей Эрнстом, объяснить не могу. Кстати сказать, от того момента, как я штатно перестал работать на Первом телевидении, единственный, кто мне предлагает делать какие-то теле-вещи – это Эрнст. Он в себе не загубил того Костю, которого я знаю почти всю жизнь. Он – фраер, в лучшем смысле этого слова. Сделать так, как у других нет, как до сих пор не было – это очень «сладкая» для него задача. Ради нее он готов рисковать, добиваться, ждать, мучиться, договаривать, находить время. Это ему очень важно.

Наше «не винное» телевидение

О том, как должен выглядеть в кадре журналист в кадре. Что касается ведущего, то тут мне все понятно. Поскольку, это такой план, он неестественен. В жизни мы человека так не видим. Все то, что выше этого уровня ватерлинии, имеет значение. Крупные сережки я и сам бы запретил, сто пудов. А что мне эта Европа? Известно, с каким словом она рифмуется по-русски.

«Винные страны» – это в принципе другое телевидение. Это вообще другое. Франция, Италия, Испания, Португалия – это другое телевидение. От 7 часов до 9 часов рекламоемкая аудитория находится в ресторанах. Человек не сидит вечером дома. У них в прайм-тайм телевизор смотрят только «тетки» в нашем понимании этого слова. Потому что самым большим отрядом пролетариата являются официанты. Это единственная профессия, в которой в Италии и во Франции более 1 млн. человек. Поэтому там это все другое. Там у них в прайм-тайм так, как у нас «Большая стирка».

Я парням, ведущим новостей, советовал, что не нужно обручальное кольцо. План настолько крупный, что это выглядит демонстрацией: «Обратите внимание, я женат, так что попрошу без всяких». Это так считывается при такой крупности плана. У человека берется треть фигуры, и укрупняется впятеро, поэтому, какой галстук, какой его залом, это все видно. Ну и у дам это все еще более очевидно. Бытовая косметика не годится для эфира при таком крупном плане. Эти дубленки с таким выворотом меха… «Стендап» по принципу «я надела все лучшее сразу» мне тоже совершенно не нравится. Я понимаю, что мы северная страна, и надо хоть как-то поярче выглядеть. Я придерживаюсь по этому поводу достаточно строгих правил. Украшение украшению рознь. Что значит «украшение»? Мониста, наверное, чересчур. Я не знаю. Я как Иосиф Давыдович Кобзон: в брюках, в которых я выступаю, я не сажусь. Если я в кадре, то я в кадре. У меня все привезено на съемку. Я все надел, снялся, переоделся и дальше живу. Мятые брюки – это нонсенс.

Бум еженедельных программ

На телевидении информационные выпуски похожи один ни один, все начинаются с президента, заканчиваются международными событиями. Ничего нет о жизни самой России.

Спрашиваете, кому нужны эти «прокисшие» новости через неделю?

Нужны ли еженедельники? Надо с самого начала понимать, что мы выходим после всех, тема до нас «разрыхлена». До какой-то степени это может считаться преимуществом. Люди: «Да, всю неделю все кричали. Это надо посмотреть. Чего они про это скажут?». Так же и еженедельные программы, которые уже 10 лет переживают бум в России. Каждый канал считает своим долгом иметь еженедельную программу. Они до какой-то степени выполняют функцию инвентаризации событий недели. Даже если идти по сугубо информационной канве, у человека есть потребность пережить, переосмыслить события еще раз, если конечно это правильно сделать. Если правильно подавать это, как что-то, что еще нужно, кроме того, что про эту новость ты и так знаешь.

Ужас должен быть ужасом

Часто журналистам, которые работают в горячих точках, приходится сталкиваться с такой проблемой, как этика преподнесения того или иного материала. Что можно говорить, что нельзя, с точки зрения морали?

Я считаю, что можно все говорить. Дальше все в каждом конкретном случае. Правила «Би-Би-Си» нахожу абсолютным идиотизмом. Это их монастырь и их устав. Оттого, что это «Би-Би-Си», у меня никакого ощущения благоговения не возникает: вот, какие они культурные. По-моему, это чушь. Ужас должен быть ужасом. А страх должен быть страхом. Иначе начинается смещение. Ужас становится только страхом. Страх становится только испугом. Испуг становится только «Ой!». А про «ай» уже можно вообще не писать. Журналист сам человек. Почему он должен все время думать, что он какое-то отдельное существо, которое может воспринимать все, а читатель – это другое существо, которое все воспринимать не может?

Это что-то такое надмирное, это уже какая-то божественная функция. От того, что что-то ужасно, мне не кажется, что это перестает быть информацией. Значит, подход должен быть, как к информации. Это нужно, потому что без этого непонятно, что произошло. Один критерий – нужность этой информации для точной передачи сути происходившего. Если человека убили, я не призываю этот труп смаковать. Но то, что он должен быть, для меня это очевидно.

Чеченцев бьют или не бьют не потому, что читают газеты. Есть у меня такое серьезное подозрение. Это все чушь собачья. Эти рассказы: «Пойми, старик, ты должен знать, в какое время мы живем. На чью мельницу льешь воду?». Есть информация. Она самоценна. Что, кто-то не знал, что ингуши захватили Беслан? Это какая-то ерундистика.

Солженицына считали антисемитом оттого, что он написал фамилии руководителей Гулага, которые были выложены дерном на склонах Беломорканала. Он их просто переписал из книжки под редакцией Максима Горького. Что делать, если начальником Гулага вначале был Берман, а потом Фельдман? И дальше что? Это информация. А то, что кто-то будет это трактовать, как сионизм или антисемитизм... А Левитана звали Исаак Ильич. На чью мельницу это льет воду? Это мы до чего угодно дойдем. А если русские убили? Или это можно, потому что это большая нация? А может это антирусские настроения спровоцирует?

  

Елена КОБЕЦ, г. Абакан. Газета «Шанс», № 47, 24-30 ноября 2005 г.