Писатель Анатолий Найман не часто встречается с пишущей публикой. Но приглашение выступить перед региональными журналистами клуба «Из первых уст» он принял с заметным интересом. Два часа Анатолий Генрихович рассказывал о разном, вспоминал прошлое, делился мыслями о дне нынешнем. Вот лишь некоторые фрагменты этого разговора.

«Он знал Ахматову…»

Так чаще всего говорят, представляя Наймана. И понимаешь, что перед тобой почти живая легенда. Люди старшего поколения читали его стихи в самиздате, нынешние читают романы в качественном переплете…

Он признался, что встречу с журналистами не случайно озаглавил фразой: «Желаю моему правительству побольше таких граждан, как я». Впервые он услышал ее в 1964 году от Анны Ахматовой. Ей тогда в Италии присудили литературную премию «Europa Literaria» и наконец-то после долгих лет гонений разрешили выехать за рубеж. Однако весь процесс оформления документов затянулся на много месяцев, дошло до того, что с разрешением тянули до последнего дня, с билетами до последнего часа… Разумеется, любому нормальному человеку это явно не понравится, что говорить о 75-летней Ахматовой, перенесшей несколько инфарктов. Тогда-то она сказала эту фразу… Найман уверен, что фигуры такого масштаба в отечественной литературе нынче нет.

Найман: «Я беру сейчас поэзию уровня Ахматовой, Мандельштама, Пастернака, Цветаевой, Маяковского и так далее. Дело в том, что появление таких фигур, помимо одаренности, которая зависит только от того, на кого бог покажет, зависит от среды, от эпохи, от того, насколько они изменяли или не изменяли своей совести.

Даже если бы Ахматова была не такой замечательной поэтессой, то, как она прожила свою жизнь, находясь одна, абсолютно беззащитная, вызывает уважение и преклонение. Ведь после постановления ЦК партии 1946 года (о журналах «Звезда» и «Ленинград», направленных против Ахматовой и Зощенко), многие ее знакомые переходили на другую сторону улицы, чтобы с ней не здороваться…

Это история, которая протекала на моих глазах. И история последних 30 лет - история постоянной сдачи позиций человеком по той или другой причине. Все до такой степени измельчало и как-то, как говорил Мандельштам, поругано. Поэтому такой фигуры не может быть.

Нужна какая-то мощнейшая закалка. Последняя крупная фигура, которую я видел из моих сверстников, это фигура все-таки была Бродского. По масштабу, по калибру».

О Бродском

Только на первом курсе технологического института Анатолий Найман впервые понял, что стихи, которые он писал так, почти балуясь, становятся занятием всей жизни. Да и тогдашняя атмосфера в вузе располагала к тому, чтобы он полностью растворился в поэзии.

Найман: «В институте я сошелся с двумя друзьями - Бобышевым и Рейном. Потом года через два к нам присоединился Бродский. Это сейчас, если оглядываться назад, что-то значит. А тогда совершенно ничего не значило. У нас была компания. Вот сейчас говорят, что была ленинградская школа. А тогда это была просто компания. Мы любили друг друга. Но больше всего мы любили беспрерывно читать или слушать стихи.

В возрасте 23 лет так получилось, что через общих друзей я познакомился с Ахматовой. А потом через год познакомились и все остальные. Впоследствии нас стали называть Ахматовскими сиротами…»

О Бродском Найман рассказывает очень скупо. Нет, не потому, что не хочет - в силу каких-то личных причин. Он просто бережет каждое сокровенное воспоминание, говорит, если поделишься им с другими, то оно попросту исчезнет. Но одну забавную историю он вспомнил.

Найман: «Отец Бродского ничем Иосифу, своему сыну, не уступал. У него тоже был такойже череп, напор и такая едкость. Но у него не было такого таланта, как у Бродского. А так они вообще были очень похожи физически друг на друга.

Однажды он мне позвонил. Бродскому и мне дали перевести по два стихотворения Умберто Сабы. Умберто Саба - замечательный итальянский поэт. Заработок небольшой, но поэт настоящий.

Мне позвонил его отец, его звали Александр Иванович. Он говорит: «Вы перевели стихи?» Я говорю: «Перевел». «А мой … еще не брался. Вы бы ему сказали, что он так…» Он для меня был все-таки авторитет - отец. И он просто старше меня, поэтому я как-то аккуратно сказал, что, во-первых, у Иосифа своя большая вещь в работе. Бродский тогда писал поэму. Во-вторых, почему вы думаете, что если я ему скажу, то он меня послушается? Он сказал: «Он вас послушается. Он презирает вас меньше других».

В 1965 году Бродского сослали. Я к нему трижды ездил в Архангельскую область. Там к нему относились хорошо. Другое дело, когда ты не можешь жить так, как хочешь. Михайловское - прекрасное место, но это ссылка.

Я всю жизнь любил Бродского, он мне нравился. Хотя были и какие-то размолвки, и даже мы орали друг на друга… Все равно я его любил… А когда он умер, еще больше я его люблю.

Я бы пожелал нашему правительству побольше таких граждан, как те, с кем я дружил и близко общался. Не могу не упомянуть прекрасного поэта Глеба Горбовского, автора, в частности, песни «Когда качаются фонарики ночные». С ним такая история вышла.

Жили мы в те годы трудно. Денег, понятно, не было никаких. Вдруг Горбовскому предлагают написать в стихах рекламу «Аэрофлота». Тогда все это было довольно формально, других компаний не было, поэтому и реклама была не нужна. Он написал какие-то 12 строчек. Принес. Деньги обещали заплатить, и это главное. Копейки. Ему сказали, что замечательно, но вот тут бы надо переделать. Он пошел, переделал, принес. Ему говорят, это гораздо лучше, но все равно здесь как-то повисает. Он написал в третий раз.

Я хочу процитировать, что у него получилось, - очень выразительный пример. Тогда был такой летчик-испытатель Коккинаки, фамилия была очень известна. Горбовский написал: «Я люблю самолеты в небе. /Я люблю тела их тугие. /Уж ни разу я трезвым не был; /Но меня уважают другие; /Самолеты - враки, / Не люблю я этих уродов; /Пусть простит меня Коккинаки, /Уж такой я есть от природы».

Вот он такое написал, его оттуда выгнали. Понимаете, ему обещали заплатить 30 рублей. А сколько стоит этот поступок? Никаких денег не хватит, чтобы за такое заплатить».

«Правда - это пережитая лично тобой банальность»

Анатолий Найман, как мне показалось, до сих пор остается своего рода диссидентом или эдаким индивидуалистом, вызывающим неподдельный интерес. В его суждениях есть такая точка опоры, которую нынешнее поколение молодых людей, к которым я причисляю и себя, в суете нынешней жизни как-то подрастеряло.

Найман: «Для меня существует, и всю жизнь существовало, ноль целых семь миллионных процента населения России, а именно один человек. Все, что предпринимается властью не сию только минуту, а вообще, и сию минуту в частности, это все имеет целью исключить единицу - одного человека. Один человек - это бесконечно малая величина. Его можно сбросить со счетов.

Собственно говоря, что значат знаменитые поправки к американской конституции? Они все время, одна заражаясь от другой, поправляют те недостатки, те дефекты этого закона, которые лишают личность этого наименования личности. И все поправки американской конституции, если в них внимательно вчитаться, ведут именно к тому, чтобы вернуть единице ее право быть личностью. А какие нужны стране люди? Ей нужны люди с чувством собственного достоинства.

Как я понял за свою жизнь, правда - это лично тобой пережитая банальность. То есть все говорят: нам нужно чувство собственного достоинства. Повторяю, это тривиальная вещь. Но когда ты сам это пережил… В сочинениях Иоанна Златоуста есть такое место (я говорю своими словами, давно этого не перечитывал), где он говорит, как христианину нужно относиться к обиде. Обиду надо прощать. Но он дает очень тонкую трактовку: «Но ты сперва обидься, иначе ты будешь просто раб». То есть тебя унижают, и ты это принимаешь. Но ты сперва обидься, и тогда прости обиду, тогда это что-то значит. Надо обидчика прощать. Это банально. Но если ты это переживаешь, это перестает быть банальностью. Это становится правдой».

При содействии клуба региональной журналистики «Из первых уст».

  

Анна ВОЛЫНЦЕВА, г. Хабаровск. Газета «Тихоокеанская звезда», 04 марта 2006 г.