Русский писатель Василий Аксенов уже много лет живет за границей. Ровно четверть века назад он - «антисоветчик» и сын репрессированных – выехал в Соединенные Штаты и там узнал, что лишен советского гражданства. Этому предшествовал сначала большой успех, а затем запрет на издание книг, в том числе знаменитого «Острова Крым». В последние время на исторической родине Аксенова вновь преследует популярность. «Странная», как сказал он сам на встрече с членами Клуба региональных журналистов в Москве. По центральному каналу показывают снятый по его одноименной трилогии телесериал «Московская сага». А за роман «Вольтерьянцы и вольтерьянки» ему присуждается самая престижная литературная премия «Букер – Открытая Россия».

– Василий Павлович, какие чувства эта победа вызвала у вас и у ваших близких?

– Близкие сказали: «Наконец ты получил хоть какую-то премию». Они считают, что я давно заслужил разные премии. Я же отношусь к понятию «премия» иронически, потому что в большой степени это случайность. Случайность неполучения «Букера» была гораздо больше случайности его получения. Правда, это вдохновляет. Писать не получая премий довольно трудно. И признание со стороны общества, со стороны братьев-писателей, на которых уже рукой махнул, – это очень мило и приятно.

– Чем вы занимаетесь, кроме того, что пишете книги?

– Два года назад я вышел в отставку в университете Джорджа Мейсена, в котором проработал 18 лет. До этого шесть лет читал лекции в других американских университетах. И, надо сказать, я об этом ничуть не жалею. Университеты – может быть, лучшее место в Соединенных Штатах, да и в мире тоже.

На церемонии по поводу моей отставки (там это происходит не как здесь – получи пенсию и до свидания, там в таких случаях устраивается торжество) я произнес речь под названием «Парфенон не лжет». Под Парфеноном я имел в виду университет вообще, который за все 24 года ни разу меня не подвел, ни разу не обманул. Это очень благодарный труд. Я видел, как мои лекции, мои семинары привлекают людей, совсем молодых. Это были и биологи, и компьютерщики, и электроинженеры, и экономисты – ребята с разных факультетов, которые чтобы стать специалистами, должны набрать «кредиты» не только по «профильным» дисциплинам, но и по гуманитарным тоже. Это был народ, абсолютно ничего не ведавший ни о русской литературе, ни о русской культуре вообще. Бывало, что в классе кто-то знал Ахматову, но Гумилева уже не знал никто. И мне было очень интересно наблюдать, как за двенадцать занятий семестра они меняются.

Некоторые даже меняли свою судьбу. Я помню, ходил ко мне один мальчик-компьютерщик, совсем нищий, все время в одной и той же фланелевой кофте. Как-то он говорит: «Мне сейчас уже предлагают зарплату в 90 тысяч долларов в год. Но я решил заниматься не этим. Плюну на все и поеду бродить по Европе, буду стихи читать». И исчез куда-то. В общем, испортил я парня.

– Вы работаете с молодыми авторами?

– Я от них отбиваюсь. Я уже стар и ценю свое время, пытаюсь экономить его для собственного сочинения. Тем не менее, в этом году мне придется читать много чужого, потому что меня пригласили быть председателем букеровского жюри на 2005 год. Придется прочесть, как мне объяснили, не менее восемнадцати романов. Кроме того, я был недавно на Всероссийском форуме молодых писателей. Я их несколько разочаровал, сказал, что они слишком молоды, чтобы быть писателями.

– Интересно, в каком же возрасте пишущий человек получает право считаться писателем?

– Писательская молодость – это 30 лет. Конечно, из этого правила есть исключения типа Франсуазы Саган или Анатолия Гладилина, который в 20 лет стал знаменитым автором юношеской прозы. Но эти исключения крайне редки.

– Литература и коммерция, на ваш взгляд, вещи совместимые?

– Это та тема, о которой я постоянно пишу и говорю в своих лекциях. Мой жанр – роман. Из-за этого жанра, собственно говоря, у меня и произошли все неприятности с советской властью. Все романы соцреализма были монологическими, в то время как истинный роман – всегда полифоническая вещь. Сейчас роман вступил в полосу затяжного кризиса, из которого выберется или нет – неизвестно, и связано это как раз с коммерциализацией. Возможно, мое поколение станет последним поколением «самовыраженческого» романа, когда все замыкалось на авторе, когда автор был не только выразителем, но и главным лирическим героем. А затем общество вступило в фазу гигантской коммерции. Это вынудило литературу прибегать к более упрощенным видам романа, искать что-то среднее, развлекательное. То, что сейчас называется романом с точки зрения самовыражения, романа как эстетического, философского и глубоко психологического произведения вообще таковым не является. Сегодня очень сильная тенденция – это роман-пересказ каких-то вымышленных или реальных историй. Возможность заработать для автора – это либо участие в кинопроекте, либо сочинение таких вещей, которые будут продаваться повсюду.

– Ваши книги тоже везде продаются.

– Говорят (я сам, правда, не видел), что здесь даже в супермаркетах продаются «Московская сага» и «Вольтерьянцы». Но это из-за короткого момента какой-то странной популярности. На самом деле я не отказываюсь от успеха, но никогда его не преследую. Я, наоборот, стараюсь сузить круг моих читателей. Говорю это без всякого кокетства, серьезно. Я понимаю, что роман, такой, каким я его вижу, уже не имеет спроса, но какой-то читатель все-таки останется верным этому жанру. И пусть так будет. А если случится вдруг, что он случайно прорвется на рынок – о’кей, возражений нет.

– Где вы сейчас предпочитаете жить?

– Я делю свое время между Москвой и французским городом Биарриц на побережье Атлантического океана. Собственно это не столько Франция, сколько Баскония, Страна Басков, это прямо на границе с Испанией. Я там уединяюсь для письма. Там мне никто не мешает. Когда совершенно осточертевает одиночество, еду в Москву и тут погружаюсь в жуткую обстановку московской жизни с бесконечными предложениями, звонками, презентациями и бог знает еще чем.

– У вас в Москве есть квартира?

– Не просто квартира, а квартира с историей! В 1980 году, уезжая в Америку, я переписал свой дом в Переделкино на сына. В городской квартире жила и живет моя первая жена. А я жил тогда у Майи, моей нынешней жены. В квартире мы оставили ее близкую подругу Галину. Она жила там все годы застоя. Но в 1988 году, в самый разгар перестройки, пришли из комендатуры, топором по-нашему, по-российски, взломали дверь, выбросили всю мебель, Галю выгнали и вселили какого-то своего гада. Мы оказались вообще без квартиры, и, когда стали приезжать в Россию, нам просто негде было жить. Потом, после августовской революции новое московское правительство в лице выдало нам ордер. Но, вручая этот ордер, моей жене сказали: «Сомневаемся, Майя Афанасьевна, что вам удастся «пробить» нашу бюрократию». То есть, выдавая ордер, они не были уверены, что чиновники позволят нам получить квартиру. Они не знали Майю Афанасьевну! Она пришла в комендатуру (ее там все помнили, потому как она жила в том же районе со своим прежним мужем, весьма почетным человеком), бросила ордер и сказала: «Ключ!». И ей дрожащими руками протянули ключ. Мы въехали в эту трехкомнатную квартиру, которая досталась нам бесплатно, в дар правительства за заслуги антисоветского характера! Но это еще не все. На стекле в эркерном окне – толстое такое стекло, родное – мы нашли выцарапанную надпись: «Строили заключенные. 1952 год». Замкнулся круг: дом строили заключенные, и, в конце концов, в квартиру въехал сын заключенных.

– После возвращения в новую уже Россию вас преследовали, пытались на вас давить?

– Да нет, такого не было. Это в прежние времена меня презентовали чуть ли не как агента ЦРУ. Во время истории с «Метрополем» (в 1979 году Василий Аксенов был одним из организаторов и авторов самиздатовского альманаха "Метрополь" – авт.), упорно распространялась информация, что Аксенов засланный, что он выполняет заказ западных подрывных центров, старается взорвать советскую литературу изнутри.

Хотя мне кажется, что даже в брежневские времена в КГБ были более просвещенные, чем в ЦК КПСС люди. Потому что у них хотя бы была информация, доступ к литературе, которую отбирали на обысках. И ведь были случаи, когда у них происходила трансформация мозгов. Известны примеры того, как следователи КГБ старались облегчить участь диссидентов.

Я заметил, что эти ребята страшно не любят иронического о себе разговора. У меня есть роман «Бумажный пейзаж», там образы кэгэбэшников представлены в ироническом ключе. Говорят, это очень смешно, я тоже, когда перечитываю роман, смеюсь. Как-то в Америке на меня вышел один человек, явный посланник. Он особенно настойчиво «вставлял» мне вот эту вещь: мол, злой у тебя ум, все иронизируешь над всеми… Я понял, что их это очень задевает.

– Скажите, а ваши политические убеждения со временем не изменились?

– Мои политические убеждения достаточно стабильные, я называю себя консервативным либералом или либеральным консерватором. Слово «либерал» все время подвергается какой-то коррозии. Когда русские приезжают в Америку, то поддерживают республиканцев и выступают против демократов. Демократы значит либералы, то есть левые, а в нашем понимании левые – это коммунисты, поэтому мы против всякой левизны. Я тоже поначалу был с республиканцами, но потом, когда я больше в них понял, они мне страшно разонравились. Демократы все-таки больше либералы.

Когда вижу, что люди, близкие мне по политическим воззрениям, называют себя «Союзом правых сил», я считаю, что это ошибка. Какие, к черту, правые! Когда мы были молодыми писателями, нас называли левыми, а правыми были ЦК КПСС и КГБ. Правые – это скорее партия Жириновского, но они украли слово «либерал» и называют себя либеральными демократами.

– Василий Павлович, вы – россиянин, проживший треть жизни в Америке. Какими вы видите взаимоотношения нашей страны и Запада?

– Я сегодня говорю то же самое, что и раньше: для России единственная возможность выжить, не быть уничтоженной в историческом смысле, не быть раздробленной нашими южными соседями, то есть Китаем и мусульманским миром – это стать частью Запада. Причем, это слияние поможет не только нам, но и им. Нужно признать, что мы принадлежим к одной этнической группе, которая сейчас находится под угрозой колоссального ослабления. Америка, которая кажется незыблемой, может в любую минуту поплыть из-за своей невероятной этнической пестроты. По мере инфильтрации там будет возникать совсем другое общество, и я не уверен, что оно будет таким же мощным, каким является американское общество сейчас. Именно поэтому им очень нужен союз с Российской Федерацией. К сожалению, мне кажется, что этого не понимают и не хотят ни здесь, ни там.

При поддержке Клуба региональных журналистов Фонда «Открытая Россия».

  

Татьяна ЛУКАНКИНА, г. Ангарск. Городская газета «Время», № 59, 2 июня 2005 г.