Представлять Людмилу УЛИЦКУЮ, наверное, не имеет смысла. За этим именем непременно всплывают названия бестселлеров последнего десятилетия: «Сонечка», «Веселые похороны», «Медея и ее дети», «Казус Кукоцкого», «Искренне ваш Шурик»… Все, кто умеет читать, прочли хотя бы одно из ее произведений.

Первые рассказы Людмилы Улицкой появились в журналах в конце 1980-х годов. С 1996 года Улицкую начали переводить и перевели больше чем на двадцать языков мира, даже на японский и сербский. Первый ее сборник вышел во Франции - на французском языке. Первая премия тоже французская – знаменитая Медичи. Позже были и другие российские и зарубежные награды, дважды повести Улицкой попадали в шорт-лист Букера, и в 2001 году роман «Казус Кукоцкого», наконец, получил самую престижную литературную премию «Букер – Открытая Россия». В прошлом году Людмила Улицкая названа писательницей года.

Она не любит давать интервью, ссылаясь на то, что не умеет хорошо говорить, и наедине с карандашом чувствует себя менее ответственно. Но все же соглашается на встречи с журналистами, если считает, что предложенная тема важна и интересна. С членами Клуба региональной журналистики Фонда «Открытая Россия» Людмила Улицкая встретилась, чтобы поговорить о взаимоотношениях человека и государства.

– Эта тема постоянно присутствует в моих произведениях, потому что она все время меня занимает. Причем, я очень мало пишу о том, что связано с сегодняшним днем, – мои интересы остались в советском времени. Видимо, для меня очень важно рассчитаться с детством, юностью, отрочеством. А взаимоотношения человека и государства в советское время были чрезвычайно остры, и на самом деле являлись одной из главнейших тем в жизни каждого. Подчинение, которое государство в разных формах требовало от своих граждан, было очень сильным, и я физиологически ощущала его с самого раннего возраста.

Мне совершенно не за что любить власть. У меня «тертая» на этот счет семья – оба моих деда сидели. Даже в перестройке я не увидела ничего нового. Когда все мои друзья пошли к Белому дому, я не пошла. Не верю, что можно перекраситься за одну ночь, для меня это была смена одних на других таких же.

Я думаю, что у многих моих сверстников, да и у людей более молодого поколения есть постоянная внутренняя проблема: хочется быть вместе со всеми, идти в ногу, но что-то не пускает; ты не можешь разделить не то что на сто-восемьдесят-пятьдесят, но даже на пять процентов восторга толпы, в которую вливаешься на демонстрации.

– Какие люди оказали влияние на формирование вашей жизненной позиции?

– Когда я училась в классе восьмом, то познакомилась с молодой женщиной Наташей Горбаневской. Тогда я только перышко прилаживала. А ей было 23 года, она была взрослым поэтом, уже была изгнана из университета за самиздатовский сборник. Она всегда была для меня знаковой фигурой. В ее жизни взаимоотношения человека и государства были доведены до абсолютно экстремальных и трагических.

В 1968 году, когда советские войска вошли в Чехословакию, на Красную площадь с протестом вышло семь человек, среди них была и Наташа Горбаневская со своим трехмесячным ребенком. За это ее приговорили к наказанию гораздо более жестокому, чем тюрьма. Это была тюремная психбольница закрытого типа, где врачи, которые имели возможность колоть все что угодно, целиком пользовались этой возможностью.

Мы все в долгу перед Наташей и теми людьми, которые совершили этот самоубийственный и абсолютно бессмысленный с точки зрения практичности поступок. Своим выходом на Красную площадь они оправдали все наше поколение, они – это совершенно ясно – ответили за всех.

Я никогда в жизни не пошла бы с ребенком на площадь, потому что было совершено ясно, чем это кончится. Прекрасно помню эту ситуацию в 1968 году: я только окончила университет, меня взяли в аспирантуру в Институт общей генетики - я по образованию биолог-генетик. Это было очень круто. И вот идет собрание, на котором надо поднять руки и осудить эту самую семерку. Я сажусь сзади, около двери, и думаю: как только начнется голосование – я выйду. Дошло до дела, я в дверь, а она заперта! Выбора нет: я протопала через весь зал к другой двери, с мокрой спиной, готовясь к тому, что меня спросят: "Вы куда, Улицкая?" – а я повернусь и скажу: "В уборную". Это был предел моих возможностей, максимальный поступок. Но как часто мы не совершаем своих максимумов, не доходим до предела!

– Какими качествами, по-вашему, должен обладать герой нашего времени?

– У нас исключительно не героическое время. Сегодня порядочный человек с идеей служения, причем, совершенно все равно, какую область он себе выбирает – это большая редкость и большая красота. Время от времени такие люди встречаются, даже в нашей замордованной, кошмарной, нищей, продажной медицине. Их не свернули предлагаемые обстоятельства. Для меня они и есть герои нашего времени.

– Людмила Евгеньевна, как женщины приходят в литературу?

– Не думаю, что в нашем деле женщине пробиться труднее, чем мужчине. Рубену Гонсалесу, написавшему «Черное на белом» пробиться было в тысячу раз труднее. Он тяжелейший инвалид с рождения, оставшийся без матери, прошедший ад специализированных детских домов, оставшийся в живых, и не смотря на все это, стал писателем и считает себя счастливым человеком.

Так что это вопрос судьбы, а вовсе не пола. Татьяна Толстая – из рафинированной писательской семьи, ей не нужно было предпринимать никаких особенных усилий для того, чтобы попасть туда, где она заслуженно находится. У Дины Рубиной движение к профессиональной писательской работе было достаточно долгим. Она жила в Ташкенте, окончила консерваторию, переводила каких-то узбекских начальников и благодаря этому переехала в Москву. Ей пришлось заплатить такую цену за входной билет.

Моя цена оказалась невелика. Я просто очень поздно начала издаваться, первая моя книжка вышла в 1994 году. Я так долго ковырялась, что когда стала печататься, то у меня уже не было «ученических» рассказов.

– Вы очень тонко описываете эмигрантскую среду. Это ваш личный опыт?

– Оба моих сына десять лет прожили в Америке. Старший уехал в восемнадцать. Имел большую головную боль с пребыванием там, но, тем не менее, остался и получил очень хорошее образование в Колумбийском университете. Жил как американский первопроходец, скитаясь в бедности, потому что я в то время помочь ему ничем не могла. Младший – музыкант, джазовый мальчик, уехал в шестнадцать (в то время его отец работал в Америке) и вернулся в двадцать пять.

Я довольно часто ездила в США (иногда удавалось дважды в год) и общалась главным образом с моими московскими друзьями, которые к этому времени там уже обжились. У меня была уникальная возможность наблюдать. И хотя мой американский опыт кривой, неполноценный, потому что в Америке я была гостем, тем не менее, он оказался очень большим, я не полностью исчерпала свои американские темы, и, может быть, когда-нибудь снова вернусь к ним.

– Америка вам понравилась?

– Поначалу я ее сильно полюбила, но события последних лет несколько охладили мои чувства. Я не стала антиамериканистом, но у меня появились некоторые сомнения на этот счет. Хотя и сейчас я думаю, что их плохость по ряду причин лучше нашей плохости. Мой сын, вернувшись взрослым мужчиной, сказал: "Америка - это страна идиотов, которой правят умные люди. Здесь же я вижу огромное количество умных людей, но правят-то идиоты!"

– Вы когда-нибудь хотели уехать из России?

– Я еврейка. В семидесятых годах половина моих друзей съехала в Израиль, Германию, Америку. Так что была потенциальная возможность уехать, тем более что в моей жизни был довольно тяжелый период. Но я этого не сделала и не сделаю, потому что мне здесь очень нравится. Вернулись мои дети, приехав сюда, они сказали, что здесь здорово. Что-то есть такое в нашей жизни, что нас держит, заставляет любить эту нашу безумную бредовую страну.

Наверное, это люди. Мой муж говорит по этому поводу: "Такой паршивый народ и такие прекрасные люди". Вот это чудовищное социальное болото и вместе с тем такие прекрасные люди, с которыми мы встречаемся каждый день. У нас интересно, весело, незастойно, по крайней мере, в моем социальном срезе. Хотя я живу не в резервации, и знаю про ту уж больно тяжелую нищету и множество кошмарных социальных проблем, которые нужно решать.

– Людмила Евгеньевна, вы патриотка?

– Мне не нравится это слово. Есть намного более существенные вещи, чем, то, что мы называем патриотизмом. Христианские ценности гораздо важнее чем национальные.

– Вы ставите перед собой цель изменить мир?

– Понимаете, у каждого человека есть свое поле, на котором он действует: у одного – маленькое, у другого – большое. Каждый из нас создает свой космос. Я не претендую на то, чтобы изменить социум. Но я подбираю бутылку в своем подъезде. Когда близкие обращаются ко мне за помощью, я всегда спешу откликнуться. Мне кажется, что для меня этого достаточно.

– Как вы распоряжаетесь своим свободным временем?

– Мне исполнилось 62 года, и у меня такое ощущение, что надо спешить, потому что мне еще хочется написать вот это, это и это. А поскольку на обычные дела сейчас уходит жутко много времени, и нужно выкроить часы для работы, то на чтение остается всего ничего, с двенадцати до часу ночи. Бывает, я зачитываюсь, но тогда встаю поздно – полдня, считай, потеряно.

Не читаю газет, не сижу в интернете. Предпочитаю радио. Многие годы слушала «Радио Свободы», потом наступил момент, когда я поняла, что «Эхо» лучше, сейчас переключилась на канал «Культура».

Вообще-то я никогда не ходила на государственную службу, с тех пор как меня выгнали из Института общей генетики. Да и человек я по натуре расхлябанный, для меня важно проснуться утром и посмотреть в окошко, а не сразу куда-то бежать. Сейчас, когда дети выросли, такая возможность, казалось бы, появилась. Но нет - не получается, и это меня нервирует. Завидую своему младшему сыну-музыканту, потому что, в отличие от меня, живет, как сам того хочет.

– Как боретесь с плохим настроением?

– Мне повезло – у меня муж замечательный художник. Когда случаются провалы, я приезжаю к нему в мастерскую. Посижу – и вроде бы лучше становится. А вообще в таких ситуациях помогают собственные дети. Смотришь на них и успокаиваешься.

– На каких постулатах вы воспитывали сыновей?

– Они росли в сугубо советские времена. Я читала им вслух как нанятая. Они засыпали, просыпались, а я все читала – Данте, Шекспира, даже Булгакова... Мы говорим с ними на одном языке, между нами нет никакого барьера. Это большое счастье, когда сохраняется культурная связь поколений. Но этому предшествовала многолетняя работа. У сегодняшних детей слишком много легких предложений: компьютеры, комиксы, культурный фастфуд. Бороться с этим почти невозможно. Но я пыталась, и надо сказать, что мне это более или менее удалось.

– Какое самое сильное ощущение вам пришлось пережить? Что еще хотелось бы испытать?

– Я должна вам признаться, что самое стойкое из ощущений, которое я помню с ранней юности и до сегодняшнего дня, которое не то чтобы постоянно мною владеет, но время от времени я на него наталкиваюсь, - это ощущение недовольства собой. Это не полезное чувство. Гораздо лучше, когда человек себе нравится, и это делает его более уверенным.

Что я хотела бы испытать? Не знаю. У меня вообще не очень сильный аппетит в жизни. С годами я как-то привыкла довольствоваться тем, что есть. В юности мама мне говорила: "У тебя характер ужасный. Есть яблоко, - тебе хочется бананов, есть бананы - хочется апельсинов». Видимо, с годами что-то приработалось.

– В последнее время по телевидению прошло несколько сериалов, снятых по известным литературным произведениям. Вы не против такой судьбы для ваших романов?

– По «Казусу Кукоцкого» уже снят сериал. Снимал Юрий Грымов – очень крутой режиссер. Правда, он человек другой культуры. Показал мне только первую серию, сказал, что это здорово. Я сделала три замечания, и больше он меня не позвал ни на один просмотр. Ладно, в конце концов, это его работа. Но я сказала: «Юра, имей в виду, успех будет наш общий, а провал твой».

– Как у вас рождаются книги?

– Я отношусь к породе писателей, которые главным образом отталкиваются от жизни. Например, рассказ «Народ избранный», который я очень ценю, про двух нищих женщин. Одну я видела у церкви – хромая, рыжая челка из-под платка, смешная, хулиганка, довольно молодая. Другая – огромная слонообразная, добродушная и немножко дебильная – ходила мимо нашего дома с мамой, а потом мама исчезла, и она стала ходить с мужичонкой. Весь рассказ произошел из-за того, что я их умственно соединила и позволила этим двум характерам повзаимодействовать.

Я писатель не конструирующий, а живущий. Не выстраиваю себе жесткую схему, которую потом прописываю, а проживаю произведения. Иногда не получается, потому что выхожу совсем не туда, куда хотелось бы. Такой у меня способ жизни.

– Людмила Евгеньевна, вас не пугает тот факт, что писательская популярность в наше время – вещь очень недолговременная?

– Когда я впервые попала на большую литературную ярмарку, то испытала настоящий шок. Я поняла: то, что производит писатель, ничем не отличается от йогурта. Ты выпускаешь продукт, который поступает в магазин, и у него есть определенный срок годности. И в будущем году на этой ярмарке среди миллионов книг останется полпроцента тех же авторов, потому что срок годности остальных – всё – истек!

Это большое счастье, что я поздно начала писать. У меня и сейчас есть ощущение дилетантизма. Я как бы временный писатель, вот напишу все и пойду делать что-то другое.

При поддержке Клуба региональной журналистики Фонда «Открытая Россия».

  

Татьяна ЛУКАНКИНА, г. Ангарск. Городская газета «Время», № 86, 11 августа 2005 г.