Когда одного знаменитого, но недипломированного философа его дипломированный коллега упрекнул в отсутствии образования, тот парировал так: Успокойтесь, вы философ по профессии, а я – всего лишь философ от бога». Есть такие профессии, которым просто нельзя научиться (хотя учиться все же необходимо), когда профессионалом человека делает жизнь, когда поступает он не так, как принято, а так, как подсказывает интуиция и… совесть. Помните, было такое модное слово? Гость «БГ» - Первый заместитель главного редактора радиостанции «Эхо Москвы» Сергей Бунтман - яркий пример всего вышесказанного. В сегодняшнем номере – наиболее интересные моменты из мастеркласса, который он дал членам Клуба региональной журналистики.

Не расстанусь с комсомолом…

- Я родился в 1956 году, во время XX съезда. Никита Сергеевич, свежий ветер, реабилитация, лед тронулся – все замечательно, все хорошо.

С этим меня и воспитали: да, был Сталин, Берия и т.д., но есть же и что-то настоящее, за которое и надо держаться, если ты честный человек. Например, комсомол – делаем полезные вещи: мусор убираем, что-то организуем, старикам помогаем.

Так мне казалось до тех пор, пока я не попал в райком комсомола, пока не пришел и не походил по коридорам.

В райкоме у всех бодрые голоса и все обращаются друг к другу на «ты». Такой бодрый подъем, а под этим – гниль, мерзость и пакость. Эти выездные школы, где идет пьянство-гулянство.

Мне подумалось: почему нельзя пьянствовать без комсомольского актива, а в более милой обстановке? Почему без того же комсомольского актива, без выноса значков, знамен и штандартов нельзя заниматься нормальными делами, помогать тем же самым старикам? Мне стало стыдно, и я начал «отползать».

Когда в 28 лет я тихо вышел из этой организации, одна партийная дама сказала мне: «Сережа, тебе надо сохранить документы. Напиши заявление, что ты хочешь остаться и заниматься комсомольской работой». Я спросил: «Зачем?» – «Иначе тебе очень трудно будет вступить в партию». Я уронил свинцовую слезу и сказал: «Что ж, если так сложилась жизнь, пусть будет тяжело. Я не боюсь трудностей». Это было уже смешно.

Островок независимости

- К концу Советского Союза, советской власти в доперестроечной форме, все дошло до полного убожества. Все кричали: «Нам не хватает учителей!» При этом было перепроизводство (а-ля депрессия 1929 года в США) преподавателей иностранного языка.

У нас на 80 человек курса было два места по специальности. Зато появилось удивительное распределение. В 1979 году построили гостиницу «Космос», где нужны были дежурные по коридору: дядя, который сидит за столиком и смотрит в два конца коридора – кто, что, зачем. Вот такая «наушная» деятельность нам предлагалась. Естественно, пойти на это распределение я не мог.

По счастливой случайности у меня оказался «красный диплом». Так сложились обстоятельства. Но даже при этом свободное распределение мне не дали, поскольку я не очень подходил под единственный образец получателя свободного распределения – под беременную женщину. Даже при всем желании я не мог ею стать.

Начальники отделов кадров говорили, что есть место переводчика в протезном институте. Этот институт находится рядом с кладбищем.

Они меня упрекали: «Вы не поехали учителем на периферию». Этот упрек в стиле фильмов 50-х годов. Они жили все еще там, в фильмах 50-х годов. Вся эта тяжелая история окончилась массой случайностей.

И вот одна из них: многие выпускники всевозможных филологических заведений удивительным образом оказались в том месте, которое считалось самым идеологическим – в Иновещании. Это одно из самых странных мест в Советском Союзе. Оно имело косвенное отношение к массовой советской информации. Конечно, и оно было под контролем, под прессом, но удивительность этого заведения заключалась в размере шага вправо и влево: шаг был большой. Помогало хитрое прикрытие – иностранный язык.

Там были специально обученные цензоры, но всегда можно было сказать редакторам: «А по-французски так не скажешь, как вы собираетесь».

В Иновещании работала масса эмигрантов, репатриантов. Это люди с удивительными судьбами. Отдельную книгу можно писать.

Иновещание работало на все. Все, что вы слышите, когда смотрите фильм «Звезда пленительного счастья», в любом советском фильме, где говорят на других языках – это артель Иновещания. Там-то и начинала завариваться каша. Туда-то я и попал.

Представьте себе 1980-1981 год. У меня удивительная ситуация: полтора года никуда не брали и вдруг приятель, переводчик на Иновещании, предлагает стажироваться диктором. Я до этого много занимался театром, достаточно хорошо говорил по-французски, так что мою речь можно было пускать за границу, французы бы поняли.

Там была хорошая зарплата, я мог кормить маленького сына, помогать папе с мамой.

Но появилась гораздо большая проблема – стыд. Представьте: 1981 год, идет сплошной Афганистан, XXVI съезд партии, на котором фактически умирает Леонид Ильич.

Было страшно стыдно, потому что существуют нормальные друзья, твоя компания, которая периодически начинает тебя презирать. И ты понимаешь, что они во многом правы, что ты несешь массовому слушателю туфту.

Мы дикторы, а дикторы – это попугаи, - единственное и слабое оправдание. Конечно, это смешно, но мы прибавляли чаще, чем это было написано в текстах: «Как сказал генеральный секретарь Леонид Ильич Брежнев, председатель Совета обороны...», «По сведениям агентства ТАСС...», «Как сообщили в Президиуме Верховного Совета...», «Как сообщает группа советских войск в Афганистане...». То есть, мы всегда прикрывались этими сообщениями.

Представляете, кто во Франции слушал радио из Советского Союза на французском языке? Это примерно те же, что в советское время слушал «Голос Америки»: замшелые люди, которые ночью слушают гадючьи голоса. И вдруг я вижу: действительно, люди, убитые жизнью. Из поколения в поколение бывают такие классические коммунисты, которые строили себе иллюзии, что где-то есть парадиз, счастливая страна, где все справедливо и хорошо… Когда в 1990 году я поехал по приглашению нашего корреспондента во Францию, на встречу со слушателями, я сбежал оттуда на два дня раньше. Буквально кинул сумку ему в багажник, убегая, крикнул: «Гони на вокзал!» Это было в чудесном городе Марселе.

Вы думаете, что потом наступили счастливые времена, в которые этого стыда нет? Это не так. Стыд должен быть всегда. В какое-то время можно было сказать: «Я могу говорить свободно, я могу говорить все, что угодно». Но стыд остался. Спасибо родной советской власти и этому опыту, психологически очень тяжелому опыту. Я этот опыт никогда никому не отдам так же, как школьный опыт комсомольской работы.

Молодым – везде у нас дорога

- Что такое «прямой эфир» в те годы? Глухая студия. Сидит диктор с часами. Часы аналоговые. Я долго не мог привыкнуть к цифрам в студии, потому что перескакивание стрелок организовывало для меня ритм окончания передачи. Я знал, сколько этих неслышных тиков у меня во фразе.

Так вот, мы сидим, дочитываем, считаем время. Нажимаем кнопку. В аппаратной раздается зуммер и лампочка зажигается: это значит, что диктор завершил изложение новостей. Тогда оператор, который сидит и вяжет, пока ты читаешь новости, откладывает вязание, поднимается и идет через всю аппаратную к магнитофону, включает отбивку. И все это время в эфире не было ничего. Вообще ничего! В современном радио очень страшно, когда образуется микрофонная пауза.

На одной из планерок Сережа Корзун, мой соученик по Институту иностранных языков и коллега, говорит: «Нам нужен маленький пульт прямо в студию, чтобы ведущий сам включал магнитофон. Выступил другой коллега, который впоследствии стал боссом рекламного бизнеса: «Если ты такой умный, то сделай себе радиостанцию и там делай все, что хочешь». Корзун тоже человек солидный, высокий. Он глубоко задумался.

Секрет популярности Эха - принципы

- 12 июня 1990 года вышел знаменитый закон Батурина-Федотова, о средствах массовой информации, который вступил в силу 1 августа. Каждый стал вправе сам организовывать СМИ. Факультет журналистики: «Хотим свое радио». Журнал «Огонек»: «Свое радио хотим». Моссовет: «Свое радио хотим». Нашлись дядьки-технари, у которых была «заныкана» частота, какая-то аппаратура, помещение.

У каждого, кто создавал «Эхо Москвы», была своя история, но все эти истории похожи. Так получилось, что почти все, кто основывал «Эхо Москвы» – не журналисты по профессии, то есть не имеют дипломов журналистских факультетов. Получилось, что все получили гуманитарное образование, а потом, в массе своей, и негуманитарное. К нам приходили люди из любых областей – математики, физики, повара.

Владимир Варфоломеев, на мой взгляд, один из лучших информационных журналистов, структурирующих информацию, доводящий ее до невероятной очищенности по диплому – специалист по десертам.

Мы исходили из очень простых принципов: информация должна идти прежде комментария. Очевидная мысль? Кому-то может быть и очевидная. Но когда и где она шла прежде комментария?

Что такое комментарий, который идет впереди информации? Это маленькое слово: «Мы считаем», «я думаю» или «ЦК КПСС полагает». Если вместо того, чтобы сказать «американские войска во Вьетнаме», сказать «американская военщина» - это уже комментарий, уже оценка. Точно так же, вместо того, чтобы сказать «группа советских войск в Афганистане» – «воины-интернационалисты». Все, противоположные полюса.

Новое правило: информация идет прежде комментария. Информация не комментируется в новостях, а только участниками событий. Должны быть представлены, если есть, две стороны, если есть три, то три стороны.

С первого же дня работы – с 22 августа 1990 года - за редчайшим исключением специальных передач (у нас есть одна передача, в которой этого не делается – психологическая передача Михаила Лобковского: это сложные вопросы, тонкая материя) мы начали принимать звонки. Причем ни один звонок до эфира не выслушивается. Что бы там ни было: ругань, мат-перемат. Остальное – это искусство ведущих.

Еще один принцип: ведущий никогда не занимает определенную позицию. Он должен оппонировать всегда: как при беседе с врагом, так и при беседе с лучшим приятелем и соратником.

Среди политиков трудно найти друзей, но у нас они есть. К сожалению, некоторых наших друзей убили, например, Галину Васильевну Старовойтову. Был у нас очень близкий, почти семейный, друг Сережа Вешняков. Его тоже убили.

Если садишься даже с ними в эфир, то необходимо задавать самые страшные вопросы, оппонировать во всем, подвергать сомнению все, что говорит собеседник. Не всегда это получается, часто не хочется этого делать.

Бывает, что с кем-то разошелся во мнении, и хочется его «утоптать». Но этого делать нельзя, потому что ты сидишь за микрофоном. Ты – хозяин положения, ты можешь выключить его микрофон, но этим нельзя пользоваться.

Единомышленнику надо задавать самые страшные и неприятные вопросы. Симпатия и понимание его позиции придут у слушателя сами собой. Точно так же, даже самому страшному оппоненту – понимание и уважение его позиции заранее. Нужно показать, что его позиция достойна рассмотрения, достойна того, чтобы ее выслушали. Это были основополагающие принципы, от которых мы не отказались до сих пор.

  

Алексей ПАНИН, г. Пенза. Газета «Пензенская губернская Биржевая газета», № 5, 30 января 2006 г.