Врезка:

Евгений Гришковец родился в 1967 году. Окончил филологический факультет Кемеровского университета. В 1991 году создал театр «Ложа», в котором за 7 лет было поставлено 10 спектаклей. В 1999 году был отмечен премией «Антибукер», в 2000 году был удостоен премии «Золотая маска» в двух номинациях («Новация» и «Приз критики»). Участник нескольких международных театральных фестивалей. В декабре 2000 года стал лауреатом Национальной премии «Триумф». В театрах Москвы с успехом идут пьесы Евгения Гришковца «Записки русского путешественника», «Зима», «Как я съел собаку», «ОдноврЕмЕнно».

На пятом форуме Клуба региональной журналистики, проходившем в конце мая в Москве, он появился как-то очень даже буднично, без того «звездного» антуража, с которым мог бы предстать перед провинциальными журналистами столь успешный человек. Писатель, режиссер, драматург – это все Евгений Гришковец. За рекордно короткий срок он из провинциального режиссера, известного в узких профессиональных кругах, превратился во всеобщего любимца, заласканного прессой, публикой и жюри самых престижных премий. Но при всем при том он остался удивительно скромным и искренним.

Он появился перед нами и просто начал говорить. Без какой-либо подготовки, без бумажки, от себя, от души. Чуть картавя и иногда сбиваясь, переходя от одной темы к другой и вновь возвращаясь к первой. Его невозможно было не слушать...

Люди редко дают возможность им помочь

- Я очень удивился, когда прочел проанонсированное название моего выступления «Людей изменить нельзя, а помочь им можно». Я не давал этого названия. Наоборот, я считаю, что ни изменить людей нельзя, ни помочь им нельзя. Во всяком случае, нельзя ставить перед собой такую задачу. Как можно ставить такую задачу? Неизвестно, помог ты кому-нибудь или нет. Может быть, кому-то кто-то и помог. Люди редко дают возможность им помочь. Я сам не смогу сформулировать, чем мне можно помочь. А в том, чем я занимаюсь постоянно, мне никто не может помочь. Правда, и помешать никто не может, что бы ни происходило.

То, что я сейчас скажу, это мое частное мнение. В свое время я закончил филфак Кемеровского государственного университета. На нашем филфаке училась небольшая группа журналистов. Некоторые из них стали известными. Их можно увидеть на разных каналах, не только местного кемеровского телевидения. Я с тех пор не люблю журналистов. Эти люди каким-то особенным образом отличались от людей, которые пришли изучать академическую науку в университет. Они пришли заниматься чем-то совсем другим. Я видел, как у них очень быстро появлялась уверенность в том, что они готовы и могут судить обо всем, каждый день и помногу. Потом отчетливо стало видно, что в них исчезают всякие сомнения. К тому времени у меня еще не брали интервью, но я видел, как журналисты берут интервью у разных людей и все время кивают. Может быть, они хотят показать этим, что слышат того, с кем беседуют? Я понимаю, что этого делать нельзя. Вам приходится брать интервью или общаться с людьми, которых вы не уважаете или которые высказывают мнения, расходящиеся с вашим. Почему же вы киваете? Нельзя кивать, когда ты разговариваешь с негодяем, мерзавцем или тем человеком, который говорит какие-то ужасные вещи. Если вам приходится в силу профессии с ним беседовать, как можно кивать, когда он говорит какие-то ужасные слова?

На этом канале, как минимум, не лгут

Относительно недавно Евгений Гришковец стал делать свою минутную авторскую программу на канале СТС. Зачем ему это надо? Неужели писателю, режиссеру и драматургу не хватает еще и лавров телеведущего?

- Почему я делаю маленькую программку на СТС? Потому что на СТС нет новостей. Значит, на этом канале, как минимум, точно не лгут. Если бы предложили бы делать на другом канале, вряд ли бы я согласился.

Я понимаю, что этой маленькой программкой я никому не помогаю. Я не считаю, что могу этим кому-нибудь помочь. И уж точно не исполняю какую-то миссию. По крайней мере, из-за того, что я нахожусь в телевизоре, из-за того, что появлением на ТВ я запятнал свое доброе имя, могу сказать, что я интеллигентски не чистоплюйствую по этому поводу, не берегу себя от телевизора. Могу сказать, что в том, что происходит на главных российских каналах не в смысле новостей, а в смысле того, как там выступают люди, какой там юмор, я вижу какой-то кошмар. Мне от этого неприятно. Я от этого не защищен, мои дети от этого не защищены. Когда я включаю телевизор, эти люди на некоторое время попадают ко мне домой. А у меня дети дома. То, каким образом в этих программах реализуется тот язык, на котором мы говорим и думаем, это тоже небезобидные вещи. Я не составляю этому альтернативы своей минутной программкой. Во всяком случае, я могу об этом вот так говорить.

Все время борюсь с чувством путешественника в себе

Я не маргинал, я люблю Родину и говорю об этом. Но когда я говорю, что люблю Родину, это очень ответственное заявление. Родина и государство – в моем случае это разные понятия.

Я проехал очень много по стране. Недавно я был на Урале, сейчас побывал в Поволжье, проехал 3 тысячи километров на автомобиле. Была затяжная весна. Мы ехали вдоль распаханных полей, на которых лежал снег. Через них проходили линии высоковольтной передачи. Дороги федерального значения очень плохие. Грязные остановки. Опять линии высоковольтной передачи. Еще раз линии высоковольтной передачи. Какие-то грустные деревни с заборами. Я это все люблю. Мне там тоскливо и нехорошо. Но это я знаю глубоко. Никакую другую страну так глубоко я знать не смогу. И так чувствовать не смогу.

И еще: я все время борюсь с тем, чтобы я, такой известный и успешный человек, не смотрел в окно хорошей машины, на которой меня везут из города в город, как турист. В то же время я уже чувствую, что я путешественник. Что значит путешественник? Я могу взять региональную газету, прочесть про то, как кого-то разоблачили, как что-то случилось или какие выявлены финансовые махинации в каком-то городе; порадоваться, что все это происходит не в том городе, в котором я живу, и поехать дальше. Во всем этом есть легкость путешествия.

Но все равно, как бы я ни перемещался по стране, я здесь не путешественник. Точнее, я все время борюсь с чувством путешественника в себе. Все время его в себе давлю.

ДЕДОВЫ ЛАПТИ И ЧУВСТВО СТЫДА

В книге «Реки» Евгений Гришковец описывает это ощущение путешественника в собственной стране. И стыда за него. Там есть пронзительная сцена со стариком на заброшенном полустанке...

- Мы ехали на юг из города Кемерово. Это был 1991 год. Был ужасный прицепной вагон. Мы ехали 5 суток до Сочи. Где-то в районе южного Урала поезд остановился на каком-то полустанке. На этом полустанке стоял один-единственный человек, дед непонятного возраста. У него был мешок. А деньги тогда были, но купить ничего не было возможно. А на всех полустанках чего-то продавали. Мы у него спросили: «А чего ты продаешь?». Он говорит: «А я везу лапти продавать». У него был мешок лаптей. Я вышел. Подошел к деду и сказал: «Продай мне лапти». Я не помню, какого достоинства тогда были купюры. Ну, допустим, у меня было 50 рублей, а лапти стоили 10. Он долго ковырялся в своем мешке, чтобы найти лапти моего размера. А мне нужны были эти лапти лишь для того, чтобы хоть что-то купить и, наверно, повесить их на стенку в качестве сувенира. Он нашел лапти именно моего размера, протянул их мне. А компания у нас была большая, я был очень молодой. Мне было только 25 лет. Они высунулись и говорят: «Ты скупай все, потом бизнес сделаем». Я беру лапти и протягиваю ему 50 рублей. Он говорит: «Сынок, я не наторговал еще, у меня сдачи нет». А эти 50 рублей были деньгами, но небольшими. И я не знал, как себя вести. Я еще был молодой, я сказал: «Да ладно, дед, оставь себе». Он говорит: «Да ты что?». У него была большая рука. А я с ним еще почему-то говорил на «ты», говорил ему «отец». И тут поезд тронулся. Я взял эти лапти, ступил на подножку вагона. И дед с этой пятидесятирублевой бумажкой пошел за поездом по этому деревянному полустанку. Поезд набирал ход, а он шел за ним. Когда полустанок закончился, он спустился по ступенькам и еще некоторое время бежал, не знал, что сказать. Для него это были огромные деньги. Я ему говорил: «Успокойся». А когда он стал отставать от поезда, он мне крикнул: «Сынок, весь сенокос проходишь». И вот тогда мне стало сильно стыдно за ощущение такой легкости, за ощущение путешественника в собственной стране. Как мне кажется, в той стране, которую я знаю и сильно люблю.

Вера в то слово, которое напечатано на бумаге, серьезная

Чувство стыда - одно из самых сильных человеческих чувств. Оно может удерживать людей от подлых и гадких поступков. Нам должно быть стыдно. Хоть иногда. Потому что мы слабы и, значит, далеки от идеала.

- Я часто встречаюсь с журналистами и вижу, что им не стыдно. Совсем недавно я был в Казани и разговаривал по поводу своей книжки, над которой я работал год. Я не буду говорить, что это очень хорошая книжка. Но я над ней трудился год. Я встречался с журналистами. Мне задавали разные вопросы. И я открылся. Меня спросили, что я купил в городе Казани. Я сказал: «Я купил картину 1964 года. Маленький полустанок. Соцреализм». А когда я через 2 дня улетал из Казани, в газете «Татарстан» прочитал маленькую заметку, что Гришковец, который в последнее время заделался телеведущим, теперь скупает в провинции картины наших художников, потому что московские цены ему не по зубам. Это писал ваш коллега.

Знаете, почему в России не приживаются книги с комиксами? Потому что книга с картинками в России кажется чем-то несерьезным. К книге у нас относятся серьезно. И к человеку с газетой у нас относятся серьезно. Человек читает газету, наверно, у человека есть гражданская позиция, он умный человек. А есть такие газеты, которые в руки взять нельзя, это стыдно, после этого надо мыть руки. Это все тоже делают журналисты. Вера в то слово, которое напечатано на бумаге, она серьезная. И к тому слову, которое говорится из телевизора, тоже очень серьезная вера. В тех самых городах, названия которых я не знаю, везде смотрят телевизоры и читают газеты. И ту же самую книгу «Реки» я заканчиваю следующими словами. Когда я был маленьким и забегал в подъезд своего дома, видел в дырочке почтового ящика газету. Я не чувствовал в этой газете никакого предостережения, ничего того, что будет со мной потом в жизни. Я радостно кричал: «Деда, газеты принесли».

Почему я это говорю? Потому что среди журналистов у меня есть друзья, которых я ощущаю коллегами. Те люди, чей голос я хочу слышать, чью интонацию я стараюсь найти в тех же самых газетах. Их немного, но они подтверждают, что они являются тем самым исключением, которое подтверждает правило. Журналистика – это такая профессия, которой я бы меньше всего желал своим детям по той самой причине, о которой я говорил. Но в то же время есть те самые голоса.

Мой голос весит столько же, сколько голос очень пьющего человека

- Мы стремительно живем. Наша страна стремительно живет. Люди стремительно живут и меняются. Не всегда в лучшую сторону. Сегодня, включая телевизор, мы видим те самые заставки НТВ или РТР, но встречаем на этих каналах людей, которые переродились, изменились. Им должно быть стыдно. Я смотрю в эти лица и вижу, что им не стыдно. Тогда, глядя на них, становится стыдно мне. Я же все равно живу с ними в этой стране, я стараюсь что-то чувствовать. У меня же есть мое мнение. У меня есть мнение о том, что происходит в этой стране. У меня есть какая-то позиция. Я не маргинал. Честно вам скажу, я хожу на выборы. Я всегда хожу на выборы, на региональные и городские. Я голосую. Голосую за тех кандидатов, которые предложены в этом списке. Когда-то я вдруг понял, что это единственная моя возможность влиять на жизнь страны. И еще я понял такую вещь. Мой голос весит ровно столько же, сколько голос той бабушки, которой дали денег в ЖЭКе, чтобы она пришла, и ей сказали, за кого голосовать. Или мужика, которому за углом налили и сказали, за кого голосовать. Мой голос весит ровно столько же. Когда-то меня это беспокоило, и я переживал по этому поводу. Как же так, я, человек с высшим образованием, переживаю за страну, у меня есть гражданская позиция, я не идиот, а мой голос весит столько же, сколько голос той бабушки и того очень пьющего человека. Но потом я понял, что мой голос весит столько же, и понял, что это правильно, что только так и возможно. Да, мой голос весит столько же, ничуть не больше. И это моя единственная возможность каким-то образом влиять на жизнь страны – опустить эту бумажку. И как только я понял, что он весит столько же, – и это хорошо и правильно – тогда я понял, что могу что-то говорить другим людям, писать книги и исполнять спектакли. Только после этого я смог это делать.

Я хочу, чтобы было просто хорошо

Евгений Гришковец не стесняется говорить о своей любви к Родине. Но о какой Родине он мечтает? Какой бы хотел ее видеть?

- Есть только та родина, которая есть. Какой бы я хотел ее видеть, я не знаю. Сейчас объясню. Дело в том, что я не модельер, поэтому я пользуюсь той одеждой, которая есть. Меня она устраивает. Я захожу в магазин и нахожу ту одежду, которая мне подходит. У меня нет мнения о том, какая может быть одежда. У модельеров есть мнение о том, какая может быть одежда. Я писатель. Меня не устраивает та литература, которая есть, поэтому я пишу книгу, которую сам бы хотел прочесть. Я не политик. Поэтому я живу в том государстве и в той родине, в которой живу. Здесь живу. Я не знаю, как это сформулировать. Мне кажется, я глубоко ее знаю и чувствую. Меня многое здесь беспокоит, тревожит, раздражает, что-то доводит до бешенства, за что-то мне страшно стыдно, особенно когда я нахожусь за границей. Что-то вызывает во мне гордость. Но я не знаю, какая она должна быть. Политикам кажется, что они знают, какая она должна быть. Это мое представление о политиках. Я – нормальный человек, а политики – нет. Я не говорю о политиках в частной жизни, я говорю о политиках в их профессиональной деятельности. Политики предлагают какие-то выходы, какие-то способы, какие-то схемы. Они полагают, что они знают, как должна жить наша страна и государство. То есть, как должны жить люди. Они утверждают, что они это знают. Они пишут программы. А я не знаю, как жить мне. О какой же тогда другой родине и другом государстве я могу мечтать? Я хочу, чтобы было лучше. Или, точнее, я хочу, чтобы было просто хорошо. А как хорошо, я не знаю. Я все время стараюсь в своей жизни что-то устроить, чтобы было не так, как есть. При всем при том количество счастья в моей жизни не увеличивается с количеством успеха или каких-то материальных средств. Так что я не знаю, какая она должна быть. Я не представляю ее себе другой. Я хотел бы, чтобы она была другой, но какой – я не знаю.

  

Алексей КИРИЧЕНКО, г. Абакан. Еженедельник «Шанс», 07 июня 2006 г.