Несмотря на отсутствие правовой базы и негласное сопротивление образовательного сообщества, региональная высшая школа медленно, но верно вползает в Болонский процесс.

До 2010 года, отмеченного как крайний срок, к которому Россия должна встроить свою систему образования в евростандарты, осталось всего четыре года. Учитывая объем изменений и скорость, с которой в России идут любые преобразования, времени не так много. Бурная дискуссия, развернувшаяся было в профессиональном сообществе сразу после подписания в 2003 году министром образования РФ Владимиром Филипповым Болонской декларации, постепенно сошла на нет. Хотя евроскептические настроения по-прежнему сильны, а поклонников европеизации единицы. Но высшая школа – среда законопослушная: как бы лично ни относились к образовательной госполитике саратовские ректоры, в местных вузах постепенно появляются новые признаки. Хорошо это или плохо – по-настоящему смогут оценить более юные поколения. Нам остается только наблюдать, как наше образование становится другим.

История вопроса уходит своими корнями в 1999 год, когда собравшиеся в итальянском городке Болонья министры образования 29 стран подписали декларацию, впоследствии получившую название «Болонская». Ее высшая цель — создание единого европейского образовательного пространства. Базовые признаки: общие стандарты, два уровня знаний (бакалавр и магистр), взаимное признание дипломов, академическая мобильность, то есть свободное перемещение студентов по европейским вузам, автономность высших учебных заведений. Чтобы привести все вузы Европы к единому знаменателю, планируется разработать общие оценки качества преподавания во всех высших учебных заведениях стран-участниц, ввести образовательные кредиты (по типу кредитных трансфертов), облегчить доступ к знаниям студентам во всех странах Европы. В принципе государства Европы приняли разумное решение: при единой экономике, валюте, высокой миграции студентов и более чем серьезной конкуренции со стороны США, Европе волей-неволей пришлось вырабатывать в образовании общие стандарты, чтобы иметь возможность отслеживать его уровень и окончательно не потерять высшую школу, как рынок. Опыт Америки показывает, что рыночные механизмы в такой сфере, как образование, успешно работают. Собственно, выбиться в мировые лидеры Штаты смогли как раз благодаря большому конкурентному рынку университетов и конкуренции как форме существования личности. В этом смысле молодая амбициозная Америка, что называется, утерла нос старушке Европе. Вековое благополучие сделало европейцев социально ленивыми. А из-за возросшей скорости перемен неизменная личность с фиксированными обязанностями, которые она исполняет весь свой жизненный срок, становится неактуальной. Это во времена минувшие она была находкой для общества, в том числе и советского. Но сегодня возникла потребность в более мобильном человеке, обладающем большей мыслительной универсальностью. До Европы дошло: предпринимательский потенциал у ее молодежи заметно ниже, чем в Штатах, свободе и перспективам подрастающее поколение Старого света предпочитает стабильность и социальную защищенность, тогда как рыночные стихии требуют самостоятельности, готовности рисковать и не испытывать панического ужаса перед возможными неудачами. То есть между синицей в руках и журавлем в небе среднестатистический молодой европеец выберет синичку. Тогда как Европа остро нуждается в ловцах более крупных птиц.

Чтобы поставить производство такой личности на поток, европейскому образованию придется совместить две кардинально противоположные тенденции современного мира: быструю социализацию на рынке занятости и навыки универсального мышления. Эту цель собственно и преследует болонская модель двухуровневого образования. В ней бакалавр — это специалист, прошедший ускоренную, обязательно практически ориентированную и достаточную для трудоустройства по специальности подготовку. Магистр же или мастер — это человек с более фундаментальной подготовкой, который нацелен на научно-исследовательскую и/или преподавательскую работу. В первом случае человек прагматично ориентируется на внешнюю деятельность, во втором — на удовлетворение внутренней потребности познания, уже не столь прагматичной, но той, что позволяет науке двигаться вперед. А в целом Европа переходит к модели непрерывного образования. Поскольку знания устаревают очень быстро, и необходимо научить человека учиться всю жизнь.

Что интересно, Единая Европа пока еще не так уж и «едина». Депутат Госдумы Алексей Чернышов, объехав пол-Европы и посетив крупнейшие вузы, удивляется: «Что-то я там не вижу никакого Болонского процесса. Они сами говорят: у нас планы на 30 лет. Бакалавриат и магистратура у них разные. Во Франции школа заканчивается бакалавриатом. А в Германии с него начинается вуз». Реформы идут очень медленно, и Болонский процесс все еще является предметом оживленной дискуссии западноевропейской интеллигенции. Спорят либералы, собственно придумавшие «Болонь», и социалисты, подозревающие либералов в сговоре с промышленными концернами, направленном на обесценивание дипломов.

Последние считают, что утопия, придуманная брюссельскими бюрократами, никогда не достигнет своих целей. Просто потому, что вузы всегда будут делиться на «лучшие» и «худшие». Иначе пропадает весь смысл.

Догнать и перегнать

А что же у нас? В России принято считать, что наше образование - «самое лучшее образование в мире» и нечего нам копировать чужеродные модели. Таков пафос выступлений противников европеизации российской высшей школы. С одной стороны, евроскептики правы, иначе в европейской и американской экономике было бы занято не так много русских, как сегодня. И за нашими физиками и математиками не охотились бы рекруты ведущих зарубежных университетов, предлагая им весьма заманчивые перспективы. С другой стороны, мировые рейтинги вузов доказывают, что наше образование не так уж и хорошо. В двадцатке ведущих вузов планеты нет ни одного российского. Лучший российский вуз – МГУ - занимает всего лишь 69 место. Можно, конечно, подозревать в «плохих отметках» происки мировой закулисы, но есть и другие способы оценить качество высшей школы. Например, измерить отдачу от образования. В Америке эта величина составляет примерно 10%. То есть, если вы проучились один лишний год, ваш заработок станет выше на 10%. Четыре года - зарплата будет примерно в полтора раза больше, чем доход человека без высшего образования. В России эта величина составляет не 10% за год, а примерно 5. Более того, половина выпускников вуза работает не по специальности. Это маячки: что-то с нашим образованием не так. Либо оно учит не тому, либо рынок труда не хочет платить достаточную премию за повышение образовательного уровня. При том, что тратятся на образование огромные деньги. Как бюджетные, так и личные. А счастья все нет. Ни для экономики в целом, ни для человека в частности.

В 2003 году, будучи на тот момент министром образования РФ, Владимир Филиппов прорубил окно в Европу, подписав документ о присоединении России к Болонскому процессу. Надо отметить, далось это «подписание» России нелегко. Не так уж и нас хотели в Европах. Филиппов, как министр, преследовал благую цель – открыть перед отечественным образованием окно новых возможностей. При этом он отдавал себе отчет в том, что мы присоединяемся не к лидеру, а в лучшем случае к тому, кто пытается догнать лидера.

Все вроде бы логично: образование по своей сути интернационально. Благодаря стертым границам российская высшая школа сможет впитать лучшее, что есть в Европе. Студенты получат возможность учиться в едином европейском вузе, благодаря свободе передвижения и возможности выбора им станет доступна вся сумма знаний. Но это в идеале. В отличие от чиновников-прогрессистов, практики считают, что слепое перенесение евростандартов на российскую почву может просто убить отечественную систему образования. Лишить ее лучшей, хотя и невостребованной сегодня основы – академичности и универсальности.

С другой стороны, Болонский процесс строится на началах добровольности и ничего от своих участников, строго говоря, не требует. Его главная цель – прозрачность, сопоставимость, «понятность» существующих образовательных систем, возможность легкого «пересчета» одной системы на другую. Документы Болонского процесса подчеркивают: национальное своеобразие образовательных систем – это общеевропейское богатство. Так что «насаждения» вроде бы не предвидится.

А вот единообразия, действительно, хочется. Ну разве не абсурд, что студенту, который по каким-то обстоятельствам меняет вуз, не меняя специализации, даже в пределах своей страны, где действуют единые вроде бы образовательные стандарты, приходится досдавать кучу предметов.

Что говорить о путанице, царящей в мире. Да и тот факт, что русским специалистам приходится подтверждать за рубежом свои дипломы, иначе как несправедливым не назовешь.

Трудности перевода

Основной спор в России вызвала двухуровневая модель бакалавр - магистр, поскольку у нас традиционно готовили специалистов. Хотя новые специальности появились во всех серьезных вузах города, работодатели и общественность до сих пор плохо представляют себе, в чем заключается их специфика. Является ли вообще бакалавр лицом с законченным высшим образованием или это «полуфабрикат» широкого профиля. Новоиспеченные российские бакалавры уже сталкивались с «вредными» кадровиками, которые отказывались признавать, что перед ними человек с высшим образованием.

Кроме того, перевод на двухуровневую модель – страшно трудоемкая с точки зрения организационно-методической работы штука. Вузам приходится полностью переверстывать учебные планы, согласовывать и лицензировать каждую специальность в нескольких инстанциях. Процесс тянется очень долго и, поскольку никаких специальных указаний сверху вузы не получили, зависит пока исключительно от желания администраций.

Какой-либо статистики, насколько саратовские вузы продвинулись в Болонский процесс, нет. Между собой на эту тему ректоры почему-то не общаются. Все вузы варятся в собственном соку. Одни стоят в начале пути, исповедуя принцип «поспешай медленно». Другие, напротив, рвутся в Болонский процесс с большим энтузиазмом. Но второй базовый признак «Болоньи» - зачетные единицы - сегодня есть у всех.

Зачетные единицы – это своего рода «евро», «общая валюта» в сфере высшего образования, которые позволяют сравнивать результаты обучения. Примерное содержание одной зачетной единицы – 36 (академических) часов, где академический час обычно равен 45 астрономическим минутам занятий (в большинстве стран бакалавриат предполагает, что студент «набрал» 180 единиц, по 60 в год). Система зачетных единиц выполняет две основные функции. Первая – перезачет курсов, полученных в другом вузе; иначе говоря, необходимую сумму единиц студент может набрать – частично - в другом вузе, и его «собственный» вуз должен их студенту перезачесть – без этого условия академическая мобильность невозможна. Вторая функция – накопительная. Студент может в силу разных причин получать образование «порциями», с разрывом во времени, меняя вузы и т.д. Если не оговорено, что какие-то конкретные результаты более не действительны (например, в силу устаревания данного курса), зачетные единицы накапливаются, пока студент не наберет их нужную сумму для получения соответствующей академической степени (бакалавра, магистра). Разумеется, возможность перезачета и накопления кредитов обусловлена доверием между вузами, сопоставимостью их учебных программ, возможностью, вводя поправочные коэффициенты, учитывать разный удельный вес лекций, семинаров, лабораторных работ, самостоятельной работы студентов и т.д.

Кроме формальной стороны зачетные единицы имеют и более глубинный смысл. На самом деле это принципиально иная модель образования, нежели та, которая существует в России.

От традиционной модели «передачи знаний от преподавателя студенту» мы переходим к модели «самостоятельного поиска и выбора знаний». Так что, если говорить всерьез, вступление в Болонский процесс потребует грандиозной ломки прежде всего самой системы субъектно-объектных отношений. Студенту придется стать в этой системе чрезвычайно ответственным лицом, имеющим право на выбор и несущим ответственность за все плюсы и минусы полученного им образования.

Как учатся в России. С детского садика, со школьной скамьи за нас решают, чему учить и как учить. Мы можем выбирать кружки по интересам и факультативы, но 98% знаний даются нам в обязательном порядке. То же самое - в высшей школе. В общем бюджете трудозатрат 70% - обязаловки и 30% - самостоятельной работы.

В западной модели образования все наоборот. И в Америке, и в Европе 30% курсов предлагаются в качестве обязательных, а 70% - на выбор. Конечно, уметь делать ответственный выбор ребенка приучают еще в школе. И в процессе университетского образования эта модель закрепляется. Да, она рассчитана на ответственных людей. На тех, кто знает, чего хочет. Многие преподаватели считают, что таких среди российской молодежи всего процентов пять. Остальных надо учить из-под палки, загонять на лекции и жестко спрашивать. Но есть и такие, кто доверяет своим студентам. Например, декан факультета экономики и менеджмента СГСЭУ Владимир Бражников:

- Я одиннадцать лет работаю деканом. Как за эти годы все изменилось! 93 процента студентов уже на первом курсе знают, чего хотят. Такого никогда не было. Они четко представляют, что будут делать, где будут работать, какую за свой труд хотят зарплату. Возможно, у меня элитный факультет, с самыми жесткими требованиями, но они, действительно, сами хотят учиться. У меня никогда не было таких ведомостей по сданным экзаменам: 90 процентов пятерок. Студенты ходят за мной хвостом и просят пересдать с четверки на пятерку. Сейчас учиться плохо не престижно. Это совсем другое поколение. И оно требует от преподавателей иного качества. Дело не в том, что студенты не могут делать ответственный выбор, беда в том, что это мы не можем ими правильно руководить. Давайте честно, не все наставники могут повести их в Европу. Вот в чем проблема. Это все наши комплексы неполноценности, наша боязнь не справиться, оказаться неспособными конкурировать. Это мы пытаемся запереть их в душном, но знакомом нам мирке, потому что Болонский процесс – это, прежде всего, вызов нам, преподавателям. Это мы говорим: «Он бедный, поэтому должен работать». А я говорю: «он должен учиться», чтобы вырваться на другой уровень. Пока еще наше образование может быть таким социальным лифтом. И мы, преподаватели, должны сориентировать студентов на то, чтобы эти пять счастливых студенческих лет они не валяли дурака от сессии до сессии, а вкалывали по максимуму, выжимая из университета, из нас все знания, использовали любые возможности. Тогда у них будет будущее. Кстати, болонская модель в этом смысле большой шаг вперед. Она подразумевает постоянный напряженный график учебы, а не авралы перед сессиями.

Болонский процесс меняет и саму систему интеллектуального предложения. Сегодня преподавателю очень легко обеспечить себе место в интеллектуальном пространстве, потому что все студенты обязаны слушать его курс. Но если с преподавателем будет заключаться договор, он должен будет предлагать свой курс так, чтобы завлечь студентов на свои лекции. Преподавателю придется каждый раз доказывать, что он интересен, что он продуктивен. А это, согласитесь, совсем иные требования к качеству преподавания.

Революция заключается еще и в том, что меняется традиционная предметная система образования. Болонский процесс подразумевает ввод так называемых образовательных модулей. Говоря языком болонских методистов, модуль - это некий блок дисциплин, которые образуют определенную взаимосвязанную целостность в составе программы. Модулю отвечает определенная сумма зачетных единиц (кредитов) и отдельная отчетность. То есть модуль - это совокупность образовательных задач, решаемая либо через несколько видов работы, либо через несколько близких, но разных предметов. Эта новация также потребует грандиозных изменений в системе преподавания, от перекройки учебных планов до изменений образовательных стандартов, принятых в России.

А вот такой необходимый элемент болонской модели, как академическая мобильность, как раз очень понятен. Она подразумевает возможность «перемещаться» из одного вуза в другой с целью обмена опытом и получения тех возможностей, которые почему-либо недоступны в «своем» вузе. Согласно рекомендациям Болонской декларации, каждому студенту желательно проводить семестр в другом вузе, предпочтительно зарубежном.

Конечно, академическая мобильность предъявляет свои требования к развитию учебной инфраструктуры принимающей стороны. Если в Европе над бытовыми вопросами студенты особо не задумываются, то многим российским вузам придется за свою инфраструктуру краснеть. С другой стороны, будет дополнительный стимул наконец превратить «общаги» в общежития.

А теперь о страшном. Основная фобия, преследующая евроскептиков, – это боязнь новой волны утечки мозгов. Объективно такая опасность существует. Если российские дипломы будут автоматически или, по крайней мере, широко признаваться в Западной Европе, это, конечно, существенно облегчит трудоустройство наших выпускников в странах – участницах Болонского процесса. Но, во-первых, может, чтобы народ не разбегался, «в консерватории что-то подправить»? Процесс оттока специалистов может стать менее активным только тогда, когда отечественные работодатели, включая государство, смогут предложить выпускникам условия, сравнимые с теми, на которые они могут в принципе рассчитывать на Западе. А во-вторых, молодые специалисты, получившие европейские дипломы, неплохо могут устроиться и у нас. И такой тренд среди молодежи действительно существует. Например, из 50 выпускников факультета Бражникова за рубежом остались всего лишь две девушки. И выгодное трудоустройство тут ни при чем. Замуж вышли.

Подведем некоторые итоги. Несмотря на географическую и временную близость, Россия входит в Болонский процесс со скрипом. До сих пор центр не выработал единой концепции, согласно которой должна реформироваться привычная система подготовки специалистов. Можно только предполагать, что чиновники не решатся посягнуть на медицинские, педагогические и некоторые технические специальности. Скорее всего, наиболее полно «болонизация» затронет гуманитарные науки – экономику, юриспруденцию, управление. Специалисты говорят, что здесь европейская модель действительно уместна и вреда от реформы не будет. Пока же каждый вуз действует на свой страх и риск. Двухуровневая модель появилась уже во всех крупных вузах города. Где-то ее вводят достаточно широко, как в Экономе, Академии права и СГУ, где-то делают первые шаги, как в Поволжской академии государственной службы. Поскольку указки сверху нет и нормативно-правовая основа да сих пор не разработана, скорость, с которой идут преобразования, зависит исключительно от воли ректоров и готовности к переменам коллективов.

Плюсы и минусы Болонского процесса

Игорь Малинский, проректор по заочному обучению и довузовской подготовке СГУ:

- Разрушить отечественную систему легко, а вот выстроить… Я считаю, положения Болонского процесса следует прививать очень аккуратно. Возьмем такой аспект, как замену нашей системы аттестации на систему кредитных единиц. Студент должен выбрать для себя пакет из обязательных дисциплин и добавить по выбору необязательных, чтобы в сумме набрать необходимую норму. Да, американские вузы так работают. Хотя я до сих пор не понимаю, как можно выбирать, например, между математическим анализом и теорией вероятности. Без них математическое образование невозможно. А вдруг студент не захочет теорию вероятности, а судьба его забросит в страховой бизнес, где на ней все завязано?

Я понимаю, почему эта модель приемлема для Запада. Там во главе угла стоит зарабатывание денег. Это у нас все споры об образовании сводятся к вопросу качества. Запад таких категорий не понимает. «Почему это плохо, если мы на этом зарабатываем кучу денег?». Вузы, конечно, должны зарабатывать, но коммерция не должна быть в ущерб качеству.

Мне кажется, нельзя заменять нашу систему болонской полностью. Почему не оставить специальность и не ввести дополнительно бакалавров? По каким-то направлениям это вполне оправданно. Не разрушать то, что есть, а создавать дополнительные возможности, чтобы у человека был выбор.

Что до готовности СГУ, то у нас уже ряд программ бакалавр-магистр работают. Ведется работа в плане развития дистанционных технологий. По-моему глубокому убеждению, вуз должен идти в регион, работать с образовательными учреждениями области в интересах наших сограждан. Мы создали в университете «Центр открытого образования», который будет заниматься координацией региональных центров. Думаю, к 2010 году мы будем готовы, все-таки университетский кадровый и технический потенциал позволяет влиться в Болонский процесс на достаточно высоком уровне. Но мы не собираемся слепо его копировать. «Не навреди» – вот главный лозунг, которым мы будем руководствоваться.

А вообще, я считаю: российская система образования -- лучшая в мире. Если бы это было не так, наши выпускники не работали бы во всех передовых странах. Причем западному работодателю интересны наши специалисты как раз с классическим, академическим образованием. Особенно математики, физики. Чем сильно наше образование? Человек, получивший классическое университетское образование, может решать любые прикладные задачи. А вот новомодные специальности как раз не устраивают своей узконаправленностью. Потому что для перехода в другое направление человеку придется чуть ли не заново переучиваться. Узкое профессиональное образование направляет лучшие умы проторенной дорогой, лишая их универсальности и широты, – того, чем сильно русское образование. Так что это не мы должны вливаться в Болонский процесс, а Болонский процесс в нас. И, если что-то нам не подходит, следует так и сказать: нам это не нравится, и не мучить российскую высшую школу бесполезными, а порой и вредными реформами.

Юрий Наумов, ректор Поволжской академии государственной службы:

- Болонский процесс – это явление, которое носит безальтернативный характер. Хотя, на мой взгляд, отечественная система высшего образования нуждалась в двух вещах: в мощном вливании финансовых средств и более серьезном контроле со стороны государства. Безусловно, современное качество российского образования не везде отвечает запросам рынка и времени. Но почему так получилось? Да потому, что разрешили готовить специалистов в непрофильных вузах. А кто задавал правила игры? Государство в лице федерального Министерства образования! А теперь разводят руками: почему у нас плохо готовят специалистов? Да вы сами разрешили, а теперь пальчиком грозите. Юристов, экономистов, специалистов в сфере государственной службы и управления готовят везде! А потом удивляемся, что власть у нас какая-то не такая... Дипломы изучаем, у кого настоящие, а у кого поддельные? Не улучшится качество образования, пока государство будет потворствовать непрофильному образованию и держать преподавателей на голодном пайке. Это звучит «круто», но государство само создало коррупцию в высшей школе. Потому что нельзя содержать семью на три-четыре тысячи рублей в месяц. И это интеллектуальная элита страны, это люди, получавшие до 1991 года 320-560 руб. А потом их просто бросили. Но они вопреки всему выжили, да еще сохранили научный и учебный потенциал.

К слову сказать, недавно по радио слышал, что в момент вузовской сессии обостряется мелкая преступность на улицах. Кражи сотовых телефонов, например. Потому что их можно быстро реализовать, получить деньги и тут же отнести преподавателю за зачет. Государство породило эту кошмарную ситуацию. Сначала все обрушили, а теперь решили: болонская система нас спасет!

Конечно, здоровое начало в болонской модели, безусловно, есть. Например, нам всегда было очень обидно, что выпускникам российской высшей школы приходится при устройстве на работу за рубежом подтверждать свои дипломы путем сдачи квалификационных экзаменов, а любому американцу, который спустя рукава мог учиться, нигде ничего доказывать не надо. Будем считать, что участие России в Болонском процессе эту несправедливость и дискриминацию устранит. Положительное я вижу и в разделении на бакалавра и магистра. Действительно, не всем студентам требуется полное образование с получением степени магистра. Кому-то достаточно диплома бакалавра, чтобы найти достойную работу и занять свою нишу.

Вместе с тем на сегодняшний день около половины российских вузов, особенно в провинции, в силу объективных и субъективных обстоятельств находятся в начале «Болонского пути» и не имеют четкой концепции, как внедрять европейские стандарты на практике. И это не их вина. Ведь и у руководства российского образования тоже до недавнего времени не было внятной стратегии, которая бы безоговорочно воспринималась образовательным сообществом.

В своем выступлении на состоявшемся в начале июня в Москве VIII съезде Союза ректоров России Владимир Путин обозначил, на мой взгляд, несколько принципиально важных ориентиров: необходимость внешней оценки качества преподаваемых знаний, потребность в более серьезном подходе в рейтинговании вузов, создание совместно с крупным и средним бизнесом т.н. фондов ресурсного капитала для инвестирования в образование, модернизация бюджетных и управленческих технологий в системе высшей школы и т.п.

Итак, цель поставлена. И мы в академии будем поэтапно все эти элементы вводить. Начиная, конечно, с ЕГЭ, в котором участвуем третий год, и заканчивая созданием внутривузовской системы контроля качества и более тесным сотрудничеством с потенциальными работодателями. На сегодня ПАГС находится в начале пути, но мы понимаем, что к моменту предстоящей аккредитации вуза в 2008 году, мы просто обязаны предъявить достаточно серьезные заделы. Второй год мы набираем на бакалавриат по двум направлениям - менеджмент и юриспруденция. Сейчас лицензируем специальность «конфликтология».

Игорь Плеве, министр образования Саратовской области:

- Меня настораживает поспешность, с которой нас загоняют в болонскую модель. То, что называется Болонским процессом, - это система, к которой европейские государства в рамках интеграционных процессов шли не один год. Россия двигалась своим путем, у нас была собственная образовательная политика. И вдруг такой резкий поворот, да еще на фоне тяжелейших проблем в образовании.

Что реально сделано? Мы действительно подошли к двухуровневой системе в высшей школе, бакалавры и магистры появились во всех вузах Саратова, пусть и не по всем специальностям. С одной стороны, мы, таким образом, подчеркиваем: наше образование соответствует европейским стандартам. Но с другой - у нас возникает целый ряд проблем. Ведь только в прошлом году были внесены изменения в Закон «Об образовании», приравнявшие бакалавров к специалистам с высшим образованием. Вообще европейская система предусматривает очень качественное целенаправленное и узкоспециализированное образование. Чем отличалась наша высшая школа? Тем, что мы даем студенту более широкое образование и, как следствие, готовим действительно высококвалифицированных специалистов. Да, с экономической точки зрения европейская модель более выгодная. Четыре года вместо пяти – бакалавр обойдется государству дешевле. Но всегда ли экономия здесь дает соответствующий результат там? Я в этом не уверен.

Считается, что бакалавры пойдут на производство, магистры – будут двигать науку. Я могу сказать с уверенностью, что человек зачастую заранее не знает, чего он хочет в жизни. Ему бакалавриата достаточно будет или потребуется дальнейшее обучение. А так магистратура, где бюджетных мест будет на порядок меньше, окажется доступной далеко не всем желающим.

Мы, таким образом, подрываем свою систему образования, которая производила очень даже неплохих специалистов. Да, у нее есть проблемы, но мы готовили человека, который, получив высшее образование, мог работать где угодно: и на производстве, и в науке. Это был универсал, который мог проявиться в любом месте. Болонская модель, к сожалению, имеет очень много проблем. Я склонен считать, что наше образование было намного эффективнее.

Реформу начали не с того. Следовало бы начинать с ревизии филиалов, с представительств, которые девальвируют диплом о высшем образовании. Вернуться к академизму, к прежней системе. Просто почистить ее, вложить серьезные средства, и все будет хорошо.

Владимир Динес, ректор СГСЭУ:

- Мы очень позитивно относимся к вступлению России в Болонский процесс. Собственно говоря, какая может быть дискуссия на эту тему, если Россия подписала соответствующие документы. Конечно, если по-честному, к вхождению в Болонский процесс российская высшая школа не готова. Но если говорить – мы не готовы и ничего не делать, то так ничего и не изменится. Почему мы горячие сторонники Болонского процесса? Россия - часть европейского сообщества, и все изменения должны начинаться с молодежи. Нельзя оставаться за железным занавесом в стороне от мировой столбовой дороги. Все должно быть вовремя. Ведь если мы прочитали многие запретные научные и художественные труды с опозданием на 20-40-50 лет, возместить эту временную потерю уже нельзя. И опоздание с вхождением в Болонский процесс мы не можем себе позволить. Я вижу, как молодежь мобильна, и не надо говорить о том, что она не хочет получать образование в Европе. Это неправда. Когда говорят, что только богатые люди могут дать своим детям образование в Европе, то я склонен согласиться -- сегодня это действительно так, а вот благодаря Болонскому процессу талантливые, но малообеспеченные молодые россияне получат реальную возможность приобщиться к европейской культуре и европейскому образованию. У нас есть этому конкретные доказательства. Нашим студентам, проучившимся четыре года в нашем вузе (пока, правда, по одной специальности) по европейским стандартам, засчитали эти годы в Гренобльском университете, и они продолжили образование во Франции, год проучились там. Причем бесплатно. Теперь у них есть диплом бакалавра, который они получили в нашем университете, и диплом магистра Гренобльского университета. Они вернулись на родину специалистами с европейским образованием. Строго говоря, это соглашение шло по линии «Темпуса», но оно продолжается. 14 студентов получили дипломы университетов Жан Моне (Сент-Этьен, Франция) и Пьер Мендес (Гренобль, Франция). Сейчас четверо аспирантов пишут во Франции диссертации. Двое будут защищаться у нас в СГСЭУ, двое – во французских университетах.

Я знаю, что есть и обратный процесс. Определенная часть западных студентов не против поучиться в российских вузах. И теперь, благодаря общим стандартам, они такую возможность получат. Российский рынок очень интересует Запад. И им нужны свои специалисты по России, а не наши эмигранты. Пойдет обратное движение. Этот круговорот студентов в европейском пространстве начнет сближать нас, и когда войдет в активную жизнь молодое поколение, взращенное на общеевропейских гуманистических ценностях, тогда возврат к прошлому, конфронтация, будут невозможны.

Всеобщая вышка

Высшую школу в России в скором будущем ждут большие неприятности.

Хотя, на первый взгляд, все очень симпатично. Высшее образование в России стало всеобщим. Этот очередной российский парадокс подтверждают исследования «Центра экономики непрерывного образования». По словам директора центра Татьяны Клячко, в 2000-м году число выпускников школ и число поступающих в вузы сравнялось. А в 2002-м в высшие учебные заведения поступило на 200 тысяч человек больше, чем окончило школу. И теперь каждый год абитуриентский профицит прирастает на 50 тысяч.

Америка, где 65% выпускников старшей школы поступает в колледжи и университеты, считает, что это она - страна всеобщего высшего образования. Но мы, как всегда, впереди планеты всей. В России в вузы поступает больше 100% выпускников. Вузы берут всех: медалистов и хорошистов, выпускников ПТУ и СУЗов, бюджетные отделения, коммерческие, дистанционное образование… «Такое впечатление, что вузы выходят на улицы крупных городов и затаскивают к себе всех, кого могут затащить. Так что проблемы доступа к высшему образованию как таковому в стране сейчас нет, как бы ни считало население», – подводит итог Татьяна Львовна.

Но дьявол, как известно, сидит в деталях. Доступ к высшему образованию есть. Вопрос, к какому? К престижному или не очень, к профессиональному или так.

Поведение вузов понятно. Благодаря двойному (бюджетному и коммерческому) финансированию включается «экономия масштаба»: чем больше ты развиваешь действие, тем больше на единицу продукции получаешь экономию. Поэтому сейчас вузы применяют стратегию экспансии: чем больше студентов они втянут, тем экономически им будет выгоднее работать.

Что будет дальше? Татьяна Клячко считает, что если ничего не менять, то очень скоро вузы пойдут по миру. К 2010-му году выпускники сократятся на треть, если бюджетный прием останется на прежнем уровне, то, соответственно, резко начнет падать платный прием. И вузы окажутся на голодном бюджетном пайке. За десять лет вузы привыкли к коммерческим деньгам. Их экономика перестроилась на платных студентов. Только три цифры: сегодня государство выделяет на высшее образование примерно 2,3 млрд. долларов. От платных студентов высшая школа получала примерно 2 млрд. долларов. И еще миллиард пятьсот – теневых шли в вузы за поступление. Соответственно, семейные деньги в настоящее время значительно превышают деньги государства. Если их приток сократится, вузам придется сосать лапу.

Еще одна финансовая мина замедленного действия - это ЕГЭ. До ЕГЭ все деньги, которые родители тратили на подготовку ребенка к поступлению, шли вузовским преподавателям. Теперь доходную монополию разбили школьные учителя. А значит, цены за репетиторские услуги через некоторое время резко упадут. В качестве иллюстрации того, что происходит в высшей школе, Татьяна Клячко приводит феодальную армию. Феодальную армию сюзерен кормил только в мирное время. А когда армия выступала в поход, то она кормилась мародерством, грабя завоеванные селения. «Преподаватели вузов у нас – это такая армия в походе, а разграбленный город – это абитуриенты. Ведь официальная зарплата – очень небольшая. И ректор совершенно справедливо считает, что если ты не умеешь взять деньги с абитуриента, какой ты преподаватель? А зачем тебя еще кормить, если ты ни на что не способен? Абсолютно жесткая рациональная логика. А теперь представьте себе – эти деньги уходят. Значит, лучшие тоже уйдут. Не будут же они сидеть на своих 3-5 тысячах официальной зарплаты. Значит, для того, чтобы их удержать, нужно будет делиться внебюджетными деньгами, которые сейчас, в основном, скапливаются на верхней части вузовской пирамиды. Это где-то 800 миллионов долларов. Вы можете себе это представить? Сейчас у ректората – 2 миллиарда. И из них почти миллиард отдать этим проклятым преподавателям! Да застрелиться! Революция будет в системе образования».

Именно поэтому, считает Клячко, высшая школа будет противиться ЕГЭ. «Если вы встречаете сопротивление чему-то, ищите экономические интересы. ЕГЭ позволяет управлять системой, очень многое в ней меняя. Один из преподавателей вуза очень четко сказал: «Пока мы не найдем компенсирующих механизмов, мы ЕГЭ не допустим». Так что эксперимент будет длиться, потому что пока его не нашли.

В этой связи возникает вопрос: к чему готовиться родителям сегодняшних школьников? Татьяна Клячко называет как минимум два сценария развития событий. Пока государство не определилось, что делать: либо будут сокращать бюджетные приемы, расширяя платные, либо станет меньше платников, и тогда преподаватели, которым не повысят зарплату, начнут трясти деньги за каждый экзамен, что собственно происходит и сегодня, несмотря на безумные денежные потоки. Сейчас на уровне государства прорабатывается идея дифференциации вузов. Будет десять-двадцать общенациональных университетов, которым выделят госфинансирование на уровне лучших университетов США и Европы. Предполагается, что тогда такие вузы смогут платить своим преподавателям серьезные зарплаты, на место в национальном вузе будет огромный конкурс как в части преподавателей, так и в плане студентов. Еще планируется выделение 100-200 системообразующих вузов, где на студента будет выделяться финансирование поскромнее. Ну а все остальные по принципу - выживает сильнейший. Господдержка будет минимальной, вузам придется практически переходить на самоокупаемость.

При подготовке статьи использованы выступления лекторов «Клуба региональной журналистики», материалы сайта http://www.finec.ru/rus/academic/master/bologna.htm, брошюры «Болонский процесс в вопросах и ответах».

  

Ольга ПРОТАСОВА, г. Саратов. Журнал «Общественное мнение», июнь 2006 г.