Поводом для встречи с первым главой правительства новой России стал выход в свет его новой книги «Гибель империи. Уроки для современной России». Егор Гайдар убежден, что благодаря объективному анализу причин краха советской экономики можно понять суть происходящего и оценить перспективы дальнейшего развития нашей страны.

- Егор Тимурович, насколько, на Ваш взгляд, наши представления о событиях 1985-1991 годов соответствовали действительности?

- Дело в том, что у подавляющего большинства россиян сохраняется неверное понимание того, что представлял собой Советский Союз в этот период времени. Принято считать, что в СССР, конечно, были проблемы, но при этом экономика, как будто динамично развивалась, а на страже интересов сверхдержавы стояла самая мощная армия в мире. Потом пришли какие-то странные люди, которые то ли по недомыслию, то ли по злому умыслу, так как их наняли мировые империалисты, взяли и развалили эту великую державу с ее вполне устойчивой экономикой. Именно поэтому, как считают 90 из 100 россиян, страна вынуждена расхлебывать последствия странных решений.

Объективности ради нужно признать, что причины для формирования подобной картины мира были. Ведь краха советской экономики и самого Советского Союза не прогнозировали ни отечественные аналитики, ни западные спецслужбы. А когда происходит нечто необъяснимое, то, естественно, возникает ощущение случайного, связанного с действиями властей – наших, американских, да каких угодно.

В своей книге я хочу попытаться доказать, что подобная картина далека от реальности.

- Что не учитывалось при оценке состояния советской экономики?

- Мы не понимали степени значимости роли нефти в советской экономике. Под «нефтью» я подразумеваю нефть, нефтепродукты и газ. И ошибочно полагали, что советская экономика относительно независима от конъюнктуры внешнего рынка. На самом же деле, уже с середины 1980-х годов она была интегрирована в мировую экономику и в значительной степени от нее зависима. Это при том, что участие Советского Союза в мировой торговле не было построено на нормальных принципах рыночной экономики. Мы не любили покупать у империалистов, так как советскому руководству казалось, что это делает нашу страну зависимой. В стенограмме одного из совещаний премьера Николая Рыжкова есть такие слова: мы покупаем не то, что считаем выгодным купить, а покупаем то, без чего (по убеждению советского руководства) страна жить не может.

- И что же мы покупали?

- Во-первых, довольно много комплектующих. Во-вторых, многие виды сырья. Но самое главное – продовольствие. К началу Первой мировой войны Россия была крупнейшим в мире экспортером зерна. Мы продавали зерна на мировом рынке заметно больше, чем Канада и Соединенные Штаты вместе взятые. И когда в 1963 году Советский Союз впервые в своей истории купил зерно, потратив на это 1/3 своего золотого запаса, то Никита Хрущев на заседании Президиума ЦК КПСС назвал это национальным позором, который мы больше терпеть не сможем. На самом же деле, этот национальный позор не был случайностью. Он был отражением того, как развивалось советское сельское хозяйство на протяжении предшествующих этому 40 лет. Стоит отметить, что таких странных траекторий развития промышленности и сельского хозяйства, которые были характерны для Советского Союза 1928-1965 годов, в мировой истории до этого никогда не было. Традиционно индустриализация всегда шла на фоне аграрного роста. У нас же был уникальный случай, когда деревню ограбили так, что она просто умерла от голода. До сих пор нет точной статистики о количестве, но считается, что погибших в период голодомора было от 6 до 12 млн. человек, не говоря уже о раскулаченных. Реальная годовая заработная плата в деревне была значительно меньше ежемесячной зарплаты в промышленности. По сути, в стране был создан класс закрепощенных людей, у которых не было ни пенсии, ни социальных гарантий, им даже толком ничего не платили, а давали возможность как-то прокормиться на приусадебных участках, за что позже и обложили налогами. Стремление любой ценой выбраться в город самим или отправить туда своих детей привело к тому, что трудовые резервы села исчерпались, а проблема снабжения города продовольствием встала для страны в разряд важнейших.

Собственно, к началу 1950-х острейший кризис советского сельского хозяйства был общепризнан всем партийным руководством. Если посмотрите материалы Президиума ЦК того времени, то там никто не спорит о том, что сельское хозяйство Советского Союза находится в состоянии страшного кризиса, что это главная проблема для нашей экономики, ее устойчивости и т. д.

Спорили тогда о том, что делать с этим. Для решения предлагались две альтернативные концепции. Первая концепция, которая, в конце концов, и победила, – это идея освоения целины. Вторая - подъем нечерноземной зоны. На самом деле, в том, что победила концепция освоения целины, было, с точки зрения логики функционирования советской экономической системы, немало здравого смысла. Собственно, впервые эта идея обсуждалась и даже начала реализовываться отнюдь не в середине 1950-х, а на рубеже 1920-1930 годов, когда спорили, как повысить товарность сельского хозяйства. Освоение земледелия в крупных, промышленных масштабах в не используемых для этого районах России – это хороший индустриальный способ решения зерновой проблемы. Так, благодаря целинным землям, государственные закупки зерна, составлявшие в начале 1950-х около 35 млн. тонн, поднялись к 1960-м до 65-66 млн. тонн. Все замечательно, но беда в том, что целина не безгранична. Поэтому средние показатели в 60 млн. тонн зерна, полученные в 1960-х, остались неизменными и в 1970-е, и в 1980-е, и в конце 1980-х. Тогда как городское население выросло с 1960-х к 1990-м годами на 80 млн. человек. А чем его кормить?

- Можно поступить подобно тому, как делали все промышленные страны мира, например, Германия. Продавать произведенные машины и оборудование для того, чтобы на вырученные деньги закупать зерно.

- Все так, но эта тема никогда даже не рассматривалась и не обсуждалась всерьез, потому что советское руководство прекрасно понимало: то, что производится в стране, на мировом рынке (если это не сырье) продать невозможно.

Статистика советского машиностроительного экспорта, представленная в официальных справочниках была фальсифицирована. Если сравнить данные официальной статистики со справками, которые ложились на стол руководства страны, то показатели экспорта на конвертируемую валюту никогда не достигали публикуемых 10-11%, оставаясь реально на уровне 1,9% - 3,1%. Причем, в значительной части, это были бартерные сделки либо с Финляндией, по которым никакой конвертируемой валюты никогда не получали, либо сделки «Жигули» в обмен на комплектующие для тех же «Жигулей». Вот почему пример Германии по экспорту машин для импорта зерна был для нас нереален. Да, у нас были сырьевые ресурсы, которые экспортировались с целью получения взамен комплектующих. Однако достичь объемов экспорта в 30 млрд. долларов для обеспечения потребностей страны в закупе зерна не имело никаких шансов.

И тогда стране безумно повезло! Это сегодня понятно, что везение было спорным, но тогда казалось, что повезло. Были открыты нефтеносные месторождения в Западной Сибири. Крупнейшие, уникальные в мире месторождения, характеризующиеся небольшими глубинами и сулящие уникальные дебеты. И одновременно беспрецедентный рост цен на нефть на мировом рынке.

- Но в чем заключалась угроза экономике?

- Нефть – товар очень необычный. Ни один из сырьевых товаров не может с ним сравниться по степени значимости и роли в мировой экономике. Для сравнения, объем следующего после него сырьевого рынка – медного – уступает нефтяному не в разы, а на порядки.

Но угроза в том, что этот рынок крайне непредсказуем. Непредсказуем настолько, что если кто-то скажет вам, что точно знает, что будет с ценами на нефть, - плюньте ему в глаза. Динамика цен на нефть не поддается прогнозам. Так, если взять 2000-е годы, то цена за баррель опускалась ниже 10 долларов в начале по сравнению с показателями нынешнего года, превысившими порог 80-ти долларов. Но если страна хочет стать на нефти по-настоящему богатой, то ей придется научиться жить в новом для нее мире. В своеобразном мире, с действительно резко колеблющимися и изменяющимися условиями функционирования экономики, причем непредсказуемо изменяющимися.

Если образно сравнить, то Советский Союз в то время, вся эта мощная сверхдержава, висел на трех маленьких-маленьких крючочках. Первый крючочек – это колеблющиеся урожаи на целинных землях. Ведь еще в конце 1920-х годов Сталину объясняли, что с целинными землями можно, конечно, сделать все, но только надо помнить, что волатильность урожая будет значительно большей, чем в остальной России. И никто никогда не сможет ни управлять, ни точно знать, каким будет урожай на целинных землях.

Второй крючочек - освоение нефтяных месторождений. Как можно быстрее и как можно дешевле. И постоянно шло соответствующее давление: так, Алексей Иванович Косыгин имел обыкновение звонить Муравленко, начальнику Главнефтегаза, и говорить: «Подкинь 3 млн. тонн нефти сверх плана, а то с хлебушком очень плохо».

Третий – также сложно прогнозируемый как первый - это мировая цена на нефть.

СССР становится крупнейшим импортером зерна, и вообще сельхозпродукции. У него отрицательное сальдо торговли в 20-30 млн. долларов, которое зависит от работы нескольких крупнейших нефтяных месторождений и от колеблющихся урожаев. Причем, когда урожаи плохие, то даже денег от продажи нефти не хватает и мы начинаем покупать зерно за золото. Даже продажа золота в стране коррелируется с продажей зерна. При том, что цены на нефть в 4 раза выше своего среднего уровня за последние 150 лет! Но руководителям страны почему-то кажется, что так будет всегда.

Сегодня мы переживаем новый период безумно высоких цен на нефть, но в реальном исчислении они сейчас ниже цен брежневского периода. Тогда в реальном исчислении они соответствовали сегодняшним 90 с лишним долларов. А потом цены взяли и упали. И упали круто. Если брать месяц к месяцу в реальных ценах – в 6,1 раз. А сконцентрировано это было в очень коротком периоде времени. Все это произошло за несколько месяцев 1985-1986 годов. И мир, и нефтедобывающие страны, и Советский Союз оказались совершенно в другом измерении, чем то, в котором они привыкли жить на протяжении 12 лет, характеризовавшихся высокими ценами на нефть.

Конечно, советское руководство знало, что рынок нефти – необычный рынок и отличается от рынка детских игрушек. Потому что оно само довольно активно участвовало в политических манипуляциях нефтяных рынков. Доселе безумный поток нефтедолларов тратился им на бесконечное количество глупостей: военные операции в Африке, в Анголе, в Эфиопии, в Мозамбике и помощь вассальным режимам. Плюс к тому Советский Союз решил влезть в Афганистан. Вообще, роль афганской войны в истории краха Советского Союза, на мой взгляд, не понята и недооценена.

Дело в том, что Саудовская Аравия, наш главный конкурент на рынке нефти и нефтепродуктов, восприняла советское вторжение в Афганистан как признак того, что мы готовимся к внешнеполитической экспансии в районе Персидского залива. Она восприняла это как прямую угрозу своим нефтяным месторождениям. И поэтому Саудовская Аравия, которая в 1973 году объявляла нефтяное эмбарго Соединенным Штатам и угрожала в случае применения американцами военной силы взорвать свои нефтепромыслы, та же самая Саудовская Аравия после Афганистана радикально меняет тон и говорит США: «Знаете, мы хотим с вами дружить. Потому что нам совершенно не нужны советские, которые придут и возьмут наши нефтяные месторождения. А защитить нас реально от Советского Союза можете только вы». Уильям Кейси, самый влиятельный шеф ЦРУ, возглавлявший в это время управление и бывший одним из ближайших к Рейгану людей, уже в 1981 году прилетает к саудитам, и начинает череду консультаций. Разумеется, это не стало причиной падения цен на нефть. Хотя все, что там происходило с 1981 года ясно показывало, что аномально высокий уровень нефтяных цен неудержим. Но то, что цены рухнули именно так, как они рухнули - за несколько месяцев и в 6 раз, вне контекста американо-саудовского диалога понять невозможно. Разумеется, американцы никогда не ставили перед собой задачи по разрушению советской экономики подобным образом. Но идея ослабления Советского Союза с использованием того, что он подсел на нефтяную иглу, конечно же, была.

- Цены на нефть стремительно упали. Был ли выбор в принятии решений?

- Да, цены на нефть упали в 6 раз. Если брать среднее многолетнее показатели, то цены рухнули с максимума в 80 долларов до 18-20 долларов на все последующие 15 лет. Исключение составил лишь 1998 год, когда они упали еще в 2 раза и составили менее 10 долларов за баррель.

Естественно, что перед советским руководством встает традиционный вопрос - что делать? Конечно, одновременно с Советским Союзом подобную проблему решали Мексика и Венесуэла. К кризису пытались адаптироваться все, но ситуация у нас в стране была особенно тяжела. Экономика уже полностью зависит от нефти. От нее же зависят и продовольственное снабжение, и политическая стабильность.

Что в этой ситуации можно сделать? Первое, отказаться от аграрного импорта. Реально это означает значительное сокращение объемов потребления продовольствия в стране. К примеру, в крупных городах сокращение в 2 раза! Просто так, на ровном месте. Обещали построить коммунизм, а вводим карточное снабжение с нормами Второй мировой войны. И дальше к этому надо как-то приспосабливаться. Второй сценарий – повышение цен в 5 раз без всяких компенсаций. А это уже означает полное нарушение контракта власти с народом, который сформировался где-то в конце 1950 – начале 1960 годов. Суть этого контракта была предельно проста (его никто никогда не подписывал, но и власти, и обществу было совершенно понятно). Контракт был такой. Мы вас не трогаем, в смысле власть - общество. Мы сохраняем вам социальные гарантии. Мы не заставляем вас слишком напряженно работать. Мы сохраняем стабильность розничных цен. А вы, народ, тогда терпите то, что мы вами управляем.

Несмотря на то, что интеллектуальный уровень некоторых представителей советского руководства оставлял желать лучшего. В качестве примера можно привести выписку из материалов Политбюро ЦК КПСС: «О товарище Засядько. Товарищ Засядько вышел из запоя. Резолюция: Назначить товарища Засядько министром на Украину». Власть страны прекрасно понимала, насколько может быть опасным нарушение контракта с народом, что, впрочем, доказали последующие события в Новочеркасске. Поэтому от решения повысить в 5 раз цены на мясо отказались в пользу введения карточной системы с нормой выдачи хлеба в Москве 400 грамм на человека в день. Хорошо. Что еще тогда можно было сделать?

Второй вариант. Конфликт с элитами. Можно было резко сократить военное производство. Соответственно, резко сократить все капитальное строительство. Остановить заводы, которые работают на импортных комплектующих. Остановив военное производство, использовать часть высвобождающихся ресурсов – никель, титан, сталь – для увеличения поставок на мировой рынок. Попытаться на этой основе как-то компенсировать выпавшие нефтяные доходы. Но это полный конфликт, во-первых, со всей элитой. С тем же Пленумом ЦК КПСС. Здесь сидят первые секретари обкомов, министры. Как им сказать, что капитальных вложений больше не будет? К чему может привести остановка заводов в моногородах?

Выбрав этот путь, Горбачев лишал себя всяких шансов пройти через следующий Пленум ЦК КПСС, это совершенно очевидно. При этом ни народ, ни элита не понимали, что происходит. Они не осознавали, что произошла катастрофа, лишившая их возможности привычной жизни. И если даже сегодня мы в полной мере не можем это осознать, то каково же было советской элите и советскому народу образца 1985-1986 годов?

Правда, было еще одно направление, по которому можно было бы попытаться двинуться. Оно означало резкое сокращение поддержки вассальных режимов. И, в первую очередь, конечно, - прекращение поставок нефти, нефтепродуктов и газа по субсидируемым ценам на бартерных контрактах в страны восточноевропейской, советской империи и на Кубу. Данная тема обсуждалась, но речь шла не о полной остановке, а лишь сокращении помощи. Исходили из того, что, увязнув в Афганистане, СССР был не готов к открытию «второго фронта». А если он не готов, то, значит, нужно продолжать подкармливать вассальные режимы, так как если перестать это делать, так они развалятся. Допустить этого советское руководство просто не могло.

И тогда оно принимает «ответственное и сильное» решение - закрыть глаза и ничего не делать. Это означает то, что Советский Союз с 1985 года начинает бурно наращивать заимствования. У страны в это время прекрасная кредитная репутация. После того, как советское руководство отказалось платить по царским долгам, оно всегда очень аккуратно рассчитывалось по любым своим обязательствам. Поэтому, по состоянию на 1985-1986 годы, у Советского Союза были практически безграничные возможности для коммерческих заимствований. Так, не увеличивая экспорт и не сокращая импорт, и лишь немного сократив помощь Восточной Европе, страна начинает активно заимствовать.

Это продолжалось вплоть до конца 1988 - начала 1989 года, пока иностранные банки не начали отказывать нам в предоставлении коммерческих кредитов. Это случилось как раз во время проведения переговоров о привлечении СССР синдицированного кредита со стороны крупных международных банков. Причем, из 250 приглашенных банков в переговорах соглашаются участвовать лишь 5. Остальные от переговоров отказываются под предлогом того, что лимиты для кредитования Советского Союза у них уже исчерпаны. Ситуацию усугубляет то, что все долги у нас краткосрочные, максимум пятилетние. И в той ситуации, когда нашей стране перестали давать в долг, это могло означать лишь одно, что 40 млн. тонн зерна купить не на что, но при этом необходимо как можно быстрее вернуть все деньги, которые были заимствованы в последние 3 года. В случае невозможности возврата кредитов, СССР придется обращаться за финансовой помощью уже не к банкам, а к государствам. В какой-то момент коммерческие банки Соединенных Штатов отказываются предоставлять Советскому Союзу кредиты под закупки зерна, гарантированные американским правительством на 98%. Риск в 2% считается для них неприемлемым.

Таким образом, к концу 1988 – началу 1989 года советским властям становится ясно, что либо произойдет катастрофа – экономическая и политическая, связанная с прекращением импорта, - либо им придется договариваться о кредитах с ведущими государствами Запада. И если еще в 1985 году идея об обмене беспрецедентных внешнеполитических уступок с нашей стороны на государственные, политически мотивированные кредиты со стороны западных стран не могла привидеться советскому руководству и в кошмарном сне, то уже к 1989 году она становится важнейшей темой для обсуждения на высшем уровне. Другого выбора просто нет.

Политически мотивированные кредиты, они потому и политически мотивированы, что предполагают торг. Причем торг не столько экономический, сколько политический. Условия игры всегда задают те, кто эти кредиты и предоставляет. Попросту говоря, к концу 1988 – началу 1989 года советскому руководству становится ясно, что если оно надеется получить политические кредиты и удержать власть в стране, то ему придется отказаться от интервенции в Восточной Европе и вассальных режимов. Причем это становится очевидным и для всех восточноевропейских элит. И как только они осознают, что советские войска больше не придут к ним на помощь, эти режимы начинают рушиться как карточные домики. Так, в течение года, а точнее за 11 месяцев, они все перестают существовать. Без помощи старшего брата – Советского Союза не смог удержать власть даже кровавый Чаушеску. С этого момента судьба Восточноевропейской империи полностью предопределена.

- А как же Запад с его традиционной демократией?

- Дело в том, что у Запада и западного общественного мнения есть представления о том, как полагается себя вести в случае желания обеспечить себе его поддержку. Ведь речь идет о единственном условии – хочешь поддержки, веди себя должным образом. Причем, представление о том, что своих граждан лопатками бить по голове нехорошо, широко распространено в мире.

Еще раз подчеркну, что суть стабильности режима заключается в том, что и народ, и элита готовы к тому, что режим прольет столько крови, сколько надо, чтобы удержаться у власти. Как только общество понимает, что данный режим на удержание власти не способен, то он просто начинает разваливаться.

Это очень отчетливо проявилось при развитии событий в Прибалтике, когда представители национально-освободительного движения обратились за поддержкой в американское посольство. Там им ответили, что «нет, ни при каких обстоятельствах мы вас не признаем. До тех пор, пока вы реально не будете контролировать ситуацию в стране. И ничем гарантировать вашу безопасность мы не можем и не будем. Чтобы вы это хорошо понимали». Но параллельно с этим, когда СССР попытался применить военную силу в Прибалтике, он получает совершенно однозначный сигнал о том, что если вы хотите попользоваться войсками, то, пожалуйста, просьба не беспокоить нас по поводу 100 млрд. долларов кредитов, о которых вы нас просите.

- А способен ли был Горбачев к тому, чтобы переломить ситуацию?

- Те, кто не знает деталей, полагают, что колеблющаяся политика Горбачева была обусловлена личностными чертами его характера. Его неуверенностью, непоследовательностью и даже слабостью. То он с Ельциным и демократами, то с Крючковым, потом опять с Ельциным… В действительности же, просто у Горбачева область допустимого значения была нулевая. Сохранить империю, не применяя силу, нельзя. Применить силу и получить политически мотивированные кредиты тоже нельзя. Не получив политически мотивированных кредитов и сохранить режим опять нельзя. И все. Точка.

Собственно, с этого времени можно считать, что судьба советского режима предрешена. Начинаются массовые задержки платежей, начинается прекращение поставок. Поставок медикаментов, которые были на 50% импортными. В страну прекращаются поставки хлеба. Мы реально не можем оплачивать фрахт. Министерство внешних экономических связей вводит отчетность по поводу того, сколько мы имеем неплатежей по внешним контрактам. И в финале у нас усиливается кризис еще и в нефтяной отрасли, за счет которой экономика продолжала хоть как-то функционировать. Для иллюстрации ситуации приведу выдержку из стенограммы совещания у председателя Совета министров Рыжкова от 17 сентября 1990 года. До краха Советского Союза оставался примерно год.

Маслюков, председатель Госплана: «Мы понимаем, что единственный источник валюты - это, конечно, нефтяной источник. У меня такое предчувствие, что, если мы сейчас не примем все необходимые решения, то мы следующий год можем провести так, как нам и не снилось. Это всех нас подведет к самому настоящему краху. Не только нас, но и всю нашу систему».

Рыжков: «Нужны гарантии «Внешэкономбанка», а он не может их дать. Я вижу: не будет нефти, не будет экономики страны».

Вот примерная тональность. Самые употребляемые слова в полном тексте стенограммы: «катастрофа», «неизбежная катастрофа».

Нет валюты, нет поставок комплектующих для нефтедобычи и из-за этого она, естественно, падает. Только в 1991 году упала более чем на 50 млн. тонн. В результате, советская экономика входит в режим совершенно спокойного и свободного падения. Со второго полугодия 1990 года идет сокращение общего объема импорта, а к 1991 году ситуация уже становится абсолютно и очевидно катастрофичной.

Конечно, инициаторы последующего августовского переворота видели приближающийся крах. Но они его связывали лишь со слабостью и нерешительностью Горбачева. Хотя события августа блестяще показали, что виной происходящего был не Горбачев. Опросы ВЦИОМ свидетельствовали, что состояние в стране летом 1991 года россияне оценивали не иначе как «катастрофическое». Люди боятся голода и паралича систем жизнеобеспечения. На вопрос о том, когда страна сможет выйти из кризиса, первая половина опрошенных ответила, что не раньше 2000 года. Вторая - никогда.

Если вы помните историю ГКЧП, то одним из ее участников был Валентин Сергеевич Павлов, который в сложившемся в СССР экономическом положении понимал больше других. Осознание политэкономии краха и безысходность попытки переворота довели его до состояния глубокого гипертонического криза. Ведь он-то прекрасно осознавал, что даже если, допустим, удастся удержать положение, передавив для этого танками людей, то все равно валюта в стране после этого не появится. Как не появятся и запасы зерна, которые с колес должны сразу пойти на элеваторы. Нам не дадут необходимых 100 млрд. долларов политически мотивированных кредитов, не откроют и кредитных рынков. Было очевидно, что ГКЧП придется идти на страшно болезненные меры. Причем, режиму нелегитимному и непопулярному. Все это просто не смогло бы долго продержаться.

Собственно, на этом история Советского Союза была закончена.

- И что дальше?

- Дальше началась тяжелейшая адаптация к новым экономическим реалиям. Потому что цен в 80 долларов на нефть больше не будет. Как не будет и таких объемов зернового импорта. Дальше были разные экономические политики, они менялись. В чем-то одни из них были лучше других, в чем-то хуже. Главное заключалось не в них, а в том, что в 1991 году мы имели ту ситуацию, которую создали еще в 1985 году, когда ничего не предприняли, чтобы ее предотвратить. Потом накопили безумный и неуправляемый долг. – Почему, понимая суть происходящего и осознавая всю глубину постигшего страну экономического кризиса, Вы приняли решение возглавить первое российское правительство?

- Я вас уверяю, если бы валютные резервы России в то время, когда мне предложили возглавить это правительство, были такими, как сегодня и составляли 235 млрд. долларов, а не ноль, то никто бы мне не предложил возглавить правительство. Нашлось бы колоссальное количество людей с огромным набором идей по поводу того, как эти деньги потратить. Нас позвали в правительство, потому что все поняли, что надо разбираться с последствиями произошедшей катастрофы. Так же как мой друг Лешек Бальцерович, которого пригласили работать в польское правительство, когда Польша также, как и Россия, находилась в очень тяжелой ситуации. На его примере я прекрасно видел, насколько тяжело в такой ситуации работать, и прекрасно осознавая, что за эту работу спасибо никто и никогда не скажет, я все же принял приглашение и начал работать в правительстве. Мотивация была одна – ведь кто-то должен был вытаскивать страну из той экономической ямы.

Если попытаться, не вдаваясь в технические детали, объяснить ту задачу, которую перед нами поставили, то с точки зрения экономической теории она просто не имела решения. Вообще не имела – ни хорошего, ни плохого решения. Она вообще не имела никакого решения, так как была неуправляема.

Уже позже, много лет спустя меня как-то попросили выступить на одном из самых важных экономических событий ХХ века. На специальном семинаре университета Южной Калифорнии, организованном для лучших экономистов ХХ века профессором Харборкером, где собрались его ученики, некоторые из которых имели должности председателей центральных банков или министров финансов. Я рассказал им о том, что у нас происходило в экономике, а в конце выступления спросил : «Скажите мне, что бы вы сделали на моем месте»?

Наступила длинная, длинная пауза, после которой действующий министр финансов одной большой страны сказал: «Лучше всего в этой ситуации застрелиться. Все остальные решения намного хуже».

Разумеется, это не значит, что при наличии сегодняшнего опыта постсоциалистического развития нашей страны и 27 других стран мира, я бы не сделал многое по-другому. Просто тогда этого опыта не было.

- Как Вы считаете, что принципиально изменилось в экономике по сравнению с 80-ми годами? Ведь новая Россия, подобно Советский Союзу, формируют свой бюджет в значительной степени за счет высоких цен на экспортируемую нефть. Насколько защищена наша экономика от резкого падения цен на это сырье?

- Изменилось очень многое. Экономика России сегодня, в отличие от Советского Союза средины 1980-х годов, способна адаптироваться к новому витку падения среднего уровня нефтяных цен.

Но нефтяная зависимость экономики сохранилась. И если вы спросите у меня: «А какая сегодня доля нефти, нефтепродуктов и газа в России в общем объеме нашего экспорта на конвертируемую валюту? И какой она была в советском Союзе?», я буду вынужден с грустью ответить, что она точно такая же. Примерно те же 65-70%.

Но, в отличие от Советского Союза, сегодня довольно динамично растет машиностроительный экспорт. По доле машиностроения в объеме экспорта мы выросли по сравнению с СССР в 4 раза. И если тогда он составлял порядка 2,5%, то сейчас он достигает 10%. Хотя, на фоне колебаний цен от 20 до 70 долларов за баррель, весь наш машиностроительный экспорт пока не обеспечивает нам возможностей сделать экономику независимой от конъюнктуры сырьевых экспортов.

Что в нынешних условиях принципиально лучше? То, что, во-первых, экономика стала рыночной. А это значит, что в ней заложены автоматические механизмы адаптации, которые действуют и в других нефтезависимых, но рыночных экономиках. Скажем, девальвация национальной валюты. Когда у нас в 1998 году упали цены, правда, не в 6 раз, а только в 2 раза, это все же дало повод для опасений, что вся экономика развалится, она не развалилась. Да, были серьезные проблемы в банковской системе, в результате чего многие люди потеряли вклады, но экономика устояла и даже начала после этого демонстрировать неплохие показатели роста.

Главное отличие рыночной экономики от советской заключается в наличии резервных мощностей. Поэтому, когда импорт дорожает, есть смысл загрузить резервные мощности и ответить на падение импорта не развалом экономики, а увеличением доли национального производства в общем объеме потребляемых продуктов.

Второе принципиальное отличие: Советский Союз, будучи крайне зависимым от такого неустойчивого параметра, как цены на нефть, а ,следовательно, от нефтяных доходов, проводил поразительную политику: он никогда не создавал значительных валютных резервов. Валютные резервы советского периода в момент пика были раз в 12 меньше, чем сегодня. Тогда все базировалось на идее, что высокие цены на нефть будут всегда. Российская экономика учла уроки Советского Союза. Поэтому наш Стабилизационный фонд несопоставимо больше, чем когда бы то ни было в Советском Союзе. А кроме того, у нас есть некоторые амортизаторы, позволяющие хотя бы выиграть время для приспособления к изменившимся реалиям нефтяного рынка.

Теперь о национализации нефтяной отрасли. Надеюсь, что данная тенденция будет иметь ограниченный эффект. Мой опыт работы в правительстве страны, в которой нефтяная отрасль находилась полностью в руках государства, сохраняет самые характерные слова, используемые применительно к этой отрасли – «катастрофа» и «крах». Если бы я не знал, что из себя представляли государственные нефтяные компании по состоянию на 1991 год, если бы не видел, что добыча нефти в государственных компаниях падает больше, чем на 50 млн. тонн в год, если бы я не видел эти государственные компании, в которых зарплату задерживают на 6-8 месяцев, которые 6-9 месяцев не платят налоги, в которых все финансовые потоки не прозрачны, сдержать падение добычи не удается, вот тогда я бы, может быть, был способен поверить в то, что обратное движение от достаточно эффективно управляемых, прозрачных, быстро наращивающих капитальные вложения частных компаний к государственным может быть полезным для страны. Но я слишком хорошо это все знаю, чтобы поверить в такую историю.

  

Тамара ДАЙН, г. Красноярск. Газета «Красноярские новости», № 23, 21 июня 2006 г.