«Я глубоко убежден, что есть сильная негативная корреляция между уровнем нефтяных цен и уровнем IQ руководства страны. Тем, кто принадлежит к моему поколению, нетрудно понять эту истину, вспомнив картину брежневского политбюро на трибуне мавзолея в период максимальных за всю историю рынка цен на нефть».

Е.Т. Гайдар. Из речи на 5-м Форуме клуба региональной журналистики «Из первых уст».

Мы возвращаем вас, дорогой читатель, к материалу НОВОЙ (№ 24 от 24 июня 2006 года), посвященному выступлению Егора Гайдара на 5-м Форуме клуба региональной журналистики «Из первых уст». Напоминаем, что после рассказа о своей новой книге «Гибель Империи. Уроки для современной России» Егор Тимурович ответил на вопросы журналистской аудитории. КОММЕРЧЕСКОЕ ОБОЗРЕНИЕ сочло своим долгом привести некоторые из них.

– Егор Тимурович, что-нибудь изменилось в нашей экономике с конца 1980-х годов? При падении цен на нефть есть ли пути выхода из кризиса?

– Первое. Появились механизмы адаптации, которые действуют и в других нефтезависимых, но рыночных экономиках. Например, дефолт 1998 года. Были серьезные проблемы для банковской системы, многие люди потеряли вклады, но экономика начала довольно неплохо расти. Подорожание импорта привело к увеличению доли национального производства в общем объеме потребляемых продуктов в стране.

Второе. Валютные резервы советского периода в момент пика были примерно раз в 12 меньше, чем сегодня. Сейчас наш Стабилизационный фонд по доле ВВП меньше норвежского в 12 раз, тем не менее, он несопоставимо выше, чем когда бы то ни было в Советском Союзе. У нас есть амортизаторы, позволяющие хотя бы выиграть время для приспособления к изменившимся реалиям нефтяного рынка. Ведь если кто-то вам расскажет, что точно знает, что будет с ценами на нефть, – плюньте ему в глаза.

Третье. Сейчас у нас нет короткого долга и не нужны заемные деньги для того, чтобы его обслуживать. Банковская система в гораздо меньшей степени подвержена влиянию рисков, связанных с девальвацией национальной валюты.

Можно сказать, что, давайте расслабимся и не будем думать. Нет, нельзя. При нынешней ситуации, что бы не происходило в российской экономике, в рамках анализируемых худших сценариев в этом, в следующем, в 2008-м году ничего подобного 1998-му не видно. А вот когда мы смотрим 2009-2010 годы, этого совсем никто не гарантирует, потому что тогда все будет зависеть от того, какую мы будем проводить экономическую политику в 2007-м и 2008-м годах.

– Можно рассказать о нынешней экономической ситуации более подробно?

– В целом экономика России в последние 8 лет довольно устойчиво и динамично растет. Мы вышли из периода, когда старые социалистические институты уже рухнули, а новые еще не созданы. Мы провели очень важные позитивные структурные реформы во время первого президентского срока Владимира Владимировича Путина, начиная от налоговой и кончая изменениями в земельном законодательстве. Это задало довольно позитивный фон экономического развития. В общем, нам удалось добиться перехода от восстановительного роста к инвестиционному. Финансовая и денежная политика остаются достаточно ответственными и консервативными, что вызывает искреннее профессиональное уважение у многих председателей центральных банков, министров финансов стран, которые понимают, как тяжело управлять нефтяным богатством.

Структурные реформы остановились с 2003 года. Сейчас я знаю, в Кремле после некоторых неудач примерно такая позиция: не умеете проводить реформу – лучше и не проводите. С чем, в общем, я не могу не согласиться.

– Появились ли новые идеи развития аграрного сектора с советских времен?

– Прошел длинный период адаптации, когда вся аграрная элита говорила, что главное, что надо сделать в секторе, который больше всего нуждается в реформах, – ничего в нем не менять. Правда, откуда после этого возьмутся деньги на 45 млн. тонн зерна, она никогда не говорила.

Потом понимание того, что перемены неизбежны, постепенно пришло в аграрную элиту. Произошло реальное укрепление частного сектора: изменения пошли, в первую очередь, от пищевой промышленности, которая была адаптирована к рынку быстрее, чем сельское хозяйство. А потом именно она, создавая для себя ресурсную базу, начала инвестировать в коммерчески осмысленные, эффективные проекты. В общем, там сейчас все по большому счету идет более или менее нормально. Просто там нужно постоянство усилий и минимизация числа глупостей.

– Стабилизационный фонд России на сегодняшний момент – это недвижимый страховой оплот? Либо через какое-то время, при сохранении высоких цен на нефть, из него можно будет брать деньги?

– Я бы брал за ориентир норвежский Стабилизационный фонд. Потому что он считается в мире образцом ответственной финансовой политики, богатого, хорошо устроенного государства, которое зависит от непредсказуемого параметра – нефтяных и газовых цен.

Мне показалось, что когда и если мы доведем размеры нашего стабилизационного фонда в долях ВВП до размеров, близких к тем, которые сегодня имеет Норвегия, я бы начал всерьез обсуждать вопрос о том, как дальше выстраивать финансовую политику. До тех пор его надо использовать как высоколиквидные, надежные бумаги. Тогда в случае, если произойдет то, что уже происходило неоднократно в мировой экономике, нам не придется закрывать лавочку, как был закрыт Советский Союз.

– Это нефтяное благоденствие в сочетании с нарастающими имперскими амбициями мне кажется очень опасным. Удастся ли нам избежать «нефтяного проклятия», которое развязывает руки имперским амбициям?

– Вы знаете, мне кажется, что здесь просто очень важно не оставлять усилий и называть белое белым, а красное красным. И объяснять, что если король все-таки не совсем одет, то желательно упоминать об этом. А то, может, и король как-то забыл о такой детали своего туалета.

– Насколько актуальна поставленная задача, чтобы в ближайший год сделать рубль конвертируемым? Вы говорили о том, что было некоторое непонимание руководством Советского Союза места российской экономики в мировой, сейчас это есть или нет?

– Да, это абсолютно возможно. Более того, этот вопрос принципиально решен. У нас для этого сейчас достаточно инструментов управления экономическим процессом.

Конвертируемость национальной валюты создает массу преимуществ для национальной экономики, но это и повышает требования к проводимой экономической политике. Надо понять, что экономика с полностью конвертируемой национальной валютой – существенно иная экономика. И управлять ею, по крайней мере первые 5-7 лет после того, как рубль полностью конвертируется, надо с огромной степенью осторожности.

Сейчас динамика наших валютных резервов в первую очередь определяется нашим платежным балансом: сколько купили, сколько продали. Там тоже бывают колебания, как я уже говорил, с резкими изменениями сырьевых цен. Мы поставляли, условно говоря, 220-250 млн. тонн нефти на мировой рынок, так мы и будем поставлять в следующий год и через год. Будет он расти постепенно на 2-3%. Если бы не было дела ЮКОСа, рос бы на 10%. Продаем мы зерна на 5-11 млн. тонн в зависимости от колебания урожая - колебаться будет урожай в каких-то пределах.

Когда вы либерализуете капитальный поток, это не порты, через которые ты больше, чем можно, не провезешь. И не трубопроводы – через трубы больше нефти, чем можно, не прокачаешь. Это финансовые потоки, которые могут быть очень большими, и изменение направления которых может быть очень резкими.

Когда ты хочешь быть по-настоящему богатой страной, то тебе надо научиться жить в этом мире. Но это своеобразный мир, с резко колеблющимися условиями функционирования экономики, причем не очень предсказуемо изменяющейся, к которым ты должен быть адаптирован так, что, что бы не случилось, это не развалит тебе экономику.

– Тогда, в 1991-м году, можно было бы по-другому все сделать?

– К тому времени, когда я пришел работать в российское правительство, катастрофа уже произошла. По всем законам, по всему, что вы можете в любом самом лучшем учебнике или в любых 50 лучших монографиях, написанных на эту тему, прочитать, – эта проблема неуправляемая.

Меня как-то попросили выступить по этому поводу на маленьком, узком семинаре в университете в Южной Калифорнии, который проводил один из самых глубоких экономистов ХХ века профессор Харборкер. Там была масса его учеников, действующих председателей центральных банков и министров финансов. Я рассказал, что у нас происходило, а потом сказал: «Скажите, что бы вы сделали на моем месте?» Такая длинная, длинная пауза, после чего действующий министр финансов одной большой страны сказал: «Лучше всего в этой ситуации застрелиться. Все остальные решения намного хуже».

– Ваша мотивация – эмоциональная, интеллектуальная, оценочная, – когда вы дали согласие возглавить первое российское правительство?

– Я вас уверяю, если бы валютные резервы России в то время были бы такими, как сегодня, то есть 235 млрд. долларов, а не ноль, то никто бы мне не предложил возглавить правительство. Нашлось бы колоссальное количество людей с огромным набором идей по поводу того, как их потратить. Может быть, даже выходцев из силовых структур.

Нас позвали в правительство, потому что все поняли, что лавочка полностью закрыта и дальше надо разбираться с последствиями произошедшей катастрофы. Мотивация была одна – кто-то должен был страну вытаскивать.

  

Альбина ГУСЕВА, г. Таганрог. Газета "Коммерческое обозрение", № 27, 15 июля 2006 г.