З августа Сергею Довлатову исполнилось бы 65 лет. Родившись в эвакуации 3 сентября 1941 года, в Уфе, он умер в эмиграции 24 августа 1990 года - в Нью-Йорке. В его произведениях, в большинстве своем автобиографичных, - встречаются три города - Питер, Таллинн и Нью-Йорк. Упоминаний об Уфе практически нет. Кроме одного, но такого, которое, похоже, на долгие годы определило жизнь Довлатова-писателя.

"...Первый литературный импульс - вот с чего я начну.

Это было в октябре 1941 года. Башкирия, Уфа, эвакуация, мне - три недели. Мой отец был режиссером драматического театра. Мать была в этом театре актрисой. Война не разлучила их. Они расстались значительно позже, когда все было хорошо...

Я родился в эвакуации, четвертого октября. Прошло три недели. Мать шла с коляской по бульвару. И тут ее остановил незнакомый человек. Мать говорила, что его лицо было некрасивым и грустным. А главное - совсем простым, как у деревенского мужика. Я думаю, оно было еще и значительным. Недаром мама помнила его всю жизнь.

Штатский незнакомец казался вполне здоровым.

- Простите, - решительно и смущенно выговорил он, - но я бы хотел ущипнуть этого мальчишку. Мама возмутилась. - Новости, - сказала она, - так вы и меня захотите ущипнуть. - Вряд ли, - успокоил ее незнакомец. Затем добавил: - Хотя еще минуту назад я бы задумался, прежде чем ответить... - Идет война, - заметила мама уже не так резко, - священная война! Настоящие мужчины гибнут на передовой. А некоторые гуляют по бульвару и задают странные вопросы. - Да, - печально согласился незнакомец, - война идет. Она идет в душе каждого из нас. Прощайте. Затем добавил: - Вы ранили мое сердце...

Прошло тридцать два года. И вот я читаю статью об Андрее Платонове. Оказывается, Платонов жил в Уфе. Правда, очень недолго. Весь октябрь сорок первого года. И еще - у него там случилась беда. Пропал чемодан со всеми рукописями. Человек, который хотел ущипнуть меня, был Андреем Платоновым.

Я поведал об этой встрече друзьям. Унылые люди сказали, что это мог быть и не Андрей Платонов. Мало ли загадочных типов шатается по бульварам?.. Какая чепуха! В описанной истории даже я – фигура несомненная! Так что же говорить о Платонове?!"... (Сергей Довлатов. "Ремесло" - часть 1 "Невидимая книга").

О жизни после смерти - в интервью Петра Вайля, шеф-редактора радио "Свобода", американского друга и коллеги Довлатова.

- Петр, а Вы в курсе, что Довлатов родился в Уфе? И даже дом, где он жил, до сих пор на месте?

- Да что ты? Это интересно. Надо срочно Кате позвонить (дочь Довлатова - авт. И тут же позвонил, кстати).

Да, он говорил, что родился в Уфе, задвигал что-то по поводу своего двоюродного брата, незаконнорожденного сына большого питерского начальника. Видимо, с его подачи Довлатовы там и оказались, не знаю. Когда же он из Уфы уехал, года три ему, наверное, было, какие там воспоминания. Любил Питер. Он ощущал себя питерцем и гордился этим.

А с Сергеем мы познакомились в Нью-Йорке в 1978 году, буквально через несколько дней после его приезда. Я жил там уже год, работал в газете "Новое русское слово", там же наборщицей работала его жена Лена, которая приехала с дочкой раньше.

Сергей же приехал позже с матерью и фокстерьером Глашей. Как-то он пришел встречать Лену и мы познакомились на улице, на углу 56-й и Бродвея. Сразу случилось так (что для него нечасто, да и для меня не очень) - через 15 минут перешли на ты. Общались в течение 12 лет, временами очень тесно, несколько лет каждое утро перезванивались - единственными в нашем кругу были жаворонками Довлатов и я.

- Скажите, а вот его произведения... Ведь все это было на самом деле? Все, что вы мне сейчас рассказываете, я читала уже у Довлатова.

- Конечно. У него не было способности вымысла. Он не был писатель-беллетрист. Он ни сюжетов, ни образов придумать не мог. Он писал по канве фактических событий. Ведь почему он до сих пор актуален? Главное качество Довлатова-писателя - вкус и чувство меры. Это то, что действительно в высочайшей степени ему присуще. Потому что он не фонтанировал, у него, обрати внимание, очень мягкий, приглушенный юмор, неброский. Он совершенно не прибегает ни к каким языковым ухищрениям. Полное отсутствие стиля - что уже и есть стиль. Говорят, что писатель обладает своим стилем. Но это относится, как правило, к таким людям, как Лесков, Бабель..., что-то такое, выбивающееся из рамок. А Довлатов находится совершенно в рамках русского литературного языка, нейтрального. Он с вызовом о себе говорил - я трубадур отточенной банальности. Бравировал этим. Я думаю, что на длинной дистанции это себя оправдывает. Жизненность, безусловная ситуация, чувство меры, вкус, соразмерность человеку и полное отсутствие учительства, что в русской литературе мало принято. Он не любит учить, и поэтому это читателю очень импонирует.

- Кажущаяся легкость его повествования привела к тому, что появилась целая армия подражателей творчеству Довлатова...

- Ты абсолютно права. Довлатов вообще сослужил дурную службы современной русской литературе - сейчас поясню, почему. Действительно, его писание настолько кажется легким и доступным, что возникло целое течение в литературе этих людей, которые цитируют случаи из своей жизни, думая, что они тоже Довлатовы. Использование подлинных ситуаций, либо подлинных, либо чуть-чуть измененных фамилий - кажется, чего проще, посмотри, послушай и опиши. А ведь ни хрена не получается. Потому что жизнь хаотична. И на письме это перенесенное человеком, не обладающим таким даром, как Довлатов, превращается в хаос, и попросту говоря, в бардак. А писатель должен упорядочивать хаос. И у Довлатова это получалось. Кажущаяся легкость такого приема породила целую помесь литературы - рассказики там всякие, эссе - на 95 процентов это полная бездарность и скука. Так что Довлатов зародил такое течение, которое засорило нашу словесность, ну конечно, он никак в этом не виноват.

С другой стороны, ну и, слава богу, что человек подражает Довлатову, а не кому-нибудь другому. Но Довлатову подражать почти невозможно, потому что у него нет ничего яркого, что можно зацепить. А чтобы подражать Довлатову, нужно обладать таким же вкусом и таким же чувством меры, а это настоящий дар.

- Он классик, да?

- Можно ли считать его классиком? Да, наверное. Знаешь, кто первым это произнес? Бродский. Когда прошел год со дня смерти Сергей, я попросил Бродского написать о нем. А Бродский его любил очень. Он говорил, что Довлатов - единственный современный русский прозаик, которого он всегда дочитывает до конца. Они были шапочно знакомы в Питере, потом продолжилось это знакомство в Нью-Йорке. В эссе Бродского "О Сереже Довлатове" он употребляет слово "классик", естественно, в будущем, и предсказывает ему такое замечательное будущее. Ну конечно, это прозорливость Бродского, потому что тогда, в 70-80 это было еще не очевидно. К Довлатову отношение было как к хохмачу, записывателю таких анекдотичных историй. Бродский сказал - через 20 лет. Оказалось, что прошло меньше времени, и он стал совершенно признанным. Он становящийся классик, русский писатель, несколько рассказов которого я бы поместил в любую антологию русского рассказа.

- Петр, чтобы его признали здесь, ему надо было уехать туда? Признание пришло бы к нему, останься он здесь?

- Я думаю, после перестройки он нашел бы какой-то свой путь. Но ведь и его отъезд был неслучаен, он хотел стать настоящим писателем с книжками. А в Советском Союзе у него это не получалось. Он переехал из Питера в Таллинн, он двинулся в эмиграцию, у него была мечта стать писателем. И он стал им в Америке. И это не случайно. У Довлатова просматривается влияние американской литературы - краткость фраз, четкость образов, простота. То, что по-русски трудно перевести - занижение. Русской литературе свойственно завышение всего - страстей, образов, языка, а американской - сдержанность. В том числе сдержанность авторской личности. Обрати внимание, как выглядит авторская личность у Довлатова - всегда такой балбес, неудачник. Это типично американская школа. Так что, может быть, это тоже важно, что он оказался в Америке. В Америке он стал настоящим писателем, и это не могло не повлиять на него. Хотя я считаю, что все лучшее было написано еще до эмиграции. "Компромисс", "Зона", "Заповедник" - это его лучшие книги, на мой вкус. "Иностранка" - хуже, "Филиал", "Ремесло", то, что сделано на эмигрантском материале - на мой взгляд, это хуже.

Другое дело, что он эти рассказы переписывал, когда придумал этот свой прием - в одной фразе не должно быть подряд два слова, начинающихся на одну и ту же букву. Он переписал все старые рассказы, он был в этом смысле абсолютно сумасшедший человек.

- А еще Довлатов очень много упоминает вас в своих произведениях. Вот, например, случай в Гарлеме, где вы с Генисом оказались самыми страшными, по вашему же определению. Ну и много чего другого. Это правда?

- Все, что он написал про меня, неправда, но с этой неправдой я полностью согласен. У него это лучше получилось. На то он и писатель, чтобы красиво подавать жизнь.

Автор выражает признательность Клубу региональной журналистики "Из первых уст" (Москва) за организацию встречи с Петром Вайлем.

  

Елена МАКУШИНА, г. Уфа. Интернет-газета «БАШвестЪ», 04 сентября 2006 г.