С 23 по 25 октября в Москве, на набережной Москвы-реки, в зале плавучего ресторанчика проходил очередной семинар Клуба региональной журналистики, который совсем недавно отметил своё пятилетие. Мне посчастливилось побывать на интересном мероприятии трижды. На сей раз семинар был таким насыщенным, а его участники настолько интересными людьми, что я решил по возможности опубликовать всё, что прозвучало. Не сразу, конечно, а в нескольких номерах «С». Начать следовало бы по порядку. Но выступление Виктора Шендеровича, которым заканчивался трёхдневный слёт пишущих коллег, оказалось самым подходящим для того, чтобы именно с него начать. После Шендеровича отчётливее и яснее будут восприниматься не менее интересные размышления и диалоги с участниками семинара президента фонда ИНДЕМ Георгия Сатарова, зам. главного редактора интернет-версии «Еженедельного журнала» Александра Гольца, ведущего исследователя центра Карнеги Лилии Шевцовой, президента фонда стратегических разработок Михаила Дмитриева, гендиректора Центра этнологических и региональных исследований Эмиля Паина, директора АНО «Левада-Центр» Юрия Левады, ведущего телепрограммы «Тем временем» Алесандра Архангельского и его коллеги, ведущего программы «Домашнее чтение» Александра Шаталова, завлабораторией денежно-кредитной политикой ИЭПП Сергея Дробышевского, вице-президента фонда ИНДЕМ Михаила Краснова.

Нам, приглашённым на семинар, посчастливилось встречаться с творческой группой, возглавляемой Андреем Смирновым, которая сняла 10-серийный документальный телефильм «Свобода по-русски». Лента никак не пробьётся на российский экран, хотя посвящена, казалось бы, рядовому событию – 100-летию российского парламента. Мы посмотрели четыре серии...

Обо всём этом я постараюсь рассказать читателям «С». Если ничего не произойдёт экстраординарного.

Итак, первым в нашей серии публикаций появляется знаменитый «кукольник». Надеюсь, люди не забыли блистательную программу «Куклы». Встреча происходила 25 октября. Напомню, в тот день президент России общался с простым народом страны в прямом телевизионном эфире...

Подробнее, пожалуйста!

– Простите меня, бога ради, за опоздание. Президента заслушался. Президенту можно опаздывать – это правда, журналисту нельзя – это тоже верно...

Шендерович стремительно вошёл в зал, где проходил семинар. Действительно, он «прогулял» минут сорок, но собравшийся из разных губерний и волостей журналистский люд отнёсся к его просьбе великодушно. И Шендерович без пауз приступил к разработке темы. Неистово. Словно ставил свой запрещённый спектакль «Куклы».

– Сегодняшний очередной прямой эфир-встреча с народом президента – это совершеннейший повод поговорить о профессии. И о том, что называется этой профессией и чем является та профессия, которой занимаются те, кто называет себя журналистами. Свежий пример. Телемост с Кондопогой. Взволнованно говорит какая-то женщина. Естественно, про их местное начальство, которое некомпетентно и такое-сякое. Президент вдруг говорит: «Я пытался поговорить, но не смог созвониться с вашим главой». (Гомерический хохот в зале.) В Кремле с мобильной связью плохо. Катастрофически не могут дозвониться то Генеральному прокурору, то Катанандову…

Мы с коллегами посоветовались и решили скинуться на мобильник и послать с карточкой его в ближайшие дни в Кремль. Чтобы у президента не было таких проблем. Всё-таки двадцать первый век. Неудобно: у Нигерии есть связь, а у нас нет.

Но я сейчас не про президента. Я сейчас про журналистов…

Сидят Катя с Серёжей. Катя Андреева и Серёжа Брилёв. И что? Что должен в этой ситуации сделать журналист? Он должен сказать: «Господин президент, опишите, пожалуйста, подробней, как это вы не дозвонились? Как было?» – и честными глазами посмотреть на президента. А камера должна крупным планом показать, как он белеет, синеет, как у него начинают ходить желваки, как он начинает мычать. Это журналистика! Беспартийная журналистика. Нормальная журналистика. Не оппозиционная, никакая. Нормальная журналистика – спросить то, что интересно. А то, что мы видели, – это не журналистика. Это обслуживающий персонал.

Не первый год сидит в экране обслуживающий персонал.

Юлия Панкратова. Бывшая сотрудница НТВ. Сейчас дослужилась до Первого канала, стоит, улыбается. Задают вопросы совершенно драматического содержания – она всё равно улыбается. К ней приросла улыбка, она не слышит, она не видит. Её пустили на прямой эфир к президенту – и она улыбается. Всё! Это не журналистика.

Мы сейчас говорим не о хорошей и плохой журналистике. Мы сейчас говорим о том, что есть вообще журналистика. Журналистика подразумевает умение задать точный вопрос. Что такое точный вопрос? Это вопрос острый, вопрос, ответ на который, или отсутствие ответа на который, или способ ухода от которого, может дать информацию для телезрителя, для слушателя или читателя. Потому что уход от ответа – это тоже информация. В прямом эфире это бесценная информация. Это то, что называется моментом истины – что происходит с лицом говорящего (молчащего) человека.

Кстати говоря, молодцы ведущие телемоста, в каком-то профессиональном пиаровском смысле молодцы. Как только появилась одна дама с действительно неприятным вопросом, несколько секунд камеру держали на общий план с путинского затылка. Лица не показывали. Молодцы. Среагировали. Потому что, видимо, с лицом что-то случилось.

Журналистика – умение получить информацию важную. Не узнать, как вам удаётся поддерживать такую физическую форму, как спросила одна блондинка...

Чечня исчезла

– Журналистика предполагает умение задать вопрос, существенный для аудитории: сформулировать его, получить ответ. Настоять на ответе, поскольку ты журналист, ты представляешь общество. И ты вправе это делать. Твоя задача – не понравиться президенту, а спросить его о существенном. Перед тобой нет такой задачи, как перед чиновником, твоя задача – получить информацию, важную для общества.

За весь сегодняшний прямой эфир не прозвучало слово «Чечня». Три часа словоговорения. В котором слово «Чечня» ни с одной стороны не прозвучало. Дрессированная публика не спросила. Заранее отобранный народ, стоявший строем от Находки до Балтийска, не употребил этого слова ни разу. Не употребили этого слова и журналисты. Я уже не говорю о Ходорковском. «Чечня» – нет. «Кадыров» – нет. Нет таких тем.

Печальнее всего не то, что существует политический пиар. Он существует всегда, и это тоже в определенном смысле норма. Но для этого есть пресс-служба. Задача которой – продвижение своего товара, бренда какого-то. Такая специфическая задача. Кто-то продвигает утюги, кто-то политические партии… Вот это работа менеджеров, уважаемая почтенная работа менеджера-пиарщика, не имеющая с журналистикой, кроме формальных признаков – ручки, блокнота, выхода к телекамере, ничего общего. У журналиста и менеджера разные задачи. Как у хирурга и паталогоанатома, хотя и тот, и другой – со скальпелем.

Есть ли мнение у репортёра?

– Задача журналиста добывать информацию. Печально не то, что существует нечто другое. Печально, что мы, цех журналистики, по моим наблюдениям, давно перестали отличать одно от другого. Многие люди совершенно искренне считают себя журналистами, хотя они не работают в этой профессии. Они не знают, где эта профессия кончается и начинается совершенно другая профессия. Как цех мы потеряли систему координат, потеряли правила.

Я раз в неделю сижу со всякими приличными людьми на радио «Свобода». В минувшие выходные у меня в эфире сидел шеф российского бюро Би-би-си Костя Эгерт, замечательный российский журналист, давно работающий в этой профессии. Я его спросил: ведь наверняка есть давно сформулированные правила? Он говорит – да, правила сформулированы восемьдесят лет назад. Что есть журналистика? У Би-би-си, например, записано в уставе: у журналиста нет своего мнения. У Би-би-си нет своего мнения, Би-би-си информирует. Оно должно информировать обо всех общественно значимых точках зрения. В эфире Би-би-си должны быть представлены все общественно значимые точки зрения. Костя замечательно сформулировал: если после эфира оба оппонента считают, что их мнение полностью выражено или оба считают, что ведущий подыгрывал другой стороне, эфир считается успешным. Это есть равенство.

У Би-би-си в Ираке сейчас работают около тысячи человек. В Ираке. Они там есть везде: в провинции, среди инсургентов. Служба безопасности не знает адресов инсургентов, а журналисты среди них находятся. Это – журналистика! И никто не кричит в Британии, что это шпионы. Как на Андрея Бабицкого (по поводу его интервью с Басаевым. – Примеч. ред.) кричали…

Журналист не шпион, он даёт информацию. И эта информация даётся во взвешенном виде. Посекундно, если речь идёт о выборах, о конкуренции в политике. Не приведи Господи, как у нас! Вы знаете: для «Единой России» – 90 процентов в положительном контексте, 10 процентов эфирного времени – все остальные, и непременно в отрицательном. Выборы! Чаво? Выборы? Это не выборы, это назначение начальства и его переназначение.

Выборы – это что-то другое. Это непременно прямой эфир. И непременно равное представительство в средствах массовой информации на протяжении длительного времени. Это реальная конкуренция. Выборы – это подсчёт по законам арифметики, а не Вешнякова. Только в таком случае мы имеем право употреблять слов «рейтинг» по отношению к политику. Посадите Владимира Владимировича, рядом посадите Владимира Рыжкова и Эдуарда Лимонова на три часа в прямой эфир. Чтоб была возможность задавать вопросы, реагировать на ответы. И вот так полгода каждый день. А потом сравним рейтинг. Тогда можно говорить, что этот политик выиграл у того. Но если я ржавой ножовкой перепилю всем сухожилия, а потом выиграю забег в стометровке – меня можно, конечно, назвать олимпийским чемпионом, я могу надеть на шею медали и потом долго ходить, гордиться. Но это уже не Олимпиада.

Всё навернётся

– Журналистика – это непременное, едва ли не первое условие существования демократического общества. В том, что правила, по которым мы сегодня «играем», через какое-то время перестанут существовать, можно не сомневаться. К сожалению, не могу призвать этому сильно радоваться. Потому что вопрос не в том, что это навернётся. Это навернётся обязательно как нежизнеспособное. Ведь Советский Союз распался не в результате разрушительных действий ЦРУ. Он оказался нежизнеспособным. Ведь говорят о травме, не совместимой с жизнью. Вот есть политический строй, не совместимый с жизнью. Строй, который можно удерживать только железной рукой – ОМОН, милиция. Но ещё Линкольн сказал, что можно обманывать длительное время небольшое число людей, можно короткое время обманывать многих, но нельзя всё время обманывать всех.

Навернётся наше состояние относительно быстро. Потому что в условиях отсутствия конкуренции теряется качество. Оставшийся вне конкуренции деградирует естественным образом. Это касается автомобилей, это касается политического строя, это касается всего.

Мы видим эту деградацию. Думаю, вы там, в регионах, тоже наблюдаете стагнацию, деградацию. Конкуренции нет.

Кто служил в армии, знает, через какое-то время там перестаёшь мыться, следить за собой, начинаешь сморкаться в пол. Чего стесняться? Баб нет. Все свои. Все пахнут одинаково. Стесняться некого. Конкурировать не за кого. Происходит естественная деградация. Это же у нас произошло в политике: стесняться некого. Бедный Тони Блэр! Что-нибудь одно скажет, не так сформулирует – его неделю будут есть. Живьём. Все средства массовой информации, конкурирующие партии. Не дай бог, он начудит – тут же в суд! Он вынужден следить за собой. Они там более-менее человекоподобные не потому, что они лучше, а потому, что находится в условиях, где нет выбора. Он перестанет быть премьер-министром мгновенно, если один раз скажет что-нибудь такое, что сказал Путин израильскому премьеру. «О! Ваш десять женщин изнасиловал – молодец!»*

Всё, завтра нету никакого премьер-министра Блэра. Всё! Он уходит в отставку. Такого премьера у страны быть не должно, потому что он бросает тень на державу. Всё! Точка! А у нас можно стрелять из огнемёта по заминированной школе. И потом три года терять вещественные доказательства.

Так вот, это всё грохнется через некоторое время. Вопрос в том, что придёт следом. Сколько на тот момент останется людей, которые помнят, что такое профессия. Которые не потеряли уважение, у которых ещё есть публика. Сколько людей, которым верят. Сколько людей, о которых знают, что они не берут за «джинсу». Сколько таких журналистов, пользующихся доверием. Потому что если этого не будет, власть упадёт в руки толпы. В руки тех в толпе, которые умеют бойчее других управляться с этой толпой. Это – не мы с вами, это – не демократы. А те, кто умеет надавливать на самые низменные инстинкты. Придёт новая череда обслуживающего персонала. Или те, кто сегодня обслуживает Путина, с небольшой корреляцией начнут обслуживать того же Рогозина или кого Бог пошлёт. Правда, я не уверен, что это будет Бог, но это уже не важно.

Демократия без прилагательных

– Наша с вами профессия такова, что твёрдость знания этой профессии мне кажется чрезвычайно важной. С этого и начинается демократия. Из всех свобод, если потребуется выбрать одну, следует выбирать свободу слова. Если есть свобода слова, то можно отстоять свободу собственности и другие права человека. Есть свобода слова – можно воевать за остальные свободы. Если её нет – всё остальное рушится мгновенно. Не случайно первый удар власть нанесла по НТВ. Точно определив кирпич, который нужно вытащить, чтобы всё остальное начало рушиться. Когда нет такого НТВ, которое смотрели 80 процентов населения, можно позволить себе и Беслан. Можно пострелять по детям из огнемётов.

Представьте себе, что в Беслане стоят несколько десятков телекамер по всему периметру. Вопрос: будут ли стрелять из огнемётов по заминированной школе? Нет…

А к свободной прессе прилагается независимый парламент, который немедленно начнёт независимое расследование. Независимый суд, который выносит независимое решение, опирающееся на закон. Поэтому ни один главнокомандующий, ни один начальник штаба в условиях работающих камер в режиме live не отдаст приказ. Более того, население страны к этому моменту знает правду о требованиях террористов, о переговорах Закаева и Аслана Масхадова, о том, что Масхадов прибудет в Беслан в качестве посредника. Если после этого стрельба всё-таки начинается, журналисты спрашивают, не связано ли это с попыткой не пустить Аслана Масхадова в Беслан, не заплатили ли дети своими жизнями за политическое решение, а не за невозможность их освободить. Общество устами журналистов начинает задавать вопросы. И если начальство не даёт ответы, устраивающие общество, то меняется не журналист и не владелец телекомпании, а меняется начальство. Причём кардинально. Вплоть до уголовного преследования. Так работает эта схема в странах демократии.

Но у слова «демократия» не может быть никаких прилагательных. «Управляемая», «суверенная»... Это бред сивой кобылы. Никакой управляемой демократии нет. Это эвфемизм авторитарного режима.

Страны, занимающие первые места по качеству работы механизмов, определяющих демократию, – свободная пресса, независимый парламент, независимый суд, независимые сильные общественные организации, приоритет права, – занимают первые места по уровню жизни. Опубликован недавно рейтинг свободы прессы, где мы занимаем почётное 151-е место, в компании (чтоб не соврать) Уганды, Индии, Замбии. Первые места занимают Финляндия, Норвегия, Исландия, Дания. Там есть реальная политическая конкуренция, независимый суд, и как следствие – появляется уровень жизни. Естественным образом. На последних местах Нигерия, Северная Корея, Туркмения и т. д. Венесуэла за нами, конечно, но уже неподалёку. Латинская Америка, Африка – вот наши «братья по разуму». Это не совпадение.

Демократия – это череда простых механизмов, позволяющих любую проблему решать. Они работают – и через какое-то время исчезают тараканы, появляются ровные дороги, «Мерседес» вместо «Жигуля», апельсиновый запах в туалете, вежливые полицейские на выходе. Не мент, который вас крышует и если вы не брюнет, то позволяет вам пройти по улице, а если вы ему не понравитесь, может пристегнуть вас к батарее и бить, пока вы в чём-то не сознаетесь.

Царь и полицейский

– Кто-то сегодня откуда-то прорвался и кричит: помоги, царь-батюшка. А без Путина нельзя, конечно, ничего решить: кто успел упасть в ноги, того проблема решена. А кто не успел, в следующий раз разбегайся издалека побыстрее... Что ж делать-то! – в отчаянии спрашивают. Путин говорит: работать с милицией. Как милиция работает с гражданами, об этом я могу рассказать, представляю. Но как гражданин может работать с милицией? Пусть он выйдет как-нибудь без охраны на улицу с каким-нибудь брюнетом – я посмотрю, как он будет работать с милицией!

К моему приятелю в Лондоне подошёл полицейский. А тот брюнет. Вздрогнул. У него московская привычка вздрагивать, когда к нему подходят представители закона. А полицейский сказал: знаете, вы находитесь в районе Сохо, это район не совсем благополучный, поэтому держать открыто в руке кошелёк не следует. «Я, конечно, – сказал полицейский, – догоню негодяя и поймаю, но зачем нам эти приключения?» Козырнул, извинился и ушёл. И мой знакомый остался, глотая валидол, не понимая, с кем это он разговаривал. Что за ангел такой спустился? А это был полицейский, выработанный как порода в результате трёхсотпятидесятилетней английской эволюции.

Вступительная речь окончена, как у президента. Давайте вопросы. Кто тут из Брянска? Поднимите руку, я вас хочу обрадовать. Вы? Вы не видели сегодняшнего эфира? Жаль. Сегодня в Брянске корреспондент ВГТРК произнёс замечательные слова. Он дал человеку микрофон и сказал: «Там камера... Видите, камера? Там президент». Потом этот же корреспондент многим, рвавшимся к микрофону сказал: «Вас много, я один. Президент, к сожалению, тоже один». (Хохот в зале.)

Ходим пешком

Шендеровича спросили о политической конкуренции напрямую:

– Ну какая у нас была политическая конкуренция до Путина?

– Политика – это не борьба хорошего с прекрасным. Это даже не борьба добра со злом. Это выбор между злом пострашнее и злом абсолютным. Нет никакого добра. В политике добро представлено крайне редко. Значит... та свобода слова, первоначальная, дикая, которая существовала в первые годы российской дикой демократии, она-таки была свободой слова. И политическая конкуренция была. Было несколько источников власти. Другое дело – какие это были источники. Да, не Бельгия. Это был Зюганов против Ельцина. Или кто почище Зюганова. Какие-то экстремисты. Да и просто душевнобольные. Разные... Но при этом были и вменяемые. Мы помним состав первого Съезда народных депутатов. Это был вполне интеллектуальный состав. Там было очень много очень умных людей, образованных и честных. Я живу в Ленинградском районе Москвы. Голосовал за профессора Юрия Рыжова. Он был и депутатом, и вице-премьером – кем угодно. Ничего к рукам не прилипло. Как был профессор-авиационщик, так и остался. Политическая конкуренция была. Конкуренция в средствах массовой информации тоже была. Не было идеального информационного поля, но скрыть что-то было невозможно. Если была гадкая информация про Березовского – её выдавали на НТВ. Если про Гусинского – на Первом канале. Гадкая информация про всех размещалась на государственном. Потанин мог и того, и другого... Невозможно было, чтобы что-то произошло и об этом не сообщили. Не мог Киселёв, выходя в семичасовом выпуске, не сказать что-то важное, потому что он знал, что в восемь выйдет Сванидзе, а в девять – Доренко. Нельзя было просто не сообщить, как сегодня поступили с Чечнёй. Канал НТВ, на котором я имел честь работать в те годы, в полтора раза превышал рейтинг других федеральных каналов. В «мирное» время. А как только что-то случалось – и в три раза. Как только что-то в стране происходило, все быстренько щёлкали четвёртую кнопку. Уверенные, что они узнают о происшедшем. Так в конкуренции работают во всём мире. Сегодня мы вернулись к советскому положению, о котором говорил Жванецкий: «Прочёл газету – узнал, что во всех». Сегодня не имеет смысла после просмотра «Времени» смотреть «Вести». Утверждена высочайше картинка. Вёрстка спущена сверху. Есть список людей, которых нельзя пускать на каналы. На летучках говорят, под каким углом, под каким соусом что давать. Список экспертов утверждён. Зачем это смотреть? Только с одной целью – узнать линию партии на сегодняшний момент. Это очень важная задача!

Мы только начинали в 90-х годах. Это была очень несовершенная система. Она нуждалась в эволюции. Это был «Жигуль». «Жигуль» устроен так же, как «Мерседес», только гораздо хуже. Но в нём есть то же самое, что и в «Мерседесе»: колёса, двигатель, карданный вал. Наша демократия была «Жигулями». Надо было сказать: «Ребята, у нас пока что «Жигули», давайте учиться и делать из них сначала «Шкоду», а потом, глядишь, «Фольксваген», А потом «БМВ», а дальше, глядишь, и «Роллс-ройс». Что сделала новая администрация? Она спросила: «Вам нравятся «Жигули?» Мы сказали: «Не-е-ет!» Она у нас «Жигули» отняла. Ходим пешком.

– У нас теперь своя, управляемая машина, – подсказали Шендеровичу из зала.

– Эта машина ездит по Ашхабаду. В идеальном варианте. Она ездит по Пхеньяну, по Гаване. Эта машина управления ездит давно...

Чему радоваться?

– Скажите, известна предельная дата ухода главы государства из власти? Если известна точно – это похоже на демократию. Буш, какой бы он ни был, мы знаем, уйдёт. 21 января 2009 года его не будет в Белом доме точно. Нравится он – не нравится. Они не будут соединяться с Канадой. Они не будут менять конституцию. Если Республиканская партия употребит слово «преемник», её сгноят! Американский народ встанет на дыбы. Если в процессе выборов Буш на один час дольше задержится в эфире, чем конкурент, его снимут с выборов. В той же самой Америке позывы поуправлять есть. Не только наш такой выдающийся. От Буша звонили в «Нью-Йорк таймс», в «Вашингтон пост», в телекомпанию НВО. Звонили, стучали кулаками по поводу материалов о журналистских расследованиях – о пытках в Ираке, о незаконном прослушивании американских граждан. Просили не публиковать. Чем закончилось? Опубликовали. Получили Пулитцеровскую премию. Владельцев не поменяли. Спора «хозяйствующих субъектов» не получилось. Билл Гейтс на свободе! Финансировавший оппозицию, напомню. Гейтс, как и Ходорковский, финансировал оппозицию. Где налоговая убила Гейтса? Почему он не в Краснокаменске? Хотел бы Буш посадить Билла Гейтса? Очень! Не имеет возможности. Потому что первый же его звонок прокурору со словами: «Слушай! Сделай ты что-нибудь с этим» – и завтра же нет самого Буша. Хочет – не может. В американском обществе, какое бы оно ни было, есть несколько священных коров. Одна из которых – свобода слова. Поэтому за два дня до выборов по каналу НВО на 40 миллионов американцев транслируется фильм Майкла Мурра «Фаренгейт 911». Фильм, по сравнению с которым мои «Куклы» – это детский лепет на лужайке. В течение фильма действующий президент несколько раз называется идиотом. Сорок миллионов американцев голосуют потом за Буша. Их выбор. Но при демократии остаётся право поумнеть. И рейтинг Буша, подходивший к 79 процентам в момент консолидации нации, сейчас скатился к 38–39.

Авторитаризм – зло, близкое к абсолютному. Наш-то ещё не абсолютный. Наш ещё приличный. Среди авторитарных он очень приличный. Сама постановка вопроса пещерная. Будем сравнивать с туркмен-баши? И радоваться этому?..

***

По завершении переговоров с израильским премьер-министром Владимир Путин, думая, что микрофоны не работают, заявил Эхуду Ольмерту следующее: «Привет передайте своему президенту! Оказался очень мощный мужик! Десять женщин изнасиловал! Я никогда не ожидал от него! Он нас всех удивил! Мы все ему завидуем!»

  

Константин РОЖКОВ, г. Калининград. Газета «Светлогорье», 03 ноября 2006 г.