Писатель Людмила Улицкая родилась в Башкирии, в эвакуации во время войны. Два года госслужбы в академическом институте были ее первым и последним опытом сервильности у государства, которое не любит человека. Публиковать свои рассказы в журналах Улицкая начала в конце восьмидесятых годов, а известность пришла к ней в начале девяностых после того, как по ее сценарию были сняты фильмы "Сестрички Либерти" и "Женщина для всех", а в "Новом мире" вышла повесть "Сонечка". Все знают "Казус Кукоцкого". Новый роман Улицкой "Даниэль Штайн, переводчик" - о человеке и церкви, вере и религиозности, о судьбе и войне, о нации и государстве. А помог писательнице завершить долгую работу над романом - кризис.

- Сейчас, уже закончив эту работу, могу сказать, что кризис - это естественное, нормальное и правильное состояние человека. Мы все время от времени обязаны переживать кризисы. Если кризиса не происходит, то с нами что-то не в порядке. Это было для меня важным открытием, как все простенькие открытия. Кризис - обязательная вещь взросления человека. Это как в биологии: скажем, есть определенные этапы у насекомых, у змей, есть такие точки, когда животное не может развиваться дальше, не поменяв какой-то части своей оболочки. Скажем, змея меняет кожу. Без этого она не может вырасти, потому что тело ее вырастает, и в какой-то момент кожа лопается. А следующая кожа оказывается чуть-чуть больше, чем предыдущая. Она вырастает таким образом.

- Вы сказали, что кризис - это нормальное состояние, мы обязаны переживать кризис. А в вашей жизни с чем были связаны кризисные моменты? И как вы их переживали?

- Дело в том, что самый сильный кризис я пережила в тот момент, когда у меня одновременно исчерпалось все. Профессия - потому что я не работала девять лет: меня выгнали с работы в советские времена за самиздат. Моя профессия была генетика, и после такого перерыва надо было заново учиться. Я развелась с мужем. Пожалуй, этого достаточно. Было ощущение полного нуля.

Это было удивительное состояние. Ниже падать было некуда, потому что было потеряно все: профессия, семья, роман неудачный - все сложно безумно. И вдруг я почувствовала, что ситуация необычайно полна потенции, что она очень "потенциальна". С этого места очень хорошо начинать заново. Ощущение, что в нижней точке есть возможность взять новое направление, новое движение - это и произошло.

- Людмила Евгеньевна, но помогает ведь, наверное, и еще что-то. Надо же как-то идти вперед?

- Это ощущение неприличия - чувствовать себя несчастной. Вдруг ты понимаешь, что это унизительно, что это безобразно, что это недостойно. Чувствовать себя несчастной - это все равно, что идти в юбке, на которой пятна на заду. Мы всегда говорим о том, как американцы фальшиво улыбаются, какой-то фальшивый способ жизни. А это замечательно! Это помогает тебе сохранить достоинство, не требовать от людей жалости. Я нигде не видела столько несчастных женщин, как в нашей стране, потому что у нас считается допустимым жаловаться. А это, на самом деле, не очень хорошо. Надо учиться жить.

- Испытывает ли современная церковь кризис? Как это влияет на общество, на простых людей?

- Конечно. Это не только мое мнение, но и сама церковь прекрасно осознает. Католическая - особенно, поскольку там привыкли больше, чем у нас, проговаривать, вербализировать какие-то вещи. Потому что они в большей степени озабочены тем, чтобы выйти из этого кризиса. Конечно, глубочайший кризис христианства развивается со страшной скоростью. Десять-пятнадцать лет тому назад культурные люди, воспитанные в советском пространстве, очень захотели войти в церковь. Это было довольно массовым явлением, когда люди открывали Евангелие, открывали для себя великие ценности и рвались туда. И входили туда. И кто-то входил и оставался, а кто-то входил и поворачивался, обломавшись. Потому что не нашли там того, за чем они туда шли.

Скажем, в католических странах, в Италии, например (я в последние годы несколько раз там была), там образованный слой людей, как правило, это ярые антикатолики. У нас культурный маятник двинулся к христианству, скажем, с 1980-х годов. Я человек более раннего "призыва": меня жизнь завела туда гораздо раньше.

Так я должна сказать, что там совершенно другая картина: там этого не было. Там откат от церкви произошел в культурной среде довольно давно, и он достаточно сильный. И хотя традиционные католические ценности продолжают работать и работать, в католических странах это большая проблема. Но там ее гораздо лучше понимают церковные иерархи, в особенности последний и предпоследний Папы, которые делали все возможное, чтобы этот кризис преодолеть. Потому что их сознание и так уже ограничено определенными вещами, которые они преодолеть не могут. И вместе с ними их не может преодолеть и церковь.

- Раньше в русской традиции писатель действительно был почти пророком. Как вы считаете, сейчас мы можем говорить о том, что у нас есть писатели-пророки или все-таки мы движемся в сторону "райтерства"?

- Да, движемся. Не вижу в этом ничего плохого. Дело в том, что в России такая культурная традиция. И так нам повезло или не повезло, что у нас великая литература XIX века. Наши второстепенные писатели, они такого масштаба, что во Франции они составили бы ее славу. Было несколько ярчайших фигур, которые действительно владели умами и влияли на общественное мнение, что-то меняли, может быть. Такая ситуация, я думаю, в мире заканчивается. В России, по-видимому, последним писателем, который имел такое влияние, был Солженицын. Я не вижу сегодня ситуации, при которой мог бы возникнуть еще один.

Сегодня писателю для того, чтобы создать большую аудиторию поклонников, нужно достаточно многолюдное общество. Сегодня очень разнообразные социальные группы. Их стало гораздо больше. Кроме того, все-таки информационное общество - много знают, гораздо больше предложение. Поэтому я не думаю, что сегодня в принципе возможен такой писатель. Это наше сознание с прошлых лет оставляет нам идею, что поэт - это так высоко, это собеседник Господа Бога. Я думаю, что это романтическая установка ушла вместе с романтической эпохой. Сегодня писатель - это профессионал, у которого есть определенная сфера деятельности. Сфера художественная. В этой художественной сфере он может с большим или с меньшим успехом работать.

- Хотелось бы, чтобы вы выразили свое отношение к политической сфере жизни общества, если вы этим интересуетесь. Может, есть какие-то симпатии, антипатии?

- Очень просто - двумя словами выражаю. Меня тошнит.

Автор благодарит за возможность встречи клуб региональной журналистики "Из первых уст".

  

Денис БОРОДИН, г. Уфа. Первая интернет-газета Республики Башкортостан "БАШвестЪ", 03 января 2007 г.