Научный руководитель Государственного университета – Высшая школа экономики Евгений ЯСИН известный оптимист. В девяностые годы он возглавлял министерство экономики, но сейчас – признался Евгений Григорьевич на недавней встрече с членами Клуба региональной журналистики – не хотел бы работать в правительстве. Разве что в правительстве Егора Гайдара, ведь именно гайдаровские реформы легли в основу модернизации российской экономики. Ясин верит в процветание России, но не перестает повторять, что экономическое чудо свершится в нашей стране только в том случае, если мы пойдем по пути демократического развития.

– Евгений Григорьевич, давайте для начала обрисуем нынешнее положение России на экономической карте мира?

– Мы занимаем первое место по территории и по природным богатствам – в этом с нами никто не может сравниться. Седьмое-восьмое место по численности населения. Пропустив вперед несколько стран, даже таких, как, скажем, Нигерия, оказались на девятом-десятом месте по объему валового внутреннего продукта. А что касается такого важнейшего показателя, характеризующего развитие страны, как ВВП на душу населения, то здесь мы находимся, согласно официальной статистике, на 36 месте в мире, а по моим оценкам – примерно на 43-м. Для сравнения, в период наибольшего упадка, то есть в 1998-99 годах мы были 56-ми. Сейчас Россия где-то в середине списка, после всех 25 членов Организации экономического сотрудничества и развития. В свое время Португалия была последней в этой организации, поэтому ставилась задача догнать Португалию. Сейчас в ОЭСР приняли еще менее развитую Мексику. Так вот в Мексике ВВП на душу населения составляет примерно 18 тысяч долларов, а в России – 10 тысяч.

– Какие попытки до сих пор предпринимала Россия, чтобы переместиться на более высокие позиции в этой табеле о рангах?

– Реальными попытками изменить положение можно считать только реформы 1992-94 годов. Некоторое оживление было в период первого президентства Путина, но потом все замерло. После неудачного опыта с монетизацией льгот все реформы в России прекратились. Сейчас правящая элита занята только предстоящими выборами. А в начале девяностых были сделаны очень важные шаги: либерализация экономики и связанный с этим процесс демонтажа плановой распределительной системы, ликвидация государственной монополии на внешнюю торговлю, позже – достижение финансовой стабилизации. Сегодня модно ругать девяностые годы и называть все это полным провалом. На самом деле это было началом экономического подъема. Рост происходил тогда за счет девальвации рубля и проведенных реформ. Главная энергия подъема – частный бизнес – очень быстро ощутил открывшиеся возможности и стал занимать ниши на национальном рынке и отвоевывать позиции на международных рынках, правда, не за счет улучшения качества товаров, а за счет низкой цены.

– А потом на нас свалилась манна небесная в виде высоких цен на нефть?

– Нефтяной фактор вступил в действие со второй половины 1999 года. Цены на нефть стали расти, а с ними менялись и показатели темпов роста ВВП России. И самые лучшие темпы восстановительного роста российская экономика показала в 1999-2000 годы, когда цены на нефть были уже высокими, но не максимальными. Первое время повышение нефтяных цен играло исключительно положительную роль: страна стала постепенно насыщаться деньгами, что способствовало ее экономическому росту. Но обратите внимание, в последние три года нефтяные цены росли с колоссальной скоростью – с 27 долларов в 2003 году до 70 долларов за баррель в 2006-м, а темпы экономического роста в этот период, напротив, снижались.

– Чем объясняется этот факт?

– 2003 год был годом существенного поворота в экономической политике. До этого мы проводили курс, заданный при Ельцине, который заключался в последовательной либерализации экономики, стимулировании бизнеса, повышении деловой активности и в то же время в разумной макроэкономической политике с жесткими денежными и бюджетными ограничениями. После 2003 года в связи с «делом ЮКОСа» и целым рядом других акций ситуация изменилась. Вместо либерализации началось огосударствление и давление на бизнес. Конечно, бизнес не был «белым и пушистым» и законов не придерживался. Но под влиянием прокуратуры, судов, налоговой службы, санитарного контроля и так далее бизнес резко сбавил масштабы деловой активности, и показатели развития экономики стали снижаться. Это выражается и в низком уровне инвестиций в основной капитал. У нас они составляют 15,5 процента ВВП. В Китае – 45 процентов. Мы оказались в ситуации торможения дальнейшей динамики модернизации.

– Вы считаете 2003 год решающим для дальнейшего развития России?

– Этот год обозначил очень важную вещь – два альтернативных варианта развития. Первый – проект модернизации снизу, или демократическая модернизация с упором на частную инициативу. Это тот курс, который непоследовательно, но проводился до 2003 года. Второй – проект модернизации сверху, упор на государство. Этот курс проводится сейчас, нельзя сказать, что в чистом виде, но основная тональность именно такова. От того, какой вариант мы выберем, зависит, станет ли Россия экономическим гигантом XXI века.

– Каковы наши стартовые позиции? На что мы должны опираться, двигаясь к этой цели?

– Основные факторы, являющиеся источниками развития – это трудовые, природные ресурсы, капитал, институты и культура. Сравним Россию с Китаем и Индией – нашими партнерами по атаке на западную цивилизацию, на развитые страны в попытке их опередить.

По трудовым ресурсам мы с ними конкурировать не можем. Мы еще не прочувствовали проблему, которая очень четко обозначится в ближайшие год-два. В настоящее время девочек в возрасте до 4 лет в России три миллиона, почти в два раз меньше, чем женщин 20-24 лет. Это означает, что даже если мы будем очень активно стимулировать рождаемость и существенно, до показателей развитых стран, снизим смертность, то все равно через 20 лет население России сократится примерно до 100-120 миллионов, просто потому что женщин, способных рожать, будет в половину меньше, чем сейчас. Поэтому рассчитывать на избыточные трудовые ресурсы, которыми мы распоряжались до последнего времени, и на которых в значительной степени был основан рост экономики Советского Союза, мы не можем.

– Зато, как вы уже отметили, ни одна страна не может сравниться с Россией по природным богатствам.

– Да, Китай и Индия бедны природными запасами, в том числе энергией. В связи с быстрым развитием экономики их спрос на энергетические ресурсы будет возрастать. Этот спрос будет предъявляться в том числе и России. И мы будем пользоваться этим конкурентным преимуществом. Но можем ли мы сказать, что природные ресурсы сделают нас экономическим гигантом? Думаю, нет. Посмотрите на Саудовскую Аравию. В последние 20 лет она сильно обеднела, ВВП на душу населения сократился там почти в два раза. Нефть не сделала ее экономическим гигантом, хотя на ее долю приходится 20 процентов мировых запасов углеводородного сырья и в этом она значительно превосходит Россию.

– Кстати, о нефти и нефнедолларах. В развернувшейся дискуссии «тратить или не тратить деньги стабилизационного фонда» вы на какой стороне?

– Я бы рекомендовал вам забыть слова «стабилизационный фонд». Это заначка, которую муж прячет от жены. И прекратите об этом все время говорить, потому что жена услышит. Мы вынуждены отправлять большие доходы от нефти в стабфонд. Мы не можем использовать эти деньги таким образом, чтобы они приносили экономический эффект, поэтому их расходование приведет лишь к увеличению инфляции. Когда нет деловой активности, не хватает «энергетики», то есть нацеленности общества на повышение уровня жизни, на достижение значимых результатов, все эти доходы бесполезны. В крайнем случае, они в качестве ренты достаются определенному количеству людей, причастных к движению финансовых потоков.

К тому же, у нас не такой большой стабилизационный фонд. При падении цен на нефть он сможет сдерживать ситуацию не больше 1,5 лет. А потом мы снова столкнемся с теми же проблемами, как в середине восьмидесятых, когда снижение нефтяных цен стало для советской экономики таким ударом, который она не смогла перенести. Это я к тому, что модернизация не может опираться только на природный ресурс.

– В числе основных источников развития вы назвали также капитал. Сейчас Россия не испытывает дефицита в деньгах. Может ли это стать нашим преимуществом?

– По крайней мере, это не является сдерживающим фактором. Мы получаем большие доходы не только от продажи нефти и газа, но и от всего сырьевого экспорта. Однако никто не может гарантировать нам столь благоприятных условий и впредь. И потом, если мы не можем в полной мере использовать капитал, получаемый от нефти, то каковы гарантии, что мы будем получать эффект от капитала, который стали бы занимать? В минувшем году в Россию пришло 30 миллиардов долларов прямых иностранных инвестиций. В общем объеме инвестиций они составили примерно 17 процентов. Три-пять лет назад это было 2-3 процента или 2,5 – 5 миллиардов. В тоже время отечественные инвестиции растут медленно. Это говорит о том, что, несмотря на демонстрацию взаимной любви и доверия, напряженные отношениях между бизнесом и властью сохраняются. Ответ такой: капитал может работать только в том случае, если к этому будут созданы соответствующие предпосылки.

– А что вы подразумеваете под институтами и культурой?

– Институты – это правила игры. Они могут быть формальными, то есть установленными законодательно, а могут быть неформальными, которые либо способствуют выполнению законов, либо не способствуют. В России неформальные нормы больше расходятся с законами. У нас принято жить по понятиям – считается, что так более справедливо. Но институты, благоприятные для развития, это те, что обеспечивают верховенство закона, принуждают к его исполнению. Пока именно с этим наше государство не справляется. И как мне кажется, даже не старается справиться. В борьбе со своими оппонентами оно использует те же методы, что и сами оппоненты. Скажем, налог на добавленную стоимость: почему он должен собираться хорошо, если все плательщики уверены, что государство все равно не сделает возврат НДС, хотя законом это предусмотрено?

Что касается культуры, то под этой трудноуловимой вещью я понимаю, прежде всего, склонность людей к уважению закона, к выполнению неких норм общежития. Существует утверждение, что успех реформ зависит от расстояния от Брюсселя. То есть чем дальше на восток расположена страна, тем реформы в ней идут хуже. К сожалению для нас, в этом есть резон. Если культура отсталая, она будет тормозить развитие экономики. Институты и культура требуют довольно больших инвестиций, но, в конечном счете, они играют решающую роль. Я думаю, это и есть наш резерв.

– На это нужно делать ставку в проекте модернизации снизу?

– Именно так. Модернизация снизу – это, прежде всего, либеральные реформы, и в продолжение их – демократизация. Не обязательно точно по американскому образцу, можно что-нибудь по-русски, но только не «суверенная демократия» в современном исполнении, когда вместо выборов остается некая их видимость. Цель будет достигнута в том случае, если мы сможем победить самих себя. Это тяжело. Но для нас это единственный оставшийся шанс, учитывая, что другие факторы, о которых я говорил, не будут срабатывать.

– А что ждет Россию при реализации второго проекта – модернизации сверху?

– Ничего страшного не произойдет: просто мы кем были, тем и останемся. А в это время другие: и Китай, и Индия, и Бразилия – будут меняться. Перед ними тоже стоят проблемы, связанные с институтами и культурой. Но у них еще есть резервы догоняющего развития. А у нас таких резервов практически нет.

В тоже время, если мы будем ориентироваться на модернизацию снизу, нам будет легче добиться успеха, потому что Россия – европейская христианская страна, и она вплотную подошла к изменению институтов и культуры, которое в других европейских странах произошло еще на этапе перехода от феодального аграрного общества к индустриальному.

  

Татьяна ЛУКАНКИНА, г. Ангарск. Городская газета «Время», № 14, 8 февраля 2007 г.