Егор Гайдар редко и неохотно встречается с журналистами. В прошлом году он дал лишь около 10 интервью, предпочитая экономические и деловые журналы. Выступление первого премьер-министра России и ответы на вопросы представителей региональных СМИ – случай исключительный.

На семинар Клуба региональной журналистики «Из первых уст» Гайдар прибыл поначалу несколько настороженный и настроенный на макроэкономический уровень в планетарном (постсоциалистическом и постиндустриальном) масштабе. Не услышав вопросов об итогах приватизации, обнищании народа и разграблении страны, призывов покаяться в содеянном, Гайдар стал улыбаться, спустился на уровень региональных и отраслевых проблем, а в конце встречи поблагодарил журналистов за квалифицированные вопросы и произнес на прощание: «Было очень приятно».

Егор Гайдар, д.э.н., директор Института экономики переходного периода

Современный российский экономический рост является предметом самых оживленных дебатов. С чем он связан? Есть две базовые концепции. Доминирует первая: экономический рост обусловлен сочетанием девальвации рубля 1998 года, что расширило конкурентные возможности отечественных товаров, и благоприятной конъюнктуры рынка нефти. Другая концепция очень благостна для власти и менее распространена в негосударственных СМИ: рост – это результат стабилизации политической ситуации и реформ 2000-2001 годов. На мой взгляд, первое из этих объяснений страдает неполнотой, а второе, мягко говоря, – недостаточной точностью. Действия правительства по созданию инвестиционного климата, по налоговой реформе, по стимулированию капитальных вложений (активные в 2000 году, затем более медленные) ориентированы на долгосрочную перспективу. Структурные реформы действуют с длинными лагами. Рейгановские реформы оказали огромное воздействие на экономический рост в Америке в девяностых годах. Лаг был десять лет.

Эффект от нынешних российских реформ можно ожидать в лучшем случае начиная с 2005 года. К экономическому росту в последние годы они не имеют никакого отношения.

Все страны СНГ к 1997-1999 годам вышли из стадии падения (постсоциалистической рецессии) и перешли к восстановительному росту. Возникли рыночные институты, перестраивается производство, пришли компетентные менеджеры, заканчиваются войны за передел собственности, стали стабильнее финансы, в какой-то мере доступнее стал кредит. Этот процесс наслаивается на разную конъюнктуру рынка нефти, на реальное обесценение и недооценку национальной валюты, на структурные реформы.

Характерная черта восстановительного роста – он начинается неожиданно. Ну кто мог прогнозировать в 2000 году рост ВВП на 9%, а рост промышленного производства на 11%? Никто. Ни российское правительство, ни эксперты! Экономисты делают прогноз, экстраполируя существующую тенденцию и накладывая на нее такие факторы, как капитальные вложения, основные фонды, рабочая сила. Все это абсолютно невозможно для прогнозирования начала восстановительного роста, который не инерционен. Он носит взрывной характер.

Еще одна черта – опережающий рост реальной заработной платы по сравнению с ростом производительности труда.

И наконец, самое важное – затухающий характер нынешнего роста. Он идет при относительно низких масштабах и темпах роста капитальных вложений. Да, кончился полный бардак, восстановились хозяйственные связи, восстановилась мало-мальски нормальная валюта, задействовали оборудование, востребованы квалифицированные кадры, в том числе и на заводах. Но все перечисленные ресурсы исчерпаемы, и экстремально высокие темпы роста, естественно, начинают падать.

Хватит ли резервов, чтобы продолжался восстановительный рост, этого не скажет ни один квалифицированный и осторожный экономист. Никто не гарантирует, что темпы роста ВВП не опустятся в ближайшие годы до нуля.

А политики, хозяйственники, экономисты начинают рассуждать: смотрите, а рост-то у нас выдыхается: в 2000 году – 10%, в 2001 – 5%, а в 2002 – 4%. Проявляется нетерпение: да как же так, пришел новый президент, начал осуществлять реформы, а темпы роста идут вниз! Может, что-то делается неправильно? Может, надо сменить курс? Звучат предложения открыть свободную зону или придумать еще какую-нибудь экономическую глупость, предположим, пойти на резкое смягчение денежной политики. В таких попытках искусственно подстегнуть рост, я считаю, кроется одна из самых серьезных угроз, которые сейчас существуют. Меня, честно говоря, вопрос о краткосрочных колебаниях темпов роста вообще не волнует! Не имеет никакого принципиального значения, составит ли он в 2003 году 3,5%, 4% или 4,4%.

Важно создать набор институтов, которые позволят нам иметь устойчивые темпы роста, превышающие 3% в год, на протяжении следующих 30 лет. А что же надо делать – это сейчас ключевой вопрос.

Специфическая особенность нынешней ситуации – довольно высокая норма сбережений и относительно низкая норма инвестиций, далекая от потребностей. Разница между этими двумя показателями – капитал, вывезенный из страны. Должен сказать: вывоз капитала в 1991-1998 годах был, на мой взгляд, деятельностью экономически обоснованной. Потому что крупные капитальные вложения не рациональны, когда есть беспорядок в системе государственных и общественных институтов, в системе отношений собственности, когда никто не может сказать, не являются ли принимаемые государством меры экономического характера некой игрой. При таком положении вещей рационально мыслящий человек отправляет свои капиталы в швейцарский банк или в банки на Багамские острова до тех пор, пока все не прояснится. Капиталы в принципе можно вернуть и инвестировать в России, потому что здесь у вас лучше связи, больше информации о перспективности вложений, чем на Багамских островах. Но если не работает судебная система, если не гарантированы права собственности, если царит рэкет и коррумпирована бюрократия, кто же начнет масштабно инвестировать?

Как говорил один хороший экономист, люди реагируют на стимулы, остальное – подробности. Если вы хотите, чтобы вкладывали в вашу экономику, в ваше предприятие, то должны создать стимулы, обещающие инвесторам безусловную выгоду. Это значит добиться, чтобы права собственности были надежно защищены. Чтобы эти права и необходимость выполнения контрактов гарантировала судебная система. Чтобы местные чиновники не вымогали взятки. Чтобы бремя государства не было слишком обременительным для бизнеса. Чтобы налоговая система была справедливой, равномерной, простой, с предельно низкими ставками и минимумом включений. И так далее. Все эти меры, замечу, присутствуют в программах правительства.

В 2000 году, с началом политической стабилизации, правительство приступило к разработке программы Грефа, главной целью которой стало изменение инвестиционного климата. Это – стержень, пронизывающий всю программу реформ в России. Другое дело, что между записью в правительственную программу и тем моментом, когда заявленные мероприятия осуществлены и на них отреагировал инвестор, проходит немало времени.

Кроме того, возможности любого правительства одновременно осуществить ряд глубоких структурных реформ ограничены. В этой связи встает вопрос о способности выбрать приоритеты и обеспечить необходимую концентрацию сил. Я считаю: то, что правительство России делало между 2000 и 2002 годами, превосходит все оптимистические ожидания.

Любой обладающий соответствующим опытом человек, сказал бы, что в течение двух лет провести глубокую налоговую и пенсионную реформы, глубокую реформу трудовых отношений, существенно реформировать законодательство, связанное с собственностью, в том числе на землю, обозначить контур военной реформы, произвести серьезные изменения в системе бюджетного федерализма, существенно изменить систему внешнетарифного регулирования – это из области фантастики. Тем не менее нашему правительству, в общем-то, удалось это сделать. Где-то лучше, где-то хуже, с разным набором компромиссов, но в целом продвижение было очень серьезным.

Беда в том, что далее можно предъявить столь же длинный список того, что принципиально важно для роста, но не сделано.

Практически ничего не сделано по созданию системы финансового посредничества, по банковской реформе, по реформе системы государственных расходов, в здравоохранении и образовании, практически ничего – по военной реформе. Реформа естественных монополий находится в стадии обсуждения, и к ней, по сути, еще не приступали. Не говорю уже о государственном аппарате – колоссальном по объему, нереструктурированном, плохо оплачиваемом и сверху донизу коррумпированном, что тоже представляет собой серьезное препятствие на пути экономического роста. Кроме того, несмотря на некие улучшения в судебной системе, надеяться на положительный эффект от них можно лишь в десятилетней перспективе, но не завтра.

Чтобы установился благоприятный инвестиционный климат, важно набрать критическую массу изменений. Оценка достаточности сделанного остается за инвестором.

Ясно, что в оставшийся до выборов год все, что связано с конкретными реформами, будет в основном откладываться.

Я надеюсь, что удастся провести пакет законов по электроэнергетике, пакет законов, связанных со вступлением в ВТО. Возможно, будет принято законодательство, связанное со страхованием банковских вкладов. В подготовке программы реформ бюджетной сферы наш институт принимал активное участие, и я знаю, что ничего серьезного до 2004 года в этом направлении сделано не будет. Но предельно важно, чтобы в период, когда откроется новое окно политических возможностей (после мая 2004 года), мы распорядились им не менее эффективно, чем в 2000 году. И от того, как это будет сделано, в колоссальной степени зависит перспектива долгосрочного развития России.

ВОЗМОЖЕН ЛИ КРИЗИС

– Насколько устойчива российская экономика к возможному падению мировых цен на нефть, к возможному кризису? Реально ли вообще прогнозирование таких ситуаций, как у нас в августе 1998 года или в Штатах в октябре 1929 года?

– Цены на нефть и на энергоносители в целом – важнейший фактор для российской экономики, и это будет так, по меньшей мере, на протяжении следующего десятилетия. Абсолютно разные ситуации – управлять Россией, когда цены на нефть и когда . Поэтому вполне закономерен вопрос – уязвимы ли мы для кризиса типа 1998 года. Отвечаю: гораздо в меньшей степени, чем тогда.

Что будет, если через год (завтра – нереально) резко упадут цены на нефть? Можем ли мы столкнуться с проблемами, похожими на 1998 год? Нет! Потому что у нас нет короткого долга. У России есть долг длинный, что для устойчивости бюджета незначимо. Второе – в коротком долге нет доли нерезидентов. В 1998 году после кризиса в Юго-Восточной Азии иностранные инвесторы (нерезиденты) стали резко выводить капиталы со всех развивающихся рынков, из-за чего мы не смогли обслуживать короткий государственный долг.

Был финансовый кризис в Аргентине. Он не отразился на нас, потому что у России нет короткого долга. Нечем собственно спекулировать-то! А наши евробонды оказываются вполне привлекательным инструментом, особенно когда возникают проблемы в Южной Америке.

Если, скажем, цена на нефть составит за баррель, то у нас радикально изменится ситуация с платежным балансом. Но кто заставит тогда Центральный банк поддерживать курс на уровне с центами? Пусть в этой ситуации курс будет, сколько будет. Сорок так сорок рублей за доллар! Я не предвижу пока такого сценария, но это возможно. И никакой катастрофы не произойдет! Будет скачок инфляции, увеличится конкурентоспособность отечественных товаров, исчезнут проблемы с резким реальным укреплением рубля. Ну и замечательно! Что за катастрофа? Ускорение инфляции параллельно приводит к обесцениванию части бюджетных обязательств. Сейчас есть масса инструментов для проведения гибкой политики, которые позволяют, пусть не всегда самым легким образом, все же адаптироваться к возможным неприятностям.

Да, конечно, в России уязвимая банковская система и довольно-таки хрупкая экономика, зависящая от мировой конъюнктуры нефти. А так как прогнозировать цены на нефть никто не умеет (специальный обзор всех моделей прогнозирования показал, что лучшие результаты дает так называемая модель пьяной походки), то вся система курсовой политики, бюджетного устройства должна быть устроена так, чтобы страна не умирала, если, не дай бог, цена на нефть будет .

ГДЕ НАШИ ПРЕИМУЩЕСТВА

– Можно ли прогнозировать, какие отрасли промышленности могли бы помочь России выйти на более высокий уровень экономического развития?

– Вы задаете очень опасный вопрос в условиях постиндустриального развития, когда крайне быстро происходят изменения в структуре потребностей и производства. Можно поставить задачу обогнать США или Южную Корею по производству, например компьютеров и можно даже решить эту задачу, обложившись деньгами, но к тому времени, когда все будет построено и налажено, может оказаться, что компьютер данного типа и поколения уже в принципе никому в мире не нужен.

Основной институт постиндустриальной экономики – это не металлургический завод, а скорее университет, исследовательское подразделение. А вот его невозможно построить по методу – там вырыл котлован, там построил стены, слегка обучил специалистов и готово. В этой связи я очень большой скептик по поводу вашей возможности назначать победителей. Есть разумные гипотезы, но они представляют собой инструмент скорее для аналитики, чем для реальной политики.

Где наши преимущества? Это сферы, предполагающие использование высококвалифицированного, интеллектуалоемкого, но не очень дорогого труда. Совершенно очевидно, что в научном приборостроении у нас есть серьезные преимущества. Но, оттолкнувшись от этого, сделать вывод, что мы выбираем своим приоритетом научное приборостроение, закачаем туда кучу денег, дадим налоговые льготы, – это очень опасно.

К тому же еще учтите, что промышленная политика более-менее удачно реализуется в, скажем так, относительно некоррумпированных авторитарных режимах. Я всегда пытаюсь объяснять своим друзьям, почему в России нельзя вводить свободные экономические зоны. Говорят: посмотрите, как здорово они работают в Китае. Но в Китае, который является авторитарным режимом, генеральный секретарь ЦК КПК, Председатель КНР, который родом из Шанхая, может сказать, что у всех провинций будет один налоговый режим, а у Шанхая другой. И так оно и будет. А если вы попробуете сделать подобное у нас, то получите 89 отдельных налоговых режимов.

КАК ПРИВЛЕЧЬ ИНВЕСТОРА

– Какое содержание Вы вкладываете в термин региональная экономическая политика?

– Наш институт активно занимается исследованием региональной политики. Мы пытались проследить нетривиальные корреляции: оценить уровень политической свободы в регионе, инвестиции на душу населения, зависимость судебной системы, наличие или отсутствие исков против администрации – в общем, целый набор критериев. Придут или не придут инвестиции, зависит в значительной степени от того, насколько коррумпирована администрация, насколько прозрачен механизм принятия решений, насколько широко распространено вымогательство чиновниками у предпринимателей, насколько гарантированы права собственности, как региональные власти сочетают в своей работе функции регулятора и одновременно субъекта рынка через близкие хозяйственные структуры. Я не склонен переоценивать достижения Новгородской области, но ее пример действительно показал, что разумная, дружественная политика по отношению к инвесторам, а именно упрощение процедуры регистрации, забота о снятии административных барьеров, дает огромный результат.

ПЕРСПЕКТИВЫ АВТОПРОМА

– Сегодня крупные российские товаропроизводители торгуются с правительством по поводу ставок импортных пошлин, обещая индустриализацию и замещение импорта. Что Вы думаете о перспективах отечественного автопрома?

– История автопрома показывает вредность высоких таможенных барьеров. В российской экономике довольно много секторов, которые были слабо защищены в тарифном отношении, но у них была относительная свобода торговли. И в этих секторах произошло существенное повышение качества управления. Пищевая промышленность тому наглядный пример. Вспомните, как в середине 90-х годов была масса жалоб, что наш рынок заполонила заграничная пищевая продукция. А что происходит сегодня? Отечественная пищевая промышленность – это один из самых динамичных, конкурентоспособных, быстро растущих и эффективно работающих секторов экономики. А в автопроме?

Когда ты пестуешь промышленность в мягких условиях, окружая ее высокими тарифными барьерами, не заставляя адаптироваться, бороться с собственной коррупцией, контролировать собственные издержки, повышать качество – такая промышленность и машины производит соответствующие. Автопром мы защищали-защищали, списывали долги, предоставляли налоговый кредит... И что? Вот он – такой же, как и был. Это значит, что мы просто законсервировали проблему.

Тем не менее я не считаю, что наш автопром безнадежен, потому что в России есть машиностроительная культура, есть большой рынок, есть соответствующая инфраструктура. И я убежден, что автомобильная промышленность в России сохранится. Другое дело, что я не знаю, какая это будет промышленность. Вполне возможно, что это будет автомобилестроение на базе моделей «Форда» или «Дженерал Моторс», «Фольксвагена», «Тойоты». А с тем качеством машин, которое предлагается сегодня, наш автопром обречен. Неизбежно происходит смещение спроса в сегмент более дорогих, более качественных машин, и этот процесс никак нельзя остановить.

КАК ИЗМЕНИЛИСЬ ВЗГЛЯДЫ

– Изменение структуры менеджерской элиты является одним из основополагающих факторов экономического роста. Как изменились ориентиры собственников?

– В последние годы происходит процесс реального установления контроля над собственностью, разборки между потенциальными контролерами с применением самых разных способов. И в это время, в некотором смысле, не до управления. В это время чем меньше конфликтов, тем лучше.

А дальше надо думать о том, как собственностью управлять. Как сделать так, чтобы она приносила прибыль, чтобы акции котировались и собственник мог их продать на российской или нью-йоркской бирже, и тем самым привлечь кредитные ресурсы. И выясняется, что самое главное теперь – это качество менеджмента. Начинается приток в управление потенциально талантливых и способных людей, с опытом работы в течение нескольких лет в рыночных условиях. Выясняется, что они востребованы и дорого стоят. Начинается острейшая конкуренция за таких специалистов.

И конечно, важными факторами ускорения смены элиты явилась стабилизация в вопросах собственности и политическая стабилизация после 2000 года.

– Каким Вы представляли себе будущее России 10 лет назад, когда руководили реформами?

– Я представлял, что у нас будет развивающаяся экономика с постепенно растущим уровнем жизни, со свободной конвертируемой валютой, относительно устойчивым рублем, с множеством социальных проблем, с коррумпированным госаппаратом, с плохо работающей судебной системой. Короче говоря, я представлял страну примерно такой, какой она сегодня выглядит. Только думал, что будет все это не через десять лет, а через пять.

– Где, на Ваш взгляд, самое слабое место на пути экономического развития России?

– Коррумпированный и неэффективный государственный аппарат. Много других проблем, но это самое важное.  

Илья БАТРАКОВ, Нижний Новгород Журнал "Деловая неделя" N3, 2003 г.