Заместитель председателя Конституционного суда РФ в отставке, советник Конституционного суда РФ, профессор, доктор юридических наук Тамара Георгиевна Морщакова — очень уважаемый человек в нашей стране. И это несмотря на то, что нередко высказывания этой женщины идут вразрез с мнением многих ее коллег. "Есть такое немецкое выражение — пачкатель собственного гнезда. Это, наверное, про меня. Но тут уж ничего не сделаешь", — говорит она.

Не так давно Морщакова была гостем семинара клуба региональной журналистики "Из первых уст", в работе которого принимала участие и корреспондент "Вечернего Волгограда". Думаем, что некоторые выдержки из выступления Тамары Георгиевны о работе судов и вообще о судебной реформе будут интересны всем читателям нашей газеты, хотя бы исходя из того, что от сумы и от тюрьмы в России не зарекаются.

ВСЕ ДЕЛО В СТАТУСЕ

— Судебная власть на такой огромной территории, которая объединялась общим названием Советский Союз, никогда не представляла собой действительно самостоятельную власть. Ей требовалось занять это положение. Возможно, я кого-то удивлю, заявив, что судебная реформа в России началась с XIX партконференции. Но именно тогда впервые были провозглашены те принципы, на основании которых должно было вестись преобразование суда. Ранее суды решали общую со всей правоохранительной системой задачу — карать, преследовать... Эффективность этой деятельности определялась по результатам совместных усилий, которые должны были приводить к 100-процентному осуждению всех тех лиц, которые представали в результате деятельности прокуратуры и МВД перед судом. А если он отклонялся от этой линии, то не выполнял роли, которая была ему предназначена. Разорвать вот это единство было одной из целей судебной реформы.

Концепция судебной реформы в России была принята еще в 1991 году. Ее одобрил действовавший тогда съезд народных депутатов и Верховный Совет РСФСР. Реформа развивалась медленно. Началась она, как я считаю, с главного — с обеспечения статуса судей. Было решено увеличить срок их работы до 10 лет. Поначалу думали, что это так замечательно: ведь теперь целых 10 лет судья не будет думать о своей будущей судьбе. Но оказалось, что все гораздо хуже. Потому что если через 4—5 лет у судьи еще сохранялись возможности переориентироваться в своей профессиональной деятельности, выбрать себе иную стезю, то после того, как он уже 10 лет "отмотал" на этой должности, других перспектив у него не оставалось. Он оказывался в роли человека, которому всеми правдами и неправдами нужно было стараться сохранить свое судебное положение. Это уже потом пришли к решению о принципе несменяемости судей, когда их пожизненно назначают, и они могут быть удалены с должности только при достижении либо определенного возраста, либо по точно установленным в законе основаниям, перечень которых не может расширяться: например, когда судья признается недееспособным или судья осуждается за совершение уголовного преступления. Однако возраст, при котором судья должен уйти в отставку, установить забыли. Он был определен только в 2000 году — 65 лет. Хотя это совершенно нормальный шаг, в нашей реформе он приобрел значение шага в направлении контрреформы. Потому что возраст отставки распространили даже на тех судей, которые ранее приобрели другой статус — без ограничения возраста. Законодательная власть таким образом подтвердила, что все-таки она господин в этом доме, и после того как уже один раз изменила судейский статус может сделать это еще неоднократно.

На первом этапе судебной реформы мы очень последовательно проводили принцип, необходимый для обеспечения статуса судей. Это принцип подконтрольности не вышестоящим судебным инстанциям, не органам законодательной и исполнительной власти, а только органам своего собственного судейского сообщества. Привлечь судью к ответственности можно было лишь по решению органов судейского сообщества, так называемых, квалификационных коллегий судей, которые состояли из одних только судей. Причем они были составлены с одной точки зрения очень удачно: половина членов этой квалификационной коллегии должна была представлять низшее судейское сословие, то есть судей первого звена судейской системы. Это был такой достаточно хороший гарантийный механизм, обеспечивающий, что судью будут судить равные ему, то есть это напоминало в некотором роде суд чести. Но инициаторы этого проекта, я себя тоже к ним причисляю, не учли одной детали российской действительности. Вместо того, чтобы явиться подлинными судами чести, квалификационные коллегии стали некоторым закрытым корпоративным сообществом, не допускали никого к себе, не давали никакой информации о своей деятельности и поэтому часто защищали своих независимо ни от чего, хоть защищать они их не имели права.

Приходилось долго объяснять, что судебные коллегии созданы для того, чтобы в каждом конкретном случае установить, не является ли стремление возбудить уголовное дело против судьи попыткой расправиться с ним за те решения, которые он уже принимал, или желанием вынудить его к принятию в будущем каких-то судебных решений, выгодных прокурорскому или МВДшному сословию, потому что именно эти органы плоды своего труда представляют суду для оценки. Но поскольку они этого никак хотели понять, то общество отторгло такую корпорацию и стало требовать: "Зачем нам такой независимый судья, который может делать, что угодно, и на которого нет никакой управы?" Родился очень опасный тезис, который в ходе судебной реформы мог привести к определенным шагам, направленным на контрреформу: обеспечить опять-таки ответственность и подотчетность судей. Пришлось приложить немало сил, чтобы этого не произошло. Правда, и судейская корпорация в ходе реформы претерпела изменения. Чтобы она не была такой закрытой, в нее ввели представителей общественности, а затем еще и представителя президента. Кстати, то, что судьи сейчас получают назначение от президента, а не избираются законодательными органами, представляется существенной гарантией их независимости. Почему? Да потому, что назначить президент судью может, а вот устранить с должности — нет.

Долгое время в России не существовало дисциплинарной ответственности судей — и это был успех судебной реформы. Но с 2000 года ее ввели. Одной из самых суровых мер дисциплинарной ответственности является лишение судейского статуса. Правда, в законе в качестве оснований лишение судьи его должности называется упречное поведение и совершение проступка, который несовместим с авторитетом судейской службы. Однако размытость понятия, что это за такой проступок, заставляет нас опять рассчитывать только на совесть самой судейской корпорации, которая не будет злоупотреблять своим влиянием. Увы, демократически организованное большинство тоже часто бывает несправедливым. Правда, общество вполне довольно нынешним этапом судебной реформы, поскольку утверждает, что наконец-то устранена полная бесконтрольность судьи. Но бесконтрольность существовала не столько в силу закона, сколько в силу его применения. Ведь когда было провозглашено, что судью нельзя привлекать к ответственности за существо его действий, то на местах это поняли совершенно искаженно, решив, что судью нельзя привлечь ни за какие действия, которые он совершил в судейской мантии. Например, в Конституционном суде было письмо от граждан, в котором сообщалось о том, что судья побил в зале суда истца, а когда тот стал жаловаться в органы судейского сообщества, ему сказали: нет, мы не можем привлечь судью к ответственности за действия, связанные с осуществлением правосудия. А осуществление правосудия — это что? Это чтобы истца в зале суда били? Вот таким образом неправильно применяемый закон привел, в конце концов, к тому, что его откорректировали. И эти изменения несколько снижают уровень независимости и самостоятельности судебной власти.

СТАНЬ ГЕРОЕМ

— Но что не предусмотрели в ходе судебной реформы? Не предусмотрели, что судья находится под жутким прессом высших судебных инстанций. Причем, пресс этот оказался очень многообразным. В судебной системе, которая построена инстанционно, совершенно ясно, что решение нижестоящего суда проверяется судом вышестоящим и в случае, когда оно незаконное или необоснованное, отменяется. В теории всегда признавалось, что это может быть единственным способом управления, который осуществляется сверху вниз. Однако на практике пошли, к сожалению, по другому пути. Вышестоящие инстанции приобрели очень серьезные полномочия, которые помогают им влиять на судебные решения внизу. Поскольку именно вышестоящие суды и их председатели представляют судей на получение классных чинов, они получили возможность проявлять инициативу и в привлечении тех к дисциплинарной ответственности. Это, кстати, очень просто. Можно привлечь даже за то, что очень большие сроки рассмотрения дел. А как их сделаешь меньше, когда дел много, а судей — мало. Кроме того, вышестоящие суды получили еще один потрясающий рычаг в виде судебного департамента при Верховном суде, который забрал у Министерства юстиции все функции по материальному обеспечению судов и судей. Перечислят ли судье деньги на ремонт помещения, получит ли он квартиру — зависит теперь от судебного департамента. Это все неофициальные, но очень мощные рычаги управления внутри судебной системы. Освободиться от этого давления очень трудно. Поэтому задача обретения независимости судебной власти становится теперь сродни героическому подвигу каждого судьи. На этот счет у меня был интересный спор с человеком, который очень много сделал положительного для нашей судебной реформы. Он считает, что такие меры контроля помогут подкорректировать поведение судьи, если он что-то делает не так. Вот вам уже два разных толкования подходов к реформированию судебной системы. На самом деле реформирование судебной системы многообразно, оно касается не только статуса судей, но и принятия новых процессуальных кодексов, введения новых судебных инстанций, таких как мировые судьи. История мирового суда, история арбитражного суда в РФ — это история нашей реформы, так же как и история суда присяжных.

От чего мы шли? У нас был единый суд, и есть тезис о единстве судебной системы. Правда, дальше начинаются рассуждения: обеспечено ли это единство, потому что у нас появились арбитражные суды и высший арбитражный суд как глава этого ведомства судебной власти, у нас появился Конституционный суд как некая самостоятельная единица, и у нас есть общие гражданские суды, возглавляемые Верховным судом РФ. Все время говорят о необходимости появления других судов: нам нужны административные суды, ювенальные суды и так далее... Верховный суд считает, что все они должны находиться под его руководством, иначе не будет достигнуто единство судебной системы. Это очень неправильная идея. Потому что единство судебной системы не исключает специализацию. Специализация по мере усложнения общественных процессов — нормальное явление. В Америке, например, вы можете найти суды по железнодорожным делам. Во многих странах выделяются семейные суды, и это не препятствует единству судебной системы, которое должно пониматься только в единообразном толковании законов. Разница в толковании ведет к нарушению равенства граждан перед судом. А дальше возникает вопрос, как технологически обеспечить это единство в судебной системе при ее таком отраслевом разнообразии.

ДА БУДЕТ МИР!

— НА самом деле судебная система требует развития. Появление мировых судов — это не только признак увеличения судебных инстанций, что само по себе положительно, но это и признак появления наиболее приближенного к населению звена. Мировые суды находятся в особом положении. Они признаны судами субъектов Федерации. Это значит, что мировой судья получает жалованье из федерального бюджета, а материальное обеспечение самого мирового суда осуществляется из областного бюджета. Поэтому кроме федерального закона требуется принятие региональных законов о мировых судах. Именно из-за отсутствия этих законов мировые суды так долго не создавались. Им надлежит рассматривать дела не тяжкие, по которым производство ведется в виде частного обвинения. Таких дел много: это побои, оскорбления, клевета... Существует другая категория дел — частно-публичного обвинения, которые могут быть возбуждены по жалобе гражданина, но будучи возбужденным, не подлежит прекращению, если потерпевший захотел примириться с тем, кого он обвиняет. Мировой судья рассматривает дела единолично. Мировых судей будет гораздо больше, чем районных судов, и таким образом доступ к такому суду существенно облегчается.

Предусмотрена и особая процедура обжалования решений мировых судов. Это образец для всей судебной системы. Решения мировых судов могут быть обжалованы в районном суде в так называемом апелляционном порядке. Апелляционный пересмотр судебных решений — это такой пересмотр, когда вторая инстанция (в данном случае районный суд) рассматривает дело заново, исследуя абсолютно все доказательства. Вот это действительно гарантия того, что две инстанции, рассмотрев дело по одним и тем же правилам, не допустят судебной ошибки. Но, к сожалению, суды общей юрисдикции у нас ни по уголовным делам, ни по гражданским делам по этому пути не пошли.

ЕСЛИ ЖАЛОВАТЬСЯ — ТАК В СТРАСБУРГ

— В результате судебной реформы в России теперь есть три вида пересмотра приговоров: апелляционный, кассационный и надзорный. Кассационный порядок пересмотра дел существовал у нас всегда. Участники процесса могут в вышестоящем суде обжаловать не вступившее в законную силу решение в установленный законом 10-дневный срок. Здесь не может быть принято решение, ухудшающее положение жалобщика, даже если на этом настаивает другая сторона. Если сторона обвинения, как кажется кассационному суду, права, тогда дело направляется на новое рассмотрение в суд первой инстанции, где все опять начинается сначала. А дальше наступает еще одна возможность пересмотра решения в третьей инстанции — надзорной, где можно обжаловать уже исполняющиеся приговоры по гражданским делам.

До введения новых процессуальных кодексов наш надзор не признавался эффективным средством судебном защиты в европейском Страсбургском суде. Там говорили: ваш надзор ничего не значит, потому что надзорная инстанция начинает рассматривать дело только тогда, когда должностное лицо прокуратуры или председатель вышестоящего суда согласится с жалобой гражданина и принесет надзорный протест. Что в ходе судебной реформы произошло? Я бы сказала, что сделали вид, что эту процедуру изменили. Каким образом? Жалоба поступает к судье вышестоящего суда, и этот судья выносит решение, чтобы ее допустить к рассмотрению. Однако гражданин непосредственно своим обращением не инициирует судебное производство. Судебная процедура начинается только, когда судья выносит протест. Но и это уже считается колоссальным достижением, шагом вперед. Лично я пока ничего прогрессивного не вижу. Потому что доступ гражданина в надзорную инстанцию все равно не обеспечен.

И все же ряд принципиальных изменений в ходе судебной реформы достичь удалось. Каждый гражданин теперь имеет право требовать своего присутствия при рассмотрении его дела как в кассации, так и в надзоре. Ввиду громадности нашей территории уже вводятся режимы работы видеоконференций, когда гражданин может участвовать в процессе, прибегнув к помощи телекоммуникаций. Он будет слышать все, что происходит в зале, и его там будут слышать. Это новшество появилось в результате решения Конституционного суда РФ. Практически все нововведения, которые введены в Уголовно-процессуальный кодекс, Гражданский процессуальный кодекс и Арбитражный процессуальный кодекс решениями Конституционного суда, серьезно продвинули судебную реформу. Среди этих нововведений: право каждого человека иметь защитника еще до того, как ему предъявлено обвинение; право каждого гражданина обжаловать в суде в ходе предварительного расследования любые действия следователя и прокурора; право каждого гражданина обжаловать в вышестоящие инстанции те решения, которые суд первой инстанции принимает по ходу дела, если они ограничивают права гражданина до завершения рассмотрения дела по существу; право каждого гражданина на исправление судебной ошибки, даже если по его делу вынесено уже решение в самой высокой судебной инстанции и это решение высшего суда вступило в законную силу и исполняется; право ознакомления с заявлениями другой стороны — стороны обвинения или стороны истца и ответчика, когда они жалуются в вышестоящий суд; право на суд присяжных...

КТО ВЫ, ГОСПОДА ПРИСЯЖНЫЕ ЗАСЕДАТЕЛИ?

— Институт суда присяжных во все времена — и сейчас, и в дореволюционной России — был спорным. Всегда существовали две диаметрально противоположные позиции. Одна сторона, ратовавшая за этот суд, говорила: без него мы не преодолеем разрыв между судом и обществом, необходимо, чтобы представители гражданского общества чувствовали свою ответственность за то, как вершится правосудие в стране. К тому же мы сможем обеспечить независимость суда, потому что какой смысл будет влиять на судью, если решение по делу должны принимать 12 представителей гражданского общества? Что, оказывать нажим на всех представителей? Это практически не осуществимо. И, наконец, еще один довод в пользу суда присяжных: законы, которые применяет суд, меняются медленнее, чем условия жизни в обществе. То, что устаревший закон считает плохим поведением, требующим применения наказания вплоть до уголовного, может уже давно не представлять общественной опасности. Кто, как не представители гражданского общества, должны это подтвердить. Вот, например, раньше у нас была уголовно наказуемой частная предпринимательская деятельность. Мы взяли несколько конкретных дел, по которым люди уже отбывали уголовные наказания, и предложили коллегии присяжных рассмотреть их. Присяжные все проанализировали: что это была за деятельность, какие государственные средства для этого использовались, был ли нанесен урон госсобственности, понесли ли ущерб обычные граждане... Рассмотрев дела, присяжные заявили: тех людей надо выпустить.

Мы очень долго добивались, чтобы в Конституции появилась следующая норма: родственники не обязаны давать показания против своих близких, которых привлекают к уголовной ответственности. Ни один суд присяжных в мире не привлекал мать за недоносительство. А наш советский с народными заседателями — привлекал. И это уже содержательное объяснение тому, почему суд присяжных более справедлив, — он учитывает общественную мораль.

Впрочем, противники суда присяжных считают, что это — суд улицы, поскольку присяжные юридически безграмотны и вообще жестокие, им ничего не стоит потребовать вешать преступников на всех столбах. Но это опасение не подтвердилось ни в одном процессе. Потому что когда человек сидит и смотрит глаза в глаза того, кого он должен осудить и таким образом решить его судьбу, он никогда при наличии сомнений не скажет: "Виновен". Есть и другой официальный показатель положительности работы судов присяжных. Они больше... оправдывают. Говорят, что правосудием нельзя назвать такой суд, в котором нет оправдательных приговоров. Когда в царской России ввели суд присяжных, то картина была потрясающая: количество оправдательных вердиктов составило 40 процентов. А благодаря нынешним судам присяжных у нас стало 20 процентов оправдательных вердиктов. Правда, наш законодатель тут же страшно подстраховался. Чтоб судебная реформа не шагала такими уж семимильными шагами вперед, было принято решение о том, что вышестоящие суды могут отменять эти приговоры. Но здесь свое слово сказал Конституционный суд: вы не имеете права отменять оправдательные вердикты суда присяжных, если они вступили в законную силу, в противном случае это будет нарушением европейской конвенции по правам и свободам. Но 20 процентов кажется нашей прокуратуре страшно много! Как же, 20 процентов оправданных! Но суд-то ведь должен быть на рассуд, а не на суд. И судьи в суде присяжных чувствуют себя совершенно иначе. Мы опрашивали многих из них. Свободно чувствует себя судья. Давить на него бессмысленно, тут присяжные решают, а ему нужно только обеспечить сторонам возможность свободно изложить свои доводы и еще грамотно произнести напутственное слово.

КАЗНИТЬ НЕЛЬЗЯ, ПОМИЛОВАТЬ?

— В последнее время очень часто спекулируют по поводу отмены смертной казни и суда присяжных. Представляют это следующим образом. Так как российская Конституция говорит, что смертная казнь в нашей стране может применяться, если обеспечен суд присяжных, значит, настало время забыть про объявленный в 1996 году мораторий на вынесение и исполнение подобных приговоров. Эту точку зрения высказывает и замечательный депутат Райков, и, что особенно удивительно, Савик Шустер в "Свободе слова". Но на самом-то деле Конституция не программирует применение смертной казни, она программирует ее отмену, потому что в главе 20 написано: "Впредь до отмены смертной казни ее применение возможно только, если будет обеспечено право каждому на суд присяжных". Право же на суд присяжных обеспечено только в 9 регионах страны, значит, смертная казнь применяться не может, потому что это нарушает принцип равенства граждан. Иначе получается, что там, где есть суд присяжных, казнить можно, а где его нет — нельзя. Такое дикое толкование института присяжных против права на жизнь — просто издевательство.

Кстати, несмотря на то, что в 1996 году президент Борис Николаевич Ельцин издал распоряжение о том, что в Российской Федерации нельзя применять смертную казнь, суды продолжали выносить смертные приговоры. Почему? Да потому что перед судьей зал, а в зале несчастные люди, потерявшие близких, а за окнами тоже люди, которые требуют расстрелять убийц. И хотя судья знает, что действует распоряжение президента не приводить в исполнение такие приговоры, но, чтобы отвести от себя гнев, который кругом — в зале и вокруг него, он приговаривает преступника к смертной казне. Вопрос о смертной казни вообще тяжелый. Никогда ни одно общество ни в одном государстве не высказывалось за то, чтобы ее отменить. Везде отмена смертной казни делалась усилием власти, которая просто исходила из заданной конституционной цели. Кто-то же должен в правовом отношении опережать правовое сознание общества, поскольку только таким образом можно двигаться вперед. Но лично я против того, когда в средствах массовой информации проводятся опросы на тему "Вы за или против смертной казни?" Нельзя так заявлять, как нельзя вынести на референдум вопрос о введение нового налога. Это бессмысленно, тем более что групповое, общественное сознание всегда более подвержено маниакальным идеям, чем сознание суверенно рассуждающего индивида.

Стоит вспомнить, что до того, как нашли Чикатило, казнили нескольких невиновных людей. Все они признались, понимаете, все... А что сделаешь? Есть такие вещи, сопротивляться которым человек не может. Один польский писатель написал: под пытками признаются даже мазохисты, должно быть из чувства благодарности.

Увы, реальность нашей жизни такова, что нельзя исключать вероятность судебных ошибок . Именно поэтому в европейской конвенции, вопреки общему требованию о том, что окончательное решение высших судебных инстанций пересмотру не подлежит, предусмотрено исключение, — кроме случаев, когда это необходимо для устранения судебной ошибки и возмещения причиненного в результате этого судебного решения вреда гражданину. Дело в том, что правосудие по уголовным делам можно приравнять к источникам повышенной опасности. Потому что это тоже машина, напора которой физические клетки живого человеческого существа порой выдержать не в состоянии. Вот что нужно иметь в виду, а не это бесконечно лживое требование обеспечить защиту прав потерпевших. Почему я считаю его лживым? Да потому что ни один потерпевший не может быть восстановлен в своих правах через осуждение лица, которое, якобы, этот вред причинило. Более того, если привлекается к ответственности не тот человек, который причинил вред, то потерпевший вообще лишается возможности возмещения вреда как такового, потому что подлинный причинитель не наказан и продолжает представлять собой угрозу обществу. А идея возмещения вреда потерпевшему хороша только тогда, когда это возмещение обеспечивает государство, независимо от того, удалось ему найти виновного или нет. Меня в свое время поразили поляки, которые создали специальный государственный фонд возмещения вреда жертвам преступлений. Вот это, я считаю, правильный подход.

Я встречалась с несколькими американцами - противниками смертной казни, у которых близкие погибли в результате преступлений. У одного из них жертвой убийцы стала дочь. Этот мужчина говорил мне, что прошел очень серьезный путь психологической перестройки от желания растерзать того мерзавца до осознания, что это ничего ему не дает. Результат должны давать другие меры, которые бы способствовали защите людей от убийц и насильников.

Сейчас отменен институт возвращения дел на дополнительное расследование. Раньше суд, посчитав, что сотрудниками прокуратуры и МВД, не в полной мере представлены обвинительные доказательства, мог вернуть им дело: мол, собирайте дальше. Получалось, что суд давал импульс обвинительной деятельности и уже не мог дальше, как арбитр выступать в этом деле. Кроме того, это бесконечно затягивало полную судебную реабилитацию. У меня был случай, когда человек отбыл 10 лет наказания и потом потребовал своей реабилитации. И, надо сказать, что Верховный суд РФ отменил уже исполненный приговор по данному делу, направив его на новое расследование в целях реабилитации. Однако органы, которые занимались этим дополнительным повторным расследованием, применили к тому гражданину все принудительные меры, которые только могли применить: его взяли под стражу, у него описали имущество. Представьте, они арестовали человека уже отбывшего наказание по приговору! Это очень показательный пример вредоносности института направления дел на дополнительное расследование. Поэтому сейчас, если не предоставлено необходимых доказательств, значит, гражданин получит оправдание.

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

— Тамара Георгиевна, вы много говорили о произволе со стороны правоохранительных органов. Скажите, а стоит ли вообще пытаться восставать против системы?

— Я должна признать, что защищать свои права у нас в России очень нелегкое дело. Это настоящая борьба. Но есть основания, чтобы защищать эти права, и есть механизм, с помощью которого их защищать можно.

— Как вы относитесь к тому факту, что суд присяжных - это дорогое удовольствие...

— Дешевое правосудие еще дороже обходится государству и обществу.

— Тамара Георгиевна, как же все-таки бороться с нерадивыми судьями?

— Их нужно позорить...   

Ирина МОРОЗОВА, Волгоград. "Вечерний Волгоград", январь 2003 г.