Нынешнюю систему образования не ругает только ленивый… И при этом, заметьте, приемные комиссии ВУЗов не справляются с потоком заявлений, и нет ни одного родителя, который бы не хотел отдать свое чадо в «хорошую школу», а затем пристроить в «приличный» ВУЗ, причем неважно, сколько этому чаду стукнуло: год или восемь… И дело не только в попытке откосить от армии, высшее образование сейчас- это и мода, и желание «быть в струе», и необходимость, то есть трамплин к какой-то карьере… правда, уже не престиж и почет, как раньше, а нечто само собой разумеющееся… В столице, например, без диплома даже ни в один бутик продавцом не возьмут… хотя что в дипломе написано: «врач» или «инженер» значения не имеет. Причем ни для кого: ни для работодателя, ни для юнца, неизвестно зачем пять лет отучившегося… Ну да опять мы вернулись к вопросам несовершенства образования!

А ведь это действительно серьезно, и вовсе не в пафосе дело, образование-это то, почти единственное, что мы всерьез делаем для будущего. Кстати, поэтому и столько разногласий, горячих споров и дискуссий о том, каким образованию быть, ведь представления о будущем у всех тоже разные. И только одно не вызывает сомнений: нынешнее его качество неудовлетворительно! Значит, надо что-то менять. И специалисты выделяют три основных направления, по которым перемены могут случиться: восстановить ту систему, которая была до перестройки; построить совершенно новую или сконструировать новый оптимальный вариант с учетом существующих тенденций, которые могут нравиться или нет, но которые вполне реальны.

Горячим сторонником этого оригинального подхода является и наш собеседник, первый проректор Государственного Университета ВШЭ, Лев Якобсон, который предлагает рассматривать российское образование в качестве модели для инновационного развития.

«На самом деле вопросов очень много, - рассуждает Лев Ильич, - Заниматься ли преимущественно вопросами организации образования или все-таки задуматься о его содержании, потому что остальное- детали? По большому счету, правильная точка зрения. Но это все равно как сказать в Советском Союзе: давайте займемся тем, какой должна быть колбаса, а не глупым вопросом: какая экономическая система может обеспечить наличие колбасы в магазинах. Вообще, да, важна сама колбаса, но жизнь показывает, что не всякая экономическая система способна реализовать лучшие представления о вкусной и здоровой пище.

И еще один важный предмет спора можно обозначить цитатой из бессмертного романа Ильфа и Петрова: что сначала – дать системе образования деньги, а потом от нее что-то требовать или наоборот? Или пусть она станет лучше, а потом уж мы ей дадим деньги? И есть еще один пункт всеобщего согласия – глубочайшее недоверие всех участников процесса друг к другу. Педагога к власти, властей к педагогам, педагогов к ученикам, семей учащихся к школе и власти. Это, безусловно, очень затрудняет поиск и реализацию решений. Но, кроме всего прочего, это симптом. Ведь недоверие на ровном месте не вырастает. Не хочу никого осуждать, с образованием так получилось – это зона концентрированного лицемерия.»

Но что было дано исходно? И какую систему образования многие из нас искренне считают «самой лучшей в мире» и предлагают восстановить?

Действительно, советские программы, особенно по естественным и точным наукам, были самыми сложными и насыщенными в мире. И, кстати, до сих пор такими остаются. Были громкие победы школьников и студентов на международных олимпиадах. Хотя, конечно, наивно полагать, что все дети поголовно осваивали и выигрывали, по социальному положению ребят не мерили.

Лев Якобсон называет эту модель- «адекватной условиям индустриальной экономики, но с советской спецификой». Другими словами, модель, для которой характерна масса признаков. Во-первых, жесткое разделение: сначала ты - ученик, потом - работник; и глубокая специализация ролей в качестве профессий: то есть, вот инженер, а вот слесарь, и никак иначе. На Западе уже сегодня все по-другому: в изменчивом мире профессии меняются, и говорить о такой идентификации не приходится. Во-вторых, учеба воспринималась( и до сих пор так) как процесс усвоения знаний(а не обучение умениям, например), и специфические отношения обучающегося и обучаемого выстраивались сверху вниз. В-третьих, предполагалась стабильность некоего ядра знаний. Ну стыдно не знать, кто написал «Му-Му», или чему равны штаны Пифагора. Хотя и с последним пунктом сейчас спорят: современная наука движется вперед семимильными шагами, и кто вправе решать, где ставить точку? Что знать надо, а что уже необязательно?

И сверху на эту модель накладывалась советская специфика планового хозяйства. ВУЗы принадлежали отраслевым министерствам, и там смотрели, сколько товара надо будет производить через 5 лет, и сколько под это нужно будет рабочих и инженеров, и делали соответствующий заказ. То есть была потребность в узкой специализации, зато не было проблем с мобильностью и гибкостью системы.

«Я бы выделил два принципиальных момента советской системы,- рассказывает Лев Якобсон,-. с одной стороны, это глубокое неравенство качества обучения, известно, что где-нибудь в отдаленных районах в Средней Азии, да и в российских регионах, аттестаты зрелости получали люди, не умевшие ни читать, ни писать, при этом по статистике они были лицами со средним образованием. Но наряду с этим советская система давала шансы. В МГУ, в котором учился и я, действительно, были люди из самых отдаленных районов, из самых бедных семей. Это была сильная сторона. Но эти два момента очень часто смешиваются: реальный демократизм, который был, и якобы существовавшее равенство, которого вовсе не было. Потому что если ты не попал в лучший ВУЗ, то ничего из тебя и не получится.»

И так было до Перестройки, до тех пор пока образование не обрело свободу. Идеологической и методологической неволе пришел конец, мир стал открытым: езди, читай, общайся. Появилась масса учебников: выбирай! Но не для всех вариативность стала долгожданным спасением, многие преподаватели, утратив привычную систему координат, оказались в растерянности, потому что совсем не были к этому готовы.

А еще сокращение финансирования, снижение социального статуса педагога, потребность в выживании… И полная утрата связей с рынком труда.

«Естественно, людей внутри сферы образования это никак не устраивало,- вспоминает наш собеседник.- И они воспринимали позицию власти очень просто: нас кинули. А раз так, значит, спасайся, кто может и как может. Отсюда возникновение того, что я привык называть психологией подполья, очень характерной для наших педагогов, врачей, деятелей культуры. Это очень специфическая психология, которая основана на том, что если честной власти нет, то все позволено.

Самоощущение учителей приближалось к трем тенденциям. Одна: день простоять да ночь продержаться. Что как-то все устроится и, наверное, вернется к старому. Другая тенденция- стать «хранителями Грааля». Лучшие люди из образования, которые раньше против власти бунтовали, почувствовали себя хранителями чего-то ценного в этой заведомо неприятной, коммерициализированной, бандитской среде и ощетинились против всего мира. Третья очень распространенная позиция: «голь на выдумки хитра». Раз так, значит, свобода, брат. Давай, сколько можем, будем использовать эту свободу в личных целях.

В этой ситуации лицемерие, которое присутствовало в системе, с одной стороны, перестало быть обязательным. Не надо было портреты Ленина в классе вешать. С другой стороны, оказалось более выгодным. Один и тот же человек, причем, не ощущающий противоречивости своей позиции, и клеймит рынок, и вовсю делает гешефт в сфере образования.

К чему это все привело? К безудержному росту числа ВУЗов! Когда говорят: «Давайте восстановим советскую систему образования», я спрашиваю: «Вы имеете в виду, чтобы вдвое меньше студентов было на 10 тыс. жителей?». В советской системы было так – вдвое меньше. Я, как член ВАК, каждый раз испытываю неловкость, участвуя в заседаниях, присуждающих степени, потому что в наше время не любая из докторских работ дипломной бы считалась.

И при этом все растет количество работающих не по специальности из лиц с высшим образованием. Сейчас их уже половина, потому что ВУЗы готовят к старой структуре экономики, а она изменилась.»

Кстати, и многочисленные опросы подтверждают: больше половины студентов не планирует работать по специальности. Ни дня!

Еще один тревожный звоночек, он же важный показатель современного образования, -это конкурентноспособность. То есть глобальный мировой рынок и возможность обмена студентами. У нас удельный вес иностранных учащихся- всего1%. Конечно, можно сказать, что у нас и зимы холодные, и язык непростой, но вот в Финляндии такая цифра равна 3%, в Швеции-9,5.

Впрочем, нельзя сказать, что системе ничего не пытались противопоставить. Уже в 1997 пробовали заниматься модернизацией. К 2004 году рабочей группой во главе с Игорем Шуваловым были выработаны конкретные предложения: исходной была идея восстановить связь образования с экономикой и обществом, чтобы образование готовило людей для этой экономики, а не для той, которой уже нет, чтобы люди работу могли находить. Были выдвинуты три ключевые задачи. Качество образования. Доступность образования. Эффективность образования. Увы, и по сей день по всем трем позициям система пребывает в неудовлетворительном состоянии: нет ни качества, ни соответственно эффективности, в ведущие ВУЗы можно поступить только с помощью денег или связей.

«Для того, чтобы управлять качеством, его надо для начала оценивать,- уверен Лев Ильич.- Надо увидеть, что происходит: где лучше учат, где хуже. На самом деле, сегодня этого никто не видит. Чтобы была эффективность, надо идентифицировать зоны расточительства и создать какие-то стимулы. Чтобы появилась доступность, необходимо ограничить коррупцию. С этого нужно было начинать. Но чем это обернулось? Созданием очень своеобразной коалиции противников такого рода программ. Коалиция состояла из скептиков, коррупционеров и энтузиастов, у которых между собой ничего общего не было, но так получилось, что конкретная программа мер их объединила. Фоном оказалось то самое тотальное недоверие к власти и любым, исходящим от нее инициативам. Кроме того, в связи с проблемой эффективности, рациональности, звучали некоторые мотивы, что сэкономить надо. Ведь все это затевалось в конце 1990-х годов, когда средств действительно не было совсем, и действительно, была надежда кое-что сэкономить в ходе рационализации, что сразу же было воспринято: закрывать нас будут, приватизировать, еще что-то. Ощетинились все.

К тому же не стоит забывать, что ядро это к концу 1990-х годов в массе своей было постаревшим и усталым. Кто говорил от имени образования лет пять назад? Ректор, который стал ректором еще при советской власти. Как правило, видный ученый. Но при советской власти ему уже было за 50 лет, а тут уже лет 70. Ему предлагают меняться непонятно как и зачем. Естественно, он против. Даже если он абсолютно честный человек, взяток не берет. Конечно, против. А как по-другому могло быть?

Сейчас только-только начался процесс смены ректоров, и мы видим изменение отношения ректорского корпуса. При том, что этих ректоров никто не насаждает, их коллективы выбирают. Просто более молодые людям, которым сейчас под 50 лет. У них другой взгляд на вещи.

С чего решили начать? С обеспечения прозрачности, с борьбы с коррупцией. Это очевидный убыток гешефту, но, вместе с тем, раз оценки, то новаторы боятся, что «подравнивать» станут. Особенно лидеры сообщества стали бояться унификации и прагматизации образования. Отсюда постоянно повторяемые слова о фундаментальности, что ее надо не потерять. В принципе, правильно, но понятно, что при такой тотальной оппозиции мало что можно было сделать. И не так много из намеченного сделано».

Интересно, что против ЕГЭ, например, согласно опросам, дружно выступают представители верхнего и среднего класса. Бедные провинциалы – за ЕГЭ. И понятно, почему это происходит, потому что при нормальном, грамотном ЕГЭ все преимущества детей «верхушки» нивелируются. И естественно, что они выступают против. Хотя есть и реальные сдвиги: после введения ЕГЭ ненамного, но больше, стали поступать ребята из провинции, из небогатых семей. И стала более прозрачной ситуация в школах, потому что опять же нельзя было ее иначе ни изменить, ни поправить. Хотя и наш эксперт согласен с тем, что ЕГЭ –это только первый шаг к системе оценок. «Почему ЕГЭ не срабатывает?- рассуждает Лев Ильич.- Потому что человек учился в средней школе, и не было всего этого, а потом вдруг оценили. А надо же смотреть, что вообще происходило. Есть реальная проблема соотнесения программ с этими ЕГЭ. Правильные опасения, что если не продумано, то может обернуться натаскиванием. В скобках замечу, что и в советской школе натаскивание на экзаменах хватало. Но это не оправдание тому, что сейчас есть. ЕГЭ- это не модернизация образования, а лишь первый кирпичик.»

Итак, что же предлагает первый проректор Государственного Университета Высшей Школы Экономики? Его модель-это не конкретный план на ближайшую пятилетку, а ориентир, план, такое волшебное стеклышко: глядишь через него на мир, и отделяешь зерна от плевел.

Во-первых, опираться в своих расчетах не на некий светлый идеал, а на реальных субъектов, их действия и поощрение конкуренции. Во-вторых, и это тоже принципиальное отличие от «шуваловских» предложений- не просто восстанавливать связи с экономикой, которая есть, а заглядывать вперед, подразумевая пресловутый инновационный путь развития.

« Я предлагаю рассматривать образование как стержень карьеры в течение всех жизни. Не сначала научился, а потом перестал, а образовываться в течение всей жизни. Это предполагает индивидуализацию образовательных траекторий, то есть не просто за тебя решили, что ты учишь и как, а с откликом на твой конкретный запрос, и не с точки зрения узенькой специализации, а с точки зрения развития тех или иных способностей, компетентностей. Кстати, в постиндустриальной экономике это императив. По-другому просто не выживешь, потому что все обновляется постоянно, и надо переучиваться. Значит, система образования должна быть на это настроена. Конечно, нельзя пропустить открытость системы. То есть не отдельно, за забором образовательное учреждение, и остальной мир, а образование, пронизывающее множество разных структур, вроде, не специализированных, таких как научные лаборатории, интерактивные электронные ресурсы. Кстати, уже сейчас это существует, но парадокс, как что-то мешающее системе образования, ломающее ее, нарушающее логику. Поэтому создать условия для взаимодействия.

По Якобсону, культура усвоения готовых знаний замещается культурой поиска информации, что предполагает гораздо более активную роль ученика. Конечно, не от хорошей жизни происходит размывание того твердого ядра знаний, которым могут похвастаться наши родители. Но и новая фундаментальность знаний- уже не просто набор разнообразных сведений, чтобы было удобно кроссворды разгадывать, хотя часто такой подход ругают представители ВУЗов, которые нацелены на подготовку к фундаментальной науке. Но, не надо забывать, что фундаментальные науки уже давно – это все-таки узкая специализация. А речь идет об адаптации студента в обществе.

Конечно, меняется и роль преподавателя: от гуру, который все знает заранее, к роли участника совместного творчества. Это, кстати, и делается лучшими преподавателями, но вне системы и никем не поддерживается. Соответственно, резкое увеличение доли выбора и формирование открытого рынка программы модулей, который способен создать мобильность системы обучения. Она сегодня актуальна, но развита скорее за границей , хотя и там, где речь не идет о подготовке ученых или художников, в основном, это больше мода. Западноевропейские студенты очень много путешествуют, им интересно поучиться в разных ВУЗах, а ЕЭС это поддерживает, правда, во многом ради интеграции Европейского союза.

« Это станет очень важным в перспективе,- уверен Лев Якобсон,- потому что индивидуализация – это как возможность в магазине выбрать нужную продукцию. Вообще все дело в том, как понимать высшее образование. Как узкую специализацию или как готовность к жизни в меняющемся мире, как сигнал о социальной полноценности. Наверное, этого не было бы, если бы не тот взрывной рост в 1990-е годы зачастую низкого качества. Но назад отгрести нельзя. Надо видеть и поддерживать позитивные стороны происшедшего.

Среднее профессиональное образование все больше становится промежуточной ступенью. Да, его приобретают. Есть хорошие техникумы. Но, как правило, люди потом все равно ориентируются на ВУЗ. На что это очень похоже? На бакалавриат по факту. То есть, начальная ступенька, а потом будет другая. И, наконец, есть спрос семей на высшее образование. С этим ничего не поделаешь. Отсюда еще вот такой выбор: 12-летка или бакалавриат. Как-то у нас затихли споры о 12-летке, а они не случайно возникли, не случайно затихли. Современная социализация людей действительно не умещается в 10 лет в школе. У нас программы сверхсложные по сей день. Гораздо более сложные, чем в западных школах. А мы их еще за более короткий срок осваивать должны. Но в той конкретной ситуации, которая у нас сложилась, есть ли смысл увеличивать продолжительность среднего образования, если по факту социальной нормой уже стало общее высшее образование? Эту тенденцию никто не создавал, но она состоялась. Ее нужно направить в разумное русло. Признать высшее образование, бакалавриат, социальной нормой. То есть создать академический и прикладной бакалавриаты. Ведь кто-то больше склонен к академической карьере и высшему образованию в старинном смысле. А кто-то лишь высококвалифицированный исполнитель. Сегодня и тем более завтра, в постиндустриальной экономике, самая распространенная работа – это уже работа руками, причем в буквальном смысле, но, вместе с тем, и не какая-то сверхсложная задача. Или труд в малом бизнесе. Здесь не нужны академики, но и неучи тоже не годятся.».

И конечно, при таком новом подходе предстоит гигантский труд по обучению рабочим профессиям. Точнее, по изменению массового сознания. Ведь сегодня ПТУ-это штамп, это совсем не престижно, а ведущие корпорации создают собственные учебные центры. В предложенной модели образования обучение рабочим профессиям планируется проводить в учебных центрах, причем не обязательно за два или три года. Опять же индивидуально: одна профессия требует года, другая – двух месяцев. И никакого возрастного ценза: желает человек приобрести рабочую профессию в 17 лет – прекрасно. Он учится в средней школе и вечером туда ходит. Так же, как туда ходит, кто работает, но хочет сменить профессию. Они могут учиться вместе, как свидетельствует зарубежный опыт. Тогда «петеушник» – престает быть клеймом. А высшая школа действительно становится ядром системы образования.

  

Екатерина ХОХЛОВА, г. Челябинск. Информационный сайт www.gazetachel.ru. 07 июля 2008 http://www.gazetachel.ru/opinion/detail.php?ID=10135