Российское правительство уже несколько лет подряд совершенно сознательно закладывает в федеральный бюджет профицит. Более того, эту практику оно намерено продолжать и дальше. Минфин подсчитал, что профицит бюджетов 2004-2005 годов составит от 1,5 до 1,7 процента ВВП. Это в два раза больше того, что ожидает правительство в будущем году. "Лишние" деньги решено складывать в так называемый стабилизационный фонд.

Надо сказать, что по поводу профицита и созданного для него фонда у Минэкономразвития и Минфина мнения кардинально разошлись. Глава Министерства экономики и развития РФ Герман Греф предлагает вообще отказаться от профицита, снизить налоги, создать благоприятные условия (тоже налоговые) для малого бизнеса, развивать фондовый рынок и привлекать инвестиции в промышленность.

Минфин, напротив, считает, что в ближайшие три года снижать налоги и отказываться от профицита нельзя. Премьер-министр Касьянов, еще недавно предлагавший оставлять деньги в экономике, чтобы ими более эффективно распоряжался рыночный сектор, "передумал" и теперь соглашается сохранить институт финансового резерва. Да и президент в своем прошлогоднем послании требовал создать стабилизационный фонд.

Подобные разногласия между Минэкономразвития и Минфином не случайны. С одной стороны, деньги должны работать в экономике, с другой - создание стабилизационного фонда тоже имеет смысл. Хотя бы потому, что в экономике сейчас происходят весьма любопытные и, надо сказать, закономерные процессы, которые в скором времени, после значительного скачка темпов роста ВВП, могут привести к тому, что эти темпы упадут. Не исключено, что до нуля. Об этом рассказал на прошедшем недавно в Москве семинаре для региональных журналистов "Открытая Россия" директор института экономики переходного периода Егор Гайдар, нарушив тем самым многолетний "обет молчания".

Аршином общим не измерить?

Как известно, в 1999-2000 годах в России произошел беспрецедентный скачок темпов роста ВВП и промышленного производства. Объясняют этот феномен по-разному. Одна из концепций связана с тем, что экономический рост обеспечен благодаря двум благоприятным факторам - девальвации 1998 года и в этой связи обесцениванием рубля, который расширил возможности конкуренции для отечественных товаров, и благоприятной конъюнктуре рынка.

Вторая концепция, очень благостная для власти, но менее распространенная в СМИ, связана с тем, что экономический рост - это результат стабилизации политической ситуации и тех реформ, которые начали проводиться к 2000-2001 годам. По мнению Гайдара, обе концепции имеют отношение к реальности, но сами по себе недостаточны для того, чтобы объяснить, что же все-таки происходит.

Когда российские и иностранные эксперты пытаются объяснить происходящие в России процессы, они зачастую вырывают Россию из общего контекста. Сам масштаб страны подталкивает к этому.

К примеру, процессы, происходящие в экономике Польши, рассматривают на фоне чешских, венгерских, словацких, румынских, болгарских. Узбекские - на фоне казахских, туркменских, таджикских, киргизских. Россию же не сравнивают ни с кем: она-де одна такая. И напрасно. Достаточно посмотреть на то, что же происходит в бывших союзных республиках, входящих некогда в состав СССР. Есть ли там рост производства? Оказывается, есть везде. Причем там, так же как и в России, рост отмечался не все время. С 1992 по 1994 год было падение, а в 1995 году начался рост. В 1996-1997 годах он был колеблющийся, неуверенный, в 2000 году во всех странах, входивших в СССР, начался стремительный подъем, причем независимо от того, является ли страна экспортером или импортером, была ли в стране девальвация или ревальвация национальной валюты. Ни один из объективно неблагоприятных факторов не смог помешать экономическому росту.

С чем он связан? На самом деле, по оценке Егора Гайдара, начало экономического роста связано с завершением первой стадии постсоциалистического перехода. В каждой из стран экономические процессы имели свою специфику, но на всем постсоветском пространстве к 1999 году наметилась тенденция к преодолению спада производства и замедлению темпов роста.

Почему везде в 1992-1994 годах отмечалось падение экономики, а потом начался ее подъем? Это связано с самим характером постсоциалистического перехода.

ВВП - это то, за что платят

Но прежде чем говорить о валовом внутреннем продукте (ВВП), которым определяется состояние экономики любой страны, стоит разобраться, что же кроется за этим понятием. По мнению Гайдара, нет более деликатного понятия в экономике, чем понятие валового внутреннего продукта. Экономисты, которые формировали концепцию национальных счетов, прекрасно понимали, насколько это тонкая и социально обусловленная категория.

Пара примеров. Если человек женится на своей домработнице - его ВВП сокращается. Если же он разводится, но бывшая жена соглашается стирать его носки, ВВП растет. В подсчете ВВП бесконечное количество подобного же рода очень забавных, но очень важных подводных камней. Например, один из ведущих российских экономистов - автор концепции национальных счетов и первый российский лауреат Нобелевской премии по экономике - очень подробно в своих работах описывал, насколько аккуратно надо использовать термин и категорию ВВП. Он, в частности, апеллировал к опыту древнего Египта, когда умершего фараона снабжали большим количеством съестных припасов. Как в данном случае рассчитывать ВВП - по числу живущих или же на живущих и на умерших? Понятно, что вопрос не такой простой.

Авторы современной концепции ВВП формулируют простую гипотезу: если что-то продается (при рыночной экономике с относительно небольшой долей государства - демократического), если кто-то за это платит и это осмысленная деятельность - это и есть ВВП. Проще говоря, ВВП - это то, за что платят.

В социалистической экономике никто всерьез ни за что не платит - очереди, дефицит, карточки, распределение, директивное планирование и потребление. Если люди и платят деньги, то только потому, что они не имеют другой альтернативы. В этой ситуации критерий осмысленности действий оказывается в высшей степени размытым. С одной стороны, да - есть большие объемы хозяйственной деятельности. Но в какой степени они мало-мальски осмыслены? Ответа нет.

Проиллюстрировать это могут следующие примеры. В 70-80-х годах ушедшего века под Москвой осушали торфяники, создавая тем самым ВВП. Сегодня, когда эти торфяники начали гореть, мы думаем о том, как их затопить. Когда это начнут делать, тоже будет создаваться ВВП.

Или еще пример: в свое время строили дамбу, чтобы Каспий перестал падать. Потом, когда уровень воды стал быстро расти, начали его вновь осушать. И в том, и в другом случае создавался ВВП. Другими словами, в рамках социалистической экономики существует масса видов деятельности, за которые никто никогда в жизни не заплатит ни копейки, если у него будет возможность выбора.

Теперь, когда социалистическая экономика перестраивается на рыночные условия, выясняется, что существует целый набор видов деятельности, которые никогда не могут быть проданы за деньги. Естественно, эти невостребованные рынком сектора начинают сокращаться, ресурсы перераспределяться, но нет никаких гарантий, что прямо завтра техника, люди, оборудование будут использованы в работах, за которые заплатят деньги. Для этого нужно не только время, но и создание соответствующих структур. Часть ресурсов вообще может не быть использована в рыночном эффективном управлении и так далее.

Процесс перераспределения от несовместимых с рынком секторов экономики в те производства, которые работают на рынок и продукцию которых можно продать, требует времени. Этот отрезок времени называется постсоциалистической рецессией. В разных странах его длительность различна.

В соцстранах, которые первыми начали проводить реформы (Польша, Чехия, Венгрия и т.д.) тоже имело место заметное падение производства, но длилось оно около трех лет. Российские реформаторы, затевая реформы, также считали, что три года - это некая константа. Мол, если в тех странах рецессия длилась три года, то и у нас она будет не больше. На самом деле это ниоткуда не следовало, потому что уровень организации экономики у всех разный, как разный уровень военной нагрузки на экономику, объем нерыночного сектора. Причем в немалой степени длительность переходного периода пропорциональна протяженности периода социализма. Уже в середине 90-х годов появились работы экономистов, которые доказывали, что самый сильный фактор, влияющий на разные результаты стран после периода социализма, - это то, сколько времени они прожили при социализме.

В Польше, например, когда начались постсоциалистические реформы, было живо еще поколение людей, видевших "тот" рынок, который был до социализма. У нас же, когда начались реформы, нормальные, дореволюционные магазины видел только один процент населения. И в этой связи, конечно, на постсоветском пространстве переходный период и должен был продлиться дольше.

Сейчас в России период постсоциалистической рецессии подходит к концу, возникают рыночные институты, начинает перестраиваться производство, приходят новые менеджеры, заканчивается передел собственности, ненужное производство отмирает, нужное потихоньку растет - и на этом фоне происходит смена падения производства на его рост.

История повторяется дважды…

В первый ли раз происходит подобное в российской истории? Нет. Уже были периоды, похожие на тот, с которым мы столкнулись в 1999-2002 годах. К примеру, похожий на нынешний рост экономики был в стране, когда закончился хаос, связанный с революцией и гражданской войной, начали восстанавливаться хозяйственные связи, было стабилизировано денежное обращение и бюджет, введен золотой червонец. Однако в то время он шел при относительно низких масштабах и темпах роста капитальных вложений. Потому что велся за счет задействования оборудования и кадров, которые существовали к моменту краха предшествующего режима. При всех издержках гражданской войны, повлиявших на резкое падение производства, самыми главными факторами были не столько материальные разрушения, сколько разрушенные хозяйственные связи. Старых не было уже, а новых не было еще.

То же самое наблюдалось и в наше время. Потребовалось время на перестройку, на создание рыночных хозяйственных связей. Но, что любопытно, экономические скачки, подобные тому, который мы наблюдали три года назад, непредсказуемы. Экономический рост после глубокого падения приходит неожиданно, и масштабы всплеска никто никогда не может спрогнозировать.

Если вспомнить 1999 год, то никто не ждал, что в 2000 году рост ВВП подскочит до 9 процентов, а рост промышленного производства - до 11. Российское правительство прогнозировало в то время рост лишь на 0,2 процента (в оптимальном сценарии) либо падение на 2,2 процента (в пессимистическом). И даже весной 2000 года, когда было видно, что ВВП увеличивается, рост планировался на полтора процента. Никто не мог предсказать рывок, хотя бы близкий к тому, что произошел в реальности. В 1923 году тоже не было ни одного российского экономиста, ни одного работника Госплана, ВСНХ, совнаркома или Минфина, который бы решился прогнозировать темпы, мало-мальски похожие на те, что были продемонстрированы в 1923-1924 годах. Это была абсолютная неожиданность. Рост всегда приходит неожиданно. Это его отличительная черта.

Впрочем, есть у него и еще одна характерная черта - всплеск роста носит затухающий характер. Потому что все ресурсы исчерпаемы. Кончился бардак, установилась нормальная валюта, рабочие, которые сначала разбежались, пришли обратно на заводы, задействовали оборудование. Но оборудование, как и резервы рабочей силы, конечны. В этой связи поддержать экстремально высокие темпы роста производства никогда не удается. Они неизбежно и закономерно начинают падать.

Уроки прошлого

Следующая забавная черта "скачков роста" заключается в том, что высокие темпы, которых никто не ожидал, задают точку отсчета. Политики, хозяйственники, экономисты тут же начинают рассуждать, почему это происходит. Почему темпы экономического роста затухают? Хотя если бы в том же в 1999 году им сказали, что рост составит не 0,2, а 5 процентов, они бы вас назвали, мягко говоря, безграничным оптимистом.

Но в 2000 году рост был уже 10 процентов, а в 2002-м - всего 4. Паника. Попытки подстегнуть экономику.

Подобное происходило накануне краха НЭПа. Тогда дискуссия сводилась к тому, что надо сделать, чтобы поддержать темпы роста и простимулировать экономическое развитие, чтобы темпы роста были такими же, как в самом начале восстановительного процесса. Вся дискуссия в конце концов привела к подрыву денежного равновесия и возникновению дефицита.

Нечто подобное происходит и сегодня: дискуссия сводится к тому, что темпы роста становятся недостаточными, надо бы больше, а для этого надо что-то делать, проводить более стимулирующую финансовую политику…

Главная проблема как раз и связана с тем, что темпы восстановительного роста действительно имеют исчерпывающиеся источники. И когда обсуждаются долгосрочные перспективы, нужно это учитывать и думать о том, как мы будем расти после того, как все резервы будут исчерпаны (в том числе и резерв квалифицированной рабочей силы). Что дальше? Это ключевой вопрос.

Все действия правительства до 2002 года Гайдар оценивает как правильные и нужные. Они ориентированы на создание предпосылок роста после исчерпания ресурсов восстановительного роста. Это и благоприятный инвестиционный климат, и стимулирование капитальных вложений, и налоговая реформа… Все это и есть ответ на вопрос о том, как мы будем развиваться дальше.

Но беда в том, что все эти столь необходимые реформы проводятся с длительными временными лагами. Рейгановские реформы в США, например, оказали огромное воздействие на экономический подъем Америки в 90-х годах, вот только потребовалось десять лет, чтобы эти реформы принесли результат.

Наши сегодняшние реформы, которые проводились в 2000-2002 годах, тоже очень важны, однако работать и приносить реальный, ощутимый результат они начнут лишь с 2005 года. Но хватит ли резервов восстановительного роста до 2005 года, ни один живой человек на земле не скажет. Неизбежна ситуация, когда правительство проводит реформы, а темпы роста закономерно, независимо от реформ идут вниз. Более того, никто не гарантирует, что они не снизятся до нуля.

Для того чтобы создать базу для развития на основе капитальных вложений, необходимо, чтобы была проведена судебная система. Пока не гарантированы права собственности - никто не будет инвестировать в экономику. Нужно много всего сделать, чтобы создать базу экономического роста. Пока этого нет. Отсюда и угроза паники: вроде все сделали правильно, но темпы роста резко упали, отсюда и возможность того, что правительство предпримет неверные шаги, начнет создавать свободные экономические зоны или делать еще какие-нибудь экономические глупости… Егор Гайдар убежден, что делать телодвижения на тему того, чтобы искусственно подстегнуть экономику, не стоит. Но в то же время он считает, что паника - это одна из самых серьезных угроз, которые сейчас существуют.

Что нас ожидает на самом деле, мы узнаем в ближайшие два-три года. Пока со стороны правительства резких движений не наблюдается. Создается стабилизационный фонд. Возможно, он нам пригодится.  

Лариса ШЕВЧУК, Красноярск. "Городские новости", №146, 27 декабря 2002 г.