Хочется любить свою страну. Потому что дал Бог родиться здесь.

Здесь бабушка пекла пироги на всю большую семью. Здесь на покос собирались мужики, и бабы, и ребятишки. И после работы и бани все за большим столом ели общий хлеб. И выпивали сто пятьдесят кедрового самогона.

И еще радовались каждому дню, который был лучше вчерашнего.

А "во вчера" были и голод, и страх, и нищета….

Когда в деревню Шишино в тридцать седьмом пришел вагон со спецпереселенцами, и женщин с ребятишками выбросили на платформу, и они сидели на земле голодные и замерзшие, сердобольная моя бабушка, у которой было двое малых дома, сказала в сердцах: "Да за что детей-то!". А какой-то чин из районного НКВД зло процедил: "Смотри, как бы по своим плакать не пришлось".

Наверное, всем очень хотелось любить свою страну, но стыд и страх отравляли память. Как бы ни старались вожди всех мастей заткнуть людям рот, глаза и уши и внушить только гордость за великую державу, у каждого в этой стране был свой страх и свой стыд.

Мы как-то забыли в последние годы, что было до нас. Нахлынувшие свободы - не завоеванные, а, по большому счету, дарованные кем-то сверху, были приняты сначала как дополнительные льготы - право открыто выражать свое мнение, право получить часть государственной собственности, право оставить себе заработанное, право устроить власть по своему разумению. Это - про свободу слова и приватизацию, частную собственность и избирательное право. И много еще можно перечислять того, чему мы сначала удивились, потом решили попробовать, а потом, не распробовав даже, долго плевались и кляли тех, кто эту "гадость" к нам занес.

А в это время росло новое поколение, которое посчитало, что жить в демократическом государстве, а не в тоталитарной империи, как-то достойнее, интереснее, современней. Мы стали выезжать за рубежи, и как-то неловко было уже рассказывать доверчивым иностранцам, что в России все - даже демократия - устроено по-особому. То есть, формально-то она есть, но вот народу как-то не особо нужна, и правители, в основном, из советского партхозактива. Захотелось вдруг не то, чтоб как у них, а просто - по-человечески. Чтобы ты зарабатывал, а тебя не обирали. Чтобы ты говорил, а тебе не плевали в лицо и не стреляли в спину. Чтобы на улицах было чисто, а дома тепло. Чтобы к тебе обращались не как к "населению", а как к гражданину. И впервые, может быть, пришло понимание, что ты не только право имеешь, но и обязанность. Если есть у тебя право выражать свое мнение, так ты имей его! Дай себе труд почитать не одну привычную с советских времен газету, а две хотя бы! Послушай не только велеречивого вождя обиженных и оскорбленных, но и его яростных оппонентов! Дай себе труд думать, а не внимать!

Если тебе и мне дали кусок государственной собственности и сказали: "Владей!" - неси ответственность за то, что ты свой приватизационный чек пропил или проел! А когда ты продал акции завода, где проработал всю жизнь, неизвестному мужчине в хорошем пиджаке, не удивляйся, что твое, родное, государственное оказалось "не в тех" руках. Тогда каждый принимал решение сам.

Кто-то оказался поумнее, кто-то попроворнее. Не у всех проворных и умных были высокие моральные принципы. И закон был от морали так же далек, как виселица от гуманизма. Тем не менее, большинство из нас по-прежнему считает смертную казнь приемлемым способом воспитания народонаселения. А закон по-прежнему подменяет странным понятием "справедливость".

Проблема не в том, что у нас одни богатые, а другие - бедные. Проблема в том, что "справедливость" у каждого своя. Некоторые считают, что "справедливо" - это поровну. Другие - что по труду. И не по количеству приложенных физических усилий, а по стоимости труда на открытом и конкурентном рынке. Это просто - разные миры, разное мышление.

Расслоение общества произошло не на уровне кошелька, а на уровне сознания. Слишком разные представления о недопустимом в головах у двух людей, встретившихся глазами на улице. Один считает допустимым ударить тебя наотмашь по лицу, другой допустит в ответ лишь слова: "Вы не правы". И не справедливость, и даже не закон заставят одного остановиться, а другого защищаться. А только похожие в двух головах понятия о праве!

Когда человека сажают в тюрьму, одни говорят: допрыгался! Другие: так ему и надо! Третьи: жалко парня! И почти никто не вспоминает, что он нарушил закон. Потому что закон в этой стране не легитимен по природе. Потому что все мы хотим или справедливости, или возмездия, но почти никогда - прав, и совсем никогда - ответственности.

Когда сажают богатых, 80% из нас говорят: "Допрыгался!" или "Так ему и надо!"

Совсем немногие говорят: "Жалко парня!".

И уж почти никто не хочет сказать: "Прекратите беспредел!" Потому что беспредел - это привычное, допустимое, понятное наше сосуществование.

Очень хочется любить эту страну. Потому что Бог дал в ней родиться. Потому что есть надежда еще что-то сделать для нее, для себя в ней, для близких рядом. Но язык повернется назвать ее своей только тогда, когда право жить в ней по-человечески удастся отбить у тех, кто десятилетиями творил в ней беспредел.

"Глава Московской Хельсинкской группы, правозащитник Людмила Алексеева заявила, что не намерена обсуждать, были ли основания обвинять Пичугина, виновен ли он, но на уровне здравого смысла предложила задуматься: если такие основания есть, то зачем нарушать закон на каждом шагу? По ее убеждению, сам факт нарушения процедур ареста и следствия мог бы являться доказательством невиновности арестованного.

- Занимаясь защитой людей в течение многих лет, я не видела ни одного дела, где законность не была бы нарушена. Дело "ЮКОСа" для меня как для

правозащитника очень важно в том смысле, что показывает: если по отношению к людям хорошо защищенным, имеющим возможность нанять высокопрофессиональных адвокатов, имеющих возможность обращаться к прессе, во властные органы, - если так беспардонно нарушаются их гражданские права, то можете представить, что ждет рядового гражданина, если он ТУДА попадет?"

ОТКРОВЕННОСТЬ ЗА ОТКРОВЕННОСТЬ-2

Теперь о том, что такое беспредел.

Беспредел, это то, что сегодня делают с Пичугиным и Лебедевым. Первого обвинили в двух убийствах и колют в СИЗО психотропные препараты. Второго "привлекли" за "неправильную" приватизацию восьмилетней давности, для убедительности доставили в камеру прямо из больничной палаты. Все это в открытую началось больше месяца назад и стало называться "наезд на "ЮКОС".

Я не работаю на "ЮКОС" и не имею никаких оснований "любить" или "защищать" Ходорковского. Кроме одного: беспредел в этой стране должен прекратиться. А человек, который открыто противостоит беспределу, заслуживает больше чем уважения.

Мне абсолютно все равно, как зовут этого человека - за семь лет работы в журналистике таких, кто говорил: мы не быдло! - мне встретилось достаточно. Это были люди из Яи и Юрги, из Прокопьевска и Кемерова, среди них были шестидесятилетние женщины и молодые мужчины. Были почти дети. Некоторые из них умерли.

Каждый из них понимал, что почти не имеет шансов сломать систему, которая принялась ломать их. Но они пытались.

Тогда казалось: тоталитарная система подавления человека в человеке - это отживающий отросток на периферии. Казалось: есть верховный суд, генпрокуратура. Есть президент - гарант Конституции. Но в стране тоталитарного сознания способность узнавать человека в человеке, похоже, так и не возникла.

А еще в последние недели стало очевидно: для людей в погонах в этой стране нет никакого предела. Никто - ни гарант конституции, ни служители закона (по должности) не остановят никому неизвестных "питерских чекистов", которые не просто получили доступ в Кремль - они там хозяева. Фамилии Заостровцев и Виктор Иванов мало кому известны, особенно за пределами Москвы. Еще несколько фамилий появятся в "топе" в ближайшее время. Судьба тех, кто позволил себе намекнуть, что наезд на "ЮКОС" валит на бок только что было очнувшуюся экономику, мягко говоря, не очевидна. Как и дальнейшая судьба известных в стране бизнесменов - тех, кто еще не покаялся и не сдал "незаконно нажитое".

В России со времен Ивана Грозного и Петра практиковался один способ "удвоения ВВП" - зажать всех в кулак, никаких демократических соплей, и все - на строительство Беломорканала. Экономический эффект в короткой перспективе был колоссальный. А через сто лет в очередной раз просвещенным умам в России становилось понятно, что такого рода экономический рост не имеет не только устойчивости, но и смысла. Потому что единственное, что делает экономику устойчивой - это доверие. Деньги идут только туда, где им ничто не угрожает. А доверие там, где правит "избранный нами оккупационный режим", не живет.

Доверие - это роскошь, доступная только свободному человеку. И только поэтому, думаю, Ходорковский решил несколько лет назад заговорить о свободе.

У меня нет никаких оснований любить Ходорковского, кроме одного: он был первым из сильных, кто сказал: "Люди не должны быть рабами!"

Сильные обычно хотят еще больше власти над остальными, Ходорковский сказал: В стране не должно быть корпоративного рабства. Человек, который работает в моей корпорации, должен быть от меня не зависим. Приватизация крупным бизнесом целых городов со всеми их жителями недопустима (это о так называемых градообразующих предприятиях и о ложно понятой многими другими бизнесменами социальной ответственности).

Это было сказано не вчера и не год назад - раньше. Первый из сильных, кто захотел не еще большей власти над людьми, а пожелал людям ответственности за их собственную жизнь, за их личный выбор, был Ходорковский.

Для того, кто хоть чуть-чуть задумывается о своем будущем и своих детях, очевидно: сколько денег ни накопи, но если в стране больше голодных и бездомных, чем сильных и успешных, тебе в этой стране не жить. Можно дать каждому по палке колбасы - от этого будущее не просветлеет. А можно попытаться изменить правила, и сказать, что быть честным выгодно, потому что тогда тебе дадут кредит на твое собственное дело. Что лучше платить налоги, а не взятки чиновникам - тогда у тебя будет моральное право спросить, насколько эффективно государство администрирует твои отчисления. Будет право сказать гражданам: социальная ответственность крупного бизнеса - создавать дешевый стандартный продукт, который будет всем по карману. Но заниматься трудоустройством - это дело не мое как бизнеса. Это делает продукт дороже, а значит это не выгодно обществу. А дело чиновника - написать такие правила, когда малый и средний бизнес сможет развиваться, а значит обеспечивать рабочие места.

А единственная функция правоохранительных органов - охранять покой и частную собственность каждого гражданина как зеницу ока, а не набрасываться голодной стаей на того, кого выбрали очередной жертвой.

Ходорковский хочет жить в этой стране. И хочет, наверное, чтобы у страны был выбор. Выбор не только между "семьей" и "стаей", а другой выбор. Выбор возможен только при открытой, легальной конкуренции за право "оказывать услуги населению" - так сказал президент этой страны Владимир Владимирович Путин? То, что он называет населением - это и мы тоже. Те, кто считает, что власть, как и бизнес, легитимна только тогда, когда добывается в открытой конкурентной борьбе, а не в подковерных играх за право стать преемником или собственником.

Конечно, если бы Ходорковский дал каждому пива и колбасы, "население" любило бы его больше. Продуктовыми наборами к празднику и тридцатирублевой прибавкой к пенсии нас убедить гораздо проще. А то, что Ходорковский попытался дать шанс нашим детям ВЫБИРАТЬ а не строиться, понять сложно.

Принять еще сложнее.  

Ирина САВЧЕНКО, Кемерово. "Край", 8 августа 2003 года.