Виктор Шендерович - фигура знаковая для отечественной тележурналистики. Замечательный публицист, сатирик и юморист, он достиг пика своей известности в качестве ведущего и автора программ НТВ. Особой популярностью пользовались созданные им "Куклы". Но времена изменились. Нынче Виктор Анатольевич ушел с телевидения. Но остался предан своему призванию - сатире. Нашему корреспонденту посчастливилось взять интервью у одного из наиболее остроумных, остро мыслящих современников.

- Виктор Анатольевич, что случилось, почему вас не стало на телеэкране?

- С каким бы высоким начальством я не разговаривал, все показывают куда-то наверх: имеется мнение, что моего лица не надо. Сначала говорили, что не надо сатирических проектов, публицистических. Потом выяснилось, что вообще ничего от меня не надо. За исключением первого канала, на котором мне предложили быть ведущим ток-шоу, не имеющего никакого отношения ни к моей профессии, ни к моим представлениям о том, чем я должен заниматься в жизни. Есть некоторое количество телевизионных проектов, с которыми я работаю, но там будут существовать только мои мозги, но не мое лицо. В отдельных случаях мне было сказано, что моей фамилии тоже не надо, буду подписываться псевдонимом. Но я совершенно спокойно проживу без того, чтобы маячить в телевизоре. Мне так гораздо комфортнее, я себя начинаю ощущать частным человеком. Год назад у меня был дивный диалог с Константином Эрнстом. По-отечески меня обняв, он спросил: "Витя, ну когда ты перестанешь работать на маленьких каналах и начнешь работать на большом?" Я ответил: "Костя, все большие каналы, на которых я работаю, очень скоро становятся маленьким". Больше предложений не поступало. Я как черная метка.

- Где в таком случае вы собираетесь реализовать себя?

- Сатира существует на преодолении. Чем чернее времена, тем лучше сатира, тем она мощнее. Что касается меня, то сначала надо понять, как жить дальше. Восемь с половиной прожитых мною лет связаны с ежедневной работой на телевидении, что немножко деформировало психику. Просмотр информационных программ "Время" и "Вести" каждый день в течение этих лет не может пойти на пользу психике. Перед вами инвалид. Поэтому мне надо прийти в себя. Хотя я начал работать в одной газете и на радиостанциях "Свобода" и "Эхо Москвы". Остаток времени думаю посвятить литературной деятельности. Мне нравится марать бумагу. Написал две пьесы, одна из которых идет в "Табакерке". Есть еще идея книги, которую я начал потихонечку писать. Это мемуары из огромного количества услышанного и увиденного. Я собираю такие истории, в которые невозможно поверить, но они являются чистой правдой, повествующей о нас, нашей истории, нашей душе и нашем национальном самосознании гораздо больше, чем романы. Давно понял, что ничего интереснее и смешнее, чем сама жизнь, придумать нельзя. Вот недавно смотрел новости, там выступала бабуся из какого-то министерства, она сказала фразу, которую мне бы самому никогда не придумать: "В нашей стране дети до 15-ти лет подлежат отдыху". Такое надо записывать! Я, как чеховский злой мальчик, все пытаюсь фиксировать.

- Вы начинали с театра, потом ушли в журналистику, а сейчас оказались на распутье. Нет желания вернуться в театр?

- Хотел бы работать в театре как драматург. Самое лучшее время в моей жизни - когда я пишу для театра. Самое счастливое время, когда можно прислушаться к себе. Вы сами знаете, что журналистика почти не оставляет времени, чтобы текст отлежался. Поэтому бывает стыдно за старые тексты. Потому что ты успел написать, но не успел прочитать. Ты сам в газете с ужасом читаешь, что вчера написал в этой горячке. Я надеюсь, что у меня теперь будет время, и я смогу читать то, что сам написал.

- Ваше имя ассоциируется с программой "Куклы". Недавно по первому каналу прошло нечто подобное этой программе. Вам не жалко своего детища?

- Если после развода сын живет в чужой семье и постепенно становится дебилом, то на это, конечно, больно смотреть. Я к "Куклам" с 14 апреля 2001 года отношения не имею и уже не хочу иметь, а прежде был лишь автором текстов. Свою демократическую функцию эта передача давно перестала выполнять. Это мое мнение, оно не может быть объективным, потому что я пристрастен.

Однажды при нашей первой и единственной встрече с президентом, когда речь зашла о "Куклах", я как бы в шутку сказал Владимиру Владимировичу Путину, что власть нам должна доплачивать за эту передачу. Потому что мировой опыт показывает - чем терпимей глава государства к свободе слова, чем больше позволено СМИ в отношении него, тем гарантированней его спокойствие после ухода из власти. То, что перенесла Тетчер, когда была премьер-министром Великобритании, что перенес Миттеран, возглавляя Францию, Борису Николаевичу Ельцину и не снилось. В западных странах карикатуристы живьем не слезут со своих правителей. Их критикуют как функцию, которой народ доверил власть и поэтому вправе спрашивать за каждый шаг. Но как только они становятся частными лицами, немедленно - уважение. А Чаушеску был гением Карпат, а потом расстреляли вместе с женой без суда и следствия. Я и сказал Владимиру Владимировичу, что тут существует обратная пропорция. Это и есть демократическое равновесие. Не знаю, внял ли.

- Опасность представляет не только политический реванш, но и эстетический. У нас это имеет место быть?

- Наши советские города - это эстетический распад, который проистекает из нравственного распада. Города убоги, потому что их строили несвободные люди. А несвободный человек, как в анекдоте, что бы ни собирал, а все равно будет получаться автомат Калашникова. Если Леонардо отправить в лагеря, то через какое-то время его можно превратить в подельщика, ремесленника. И мы видим эстетический реванш каждый день. Церетели, нынешний гимн России, "Смехопанорама" - все это эстетический реванш. Но история штука длинная, тут нет черты, и ничего не кончается.

- Вы не пробовали посмотреть на это с другой точки зрения? Ограничивая свободу слова, государство тем самым может оказать своеобразную услугу, потому что возвращает этому слову прежнюю ценность. Запретный плод сладок.

- Такой эффект есть. Но все же не хочется снова возвращаться к эзопову языку и к театру на Таганке, который был фигой в кармане. Все равно ведь это ужасно позорно. На галерке этого театра я провел молодость, размазанный по стенке в аншлаге. Но время не предоставляло другого выхода для слова, для мысли. Нельзя туда возвращаться. Эзопов язык - это, в прямом смысле, рабский язык. Надо это понимать. Что касается заботы властей, то никогда не знаешь, как слово отзовется. Например, расцвет русской переводческой школы, как известно, пришелся на период, когда переводчиками у нас были Липкин, Пастернак, Тарковский, Ахматова, не имевшие возможности публиковать собственные творения. В итоге в мире и близко нет ничего подобного качеству русского перевода. Но, согласитесь, мы оплатили это довольно большой платой - тридцатилетним публичным молчанием наших лучших поэтов.

- Что для вас сатира и юмор? Просто желание сострить, или нечто гораздо большее?

- Не люблю этого слова - острослов. От него попахивает желанием непременно сострить, сказать что-то смешное. Хотелось бы быть остроумным человеком, то есть успевать думать перед тем, как говорить. Чтобы сказанное было смешным только потому, что пропущено через ум и метко замечено. Смех, наверное, самое тонкое человеческое чувство, это более тонкая материя, чем слезы. Человека можно насильно заставить расплакаться, а насильно заставить рассмеяться нельзя. А еще смех страшное оружие, потому что он уничтожает. Это очень важная вещь, может быть, последнее демократическое оружие. Когда идет тотальное подавление, анекдот продолжает жить, как это было в сталинские времена. Вода дырочку найдет. Сатира и юмор найдут лазейку.

- Кто-то сказал, что смешное перестает быть страшным. Существует ли какой-то баланс насмешливого отношения общества к происходящему в нем страшному? И насколько восполняется этот баланс анекдотами, как в те же сталинские времена?

- Анекдоты могут восполнить только отчасти. В Евангелии сказано: "Если соль потеряет силу, что сделает ее соленой?" В этом смысле мы живем в довольно драматическое время. Потому что люди, которые для моего поколения 20-30 лет назад были знаками достоинства, независимости, свободомыслия, интеллигентности, либо сами себя нещадным образом деформировали, либо их деформировало время. Плохо, если такие ориентиры исчезают, пусть даже естественным путем. Так, одно присутствие на земле Лихачева и Астафьева сдерживало многих. Есть русская присказка: "Крой, бога нет". Когда не стало Астафьева и Лихачева, уже можно то, чего нельзя было при них, пропадает иммунитет в обществе. Поэтому, конечно, анекдот анекдотом, но нам необходимо появление каких-то нравственных тяжеловесов. А их становится все меньше. Едва насчитаешь на пальцах одной руки людей, прошедших жизнь и абсолютно не замаравшихся. У каждого это свой список, я не буду навязывать вам свой.

- Юмористов много, сатирики остались, а смеемся мы, увы, меньше. Больше хочется плакать. Не надломились ли мы, как общество?

- Это, скорее, крик о помощи, а не вопрос. Я думаю, что мы надломились в значительной степени, как общество. Есть ощущение бессилия. Даже люди с некоторым количеством образования, абстрактного мышления, в том числе и мои приятели, махнули на происходящее рукой. Я в себе этот надлом тоже чувствую.

- Если целый день по телевизору идет балет "Лебединое озеро", мы знаем, что это значит. А если по телевизору целый день идет "Смехопанорама" и "Аншлаг"?

- Есть такое химическое вещество - веселящий газ. Пустили веселящий газ - пусть страна веселится. Истекая кровью, она веселится. Для меня качество юмора - это очень симптоматичная вещь. Скажи мне, над чем ты смеешься, и я скажу, кто ты. Покажите, над чем смеется общество, что повышает рейтинги, и можно ставить обществу диагноз. С моей точки зрения, диагноз, в этом смысле, довольно печальный. Надо как-то пытаться этому противостоять. Юмор - это воздух, которым мы дышим. И общество, доведенное до "электорального" состояния, так и смеется.

В России, как заметил уже, к сожалению, покойный историк Натан Эйдельман, свободы длятся 10-15 лет, а потом где-то на полвека - снова возвращение в генетическое рабство. Надо без какого-то патриотического захлеба и раздирания рубашки на груди понимать объективность этого. Свобода в России за тысячелетнюю историю исчислялась короткими десятилетиями. А периоды общественного самосознания - днями. Последний раз мы были народом в августе 1991 года. Дальше нас начали пользовать. Мы - электорат: ставим галочку в бюллетени и свободны. Только от нас зависит, как далеко мы позволим себя завести. Надо просто понимать, что ничего безнаказанно не проходит, в том числе и апатия. Надо связать два явления - демократия и элементарный уровень жизни. Практика показывает, что там, где есть демократия, там больше сортов сыра и колбасы. А где совсем нет демократии, там исчезают люди, а не только сыр.  

Евгений РОЖАНСКИЙ, Новороссийск. "Вольная Кубань", 9 августа 2003 года.